Я был фотолюбителем еще с детских лет. Может быть, по этой причине проникся особой симпатией к коллективу фототелевизионщиков, на который во время испытаний «Енисея» на полигоне обрушивался гнев начальства и упреки испытателей за многочисленные отказы и постоянные срывы графика подготовки.
Для преобразования негативного изображения, полученного на пленке, в электрические сигналы использовались электронно-лучевые трубки и фотоэлектронный умножитель. Далее следовала электроника развертки луча, усиления, формирования сигнала и все прочее, необходимое для подачи информации в радиолинию. Новостью было широкое применение полупроводников — транзисторов — вместо ламп. Тогда это считалось экзотикой и было связано с большим риском.
Передача изображения с борта на Землю осуществлялась по линии радиосвязи, которая служила для измерения параметров движения самой станции и передачи телеметрических параметров. По этой же радиолинии осуществлялась передача радиокоманд для управления бортовыми системами и получения ответных квитанций. Это была сложная комплексированная радиосистема, разработанная в НИИ-885 под руководством Богуславского. Во время работы над этой системой у меня с ним было много довольно мирных споров по поводу выбора принципа радиопередачи.
Еще в Германии, изучая немецкий опыт радиоуправления и телеметрии, Богуславский критиковал немцев за использование непрерывного излучения радиоволн вместо импульсного, широко применявшегося в радиолокации. Разрабатывая самостоятельно новые системы, Богуславский всячески проталкивал импульсные идеи. В этом я его поддерживал. Я был приучен к импульсным методам еще с 1943 года при работе с Поповым над системой определения координат самолета.
Для Е-2 Богуславский вопреки предыдущим пристрастиям стал разрабатывать комплексированную радиолинию непрерывного излучения. Не только я, но и все наши радисты, а их в ОКБ-1 уже собралось довольно много, требовали активного воздействия для восстановления импульсного «мировоззрения» Богуславского. Но он стоял на своем.
Наши разногласия дошли до СП. Он потребовал объяснений от Рязанского, который отвечал за радиосистему в целом. Вопрос был вынесен на узкое совещание, на котором Богуславский честно заявил, что от своей приверженности импульсным методам он не отступает, но в такие сроки разработать надежную систему можно только на проверенных методах непрерывного излучения. На том и помирились в интересах сроков и надежности.
Победителей, как правило, не судят, но вялое и неконтрастное изображение, которое было впервые получено при передаче, объяснялось недостаточной энергетикой радиолинии. Об этом мы с Богуславским, не теряя дружбы, дискутировали много лет спустя после сеансов связи во время вечерних прогулок по территориям Симферопольского и Евпаторийского радиоцентров космической связи.
Богуславский отвечал и за идеологию всего наземного сложного радиооборудования, командные устройства, мощные радиопередатчики, приемные и регистрирующие устройства, антенные системы. Успех строительства и подготовки первого пункта космической связи в Крыму на горе Кошка к такой ответственной работе определялся дружной совместной деятельностью в/ч 32103 и НИИ-885. Южный склон горы, на котором сооружался пункт, был обращен к морю. Практически отсутствовали индустриальные радиопомехи. Климат Крыма позволял без передышки работать круглый год.
Центр связи входил в большую систему КИКа — командно-измерительного комплекса. В те годы КИК еще подчинялся НИИ-4 — генералу Соколову. Тренировки во время наших неудач при пусках 1958 года подтвердили, что нет худа без добра. Когда мы добились, наконец, надежности и осуществили попадание в Луну, система дальней радиосвязи была отработана.
Сборка и испытания АСа на заводе к нужному сроку не были закончены. Учитывая, что все наиболее квалифицированные испытатели все время находились на полигоне, Турков, с согласия Королева, отправил аппарат на полигон для окончательной отработки в августе 1959 года. На технической позиции к тому времени уже сложилась система подготовки недоделанных объектов.
Я разделил обязанности постоянного руководства и контроля за испытаниями с Аркадием Осташевым. Он великодушно согласился пребывать в МИКе главным образом ночью, предоставив мне день не только для работы, но и для общения с многочисленным начальством, которое ночью все же предпочитало отсыпаться, или для докладов о ходе дел в Москву — уже совсем высокому руководству. Испытания шли параллельно с подготовкой пусков Е-1 — лунника с историческим вымпелом.
Испытания первых космических аппаратов с самого начала принципиально отличались от самолетных. Самолет испытывает летчик-испытатель. Главный конструктор и его соратники обычно стоят на летном поле, переживают, ждут посадки и доклада летчика. Космический аппарат на полигоне, до пуска, испытывали вместе -испытатели и разработчики. Они объединялись так тесно, что не всегда можно было понять, кто здесь разработчик, а кто испытатель. Обычно аппарат попадал на полигон недоработанный и недоиспытанный на заводе-изготовителе. Разработчики систем о многих своих ошибках знали еще до, а многие обнаруживали уже после того, как начинались испытания в МИКе на ТП.
Е— 2 -первый космический аппарат, снабженный системой управления движением и сложным радиокомплексом, в этом отношении был первым типичным примером.
Испытания проводились, это уже стало обычным, в обстановке непрерывного стресса. До астрономического срока пуска время летит и сжимается с нерасчетной скоростью. Чем ближе к конечному сроку, тем больше обнаруживается недоделок, непредвиденных ошибок, отказов и возникающих неведомо почему влияний систем друг на друга. Иногда казалось, что руки опустятся от наплыва неприятностей, которым не видно конца, и надо будет докладывать: «Подготовить к сроку объект невозможно. Пуск надо отменить!» Но этого не случалось. Все верили в успех и поддерживали эту веру друг у друга.
При подготовке Е-2 в сентябре — октябре 1959 года меня покорили своим инженерным фанатизмом разработчики системы ориентации Башкин и Князев, входившие в ту самую команду Раушенбаха, которую мы впервые увидели в НИИ-1 у Келдыша. Они находили выходы из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций. Так и хотелось каждому из них сказать: «Вот с тобой я бы в разведку пошел».
Башкин после перехода из НИИ-1 к нам в ОКБ-1 вскоре стал одним из ведущих специалистов — начальником крупного отдела по системам управления космическими аппаратами. Сожалею, что в поисках новых областей для приложения своих талантов он, обладая бесценным космическим опытом, перешел работать в телецентр. Князев успел у нас в ОКБ-1 организовать работы по новому направлению — системам исполнительных органов микродвигателей. Его трагическая гибель в авиационной катастрофе была для всех нас тяжелым ударом.
Неприятности, обнаруженные в хозяйствах Башкина и Князева, каждым из них очень доходчиво объяснялись Келдышу и Королеву, которые с особой тревогой следили за ходом испытаний системы, созданной коллективом непрофессионалов. Оптимизм, сдобренный хорошей порцией юмора, после очередной бессонной ночи обычно успокаивал.
Гораздо труднее было понять, что творится с радиотехникой. Если не исполнялись радиокоманды, прежде всего грешили на неисправность бортовой аппаратуры. Но чаще всего виновником оказывалась испытательная «наземка».
Очень метко выразился в самом начале космической эры один из американских ракетчиков: «Если при испытаниях все идет хорошо, значит, ты чего-то не обнаружил». Обычно так оно и происходило.
Больше всего хлопот в процессе подготовки доставлял «Енисей». При комплексных испытаниях в реальном масштабе времени все команды исполнялись, но фотопленка получалась то в пятнах, то подсвеченная, то завуалированная. Строились всяческие предположения, менялись растворы. Валик с Брацлавцем не спали уже несчетное число ночей. Однажды ночью меня разбудил телефонный звонок Аркадия Осташева. Чуть ли не срывающимся от торжества голосом он доложил: «Борис Евсеевич, у этих алхимиков наконец получилось. Пленка отличная. Я прошу разрешения дать команду больше ничего не менять и к утру готовить последний комплекс».
