Он заслужил.
Мать Эрика была отомщена.
Он сам был отомщен…
Где же его чувство облегчения и завершенного дела? Где оно, черт возьми?!
Из горла против воли вырвался полный отчаяния крик, разорвавший вязкую тишину, и реальность словно встала на место.
Он убил Шмидта.
Его миссия была окончена, и нужно было убираться с Каспартины прочь, пока морская полиция или его соратники, все еще бултыхающиеся за бортом, не решили расправиться с Эриком.
Пошатываясь и оскальзываясь, он добрался до борта и перегнулся через канаты. Янош и Эмма в плену у тугих струй воды смотрели на него снизу вверх, они прекрасно слышали все, что произошло на борту. Эмма поддерживала голову бессознательного Азазеля у себя на плече, чтобы он не утонул.
— Шмидт мертв. Вы все вольны идти, куда захотите. Чарльз, отпусти их, — Эрик махнул в сторону мутантов и крутанул рычаг лебедки, спуская для них спасательную шлюпку.
Их судьба была не его проблемой. Отчего-то казалось, что никто из пособников Шмидта не побежит мстить за мертвого лидера.
Джинн возник рядом с ним, молчаливый и спокойный. Он не стал смотреть на выпотрошенное тело, только на Эрика, все еще стоящего у борта и не решавшегося спрыгнуть в воду.
— Тебе стало легче?
Эрик перевел на него взгляд красных глаз и поджал губы. В груди зияла пустота размером с черную дыру. Ни боли, ни цели, ни облегчения. Только усталость, словно в этот день он оставил все свои силы, и волнами расходящаяся по всему телу дрожь.
— Перенеси меня в лодку, пожалуйста…
Чарльз не стал возражать, хотя сейчас он просвечивался больше обычного и был похож скорее на туманный призрак, чем на обычное свое воплощение. Он подхватил Эрика под мышки и стащил по воздуху к самой глади моря, а потом мягко опустил в лодку. И без всяких просьб подтолкнул ее волной к берегу.
Пустую, холодную тишину нарушал только тихий плеск волн.
========== Глава 6 ==========
Восемь дней Эрику понадобилось, чтобы прийти в себя.
Нонсенс.
Вернувшись тем вечером в номер, он долго стоял под душем, а потом в одиночку вылакал бутылку виски из бара. Отбитый локоть распух, и рука плохо гнулась, но, кажется, ничего не было сломано, просто ушиб. На боку обнаружился легкий ожог. Могло быть хуже, но водолазный костюм хорошо защитил кожу. Или сработал Чарльзов оберег?
Джинн не попенял ему на отсутствие ужина за потраченные силы и, получив целый чайник кипятка, притих на комоде. Горячий, дымящийся и молчаливый.
Как и предполагалось, ни на утро, ни в один из следующих дней об убийстве на яхте в порту Майами не было ни слова. Скорее всего мутанты Шмидта замели следы Эриковой жестокости и покинули берег Флориды, встретивший их так негостеприимно, пока сам Эрик пил, ел то, что заказывал Чарльз, и пялился в выбеленный потолок их номера.
На душе было погано и не ясно почему. Шмидт был не первым убитым на счету Эрика. Он без сожаления убивал нацистов везде, где встречал на пути к своей цели. Быстро, незаметно, с максимальной пользой для себя. Без жалости. Их смерти его не трогали.
Но Шмидт — другое дело. Много лет Эрик мечтал об этом дне, который должен был избавить его от оков прошлого, от болезненных воспоминаний, что день за днем врывались в его кошмары во сне и наяву. Он должен был почувствовать облегчение, как человек, с плеч которого падает груз вины, страха и постоянного напряжения. И это было тем, что Эрик на самом деле ощутил, проснувшись следующим утром.
Свободу.
Его бесконечный бег по извилистой дороге закончился обрывом, с которого он прыгнул стремглав, не задумываясь, с разгону. И теперь по инерции летел вниз…
Вместе со свободой пришло опустошение. Вдруг оказалось, что те отдаленные мечты о светлом будущем, которыми он грезил иногда, не слишком-то и привлекали. Что делать ему теперь, когда единственная цель, которая придавала его жизни смысл, была достигнута? Смерть Шмидта была финишной чертой для бывшего узника концлагеря. Последней строчкой в мрачной, растянувшейся на многие годы погони и одиночества, главе жизни Эрика. Но не началом чего-то нового…
И теперь, перелистнув наконец эту страницу, написанною кровью евреев и нацистов, опостылевшую до рвоты и бессонницы, Эрик понял, что стоит на чистом листе.
Кошмары и воспоминания никуда не делись, поднятые с илистого дна памяти, они кружили в его разуме днем и ночью. Лицо матери — счастливое ДО и серое, худое и бледное ПОСЛЕ. Трудяга отец, который берег их семью, как мог. Школьные приятели, с которыми после войны он так никогда и не встретился больше. Их небольшая квартира в пригороде Варшавы, запах выпечки из булочной напротив, занятия в музыкальной школе на соседней улице у строгого преподавателя. И ужасы войны, разрушившие все это: немецкие войска в городе, бомбежка, вой сирен. Голод и страх, пропитавшие каждую клеточку тела: иссушающие, убивающие хуже любой заразы. Потом концлагерь, где Эрик в свои двенадцать узнал, что нет никого на Земле, кто мог бы защитить его от чужой жестокости, от смерти. Смерть самого близкого, любимого человека, которого он не мог спасти, потому что был слишком слаб. Изощренные эксперименты Шмидта на завтрак, обед и ужин, приправленные его ядовитым смехом и сардонической улыбкой.
Война закончилась. Советские и американские войска освободили Польшу, лагеря были расформированы. Но в душу Эрика так и не вернулся мир. На пепелище своих детских иллюзий и надежд он выстроил холодный замок одиночества из жажды мести, ненависти и боли. Они стали его опорой, гнали его вперед. Спина Шмидта, постоянно маячившая где-то впереди, была для него как лакомый кусок мяса для гончей, привязанный к палке с веревкой.
Все, что он делал последние тринадцать лет, — это тренировки и подготовка, а потом поиски и убийства. Чтобы однажды, когда цель все-таки будет достигнута, наконец выдохнуть и… что?
Теперь, когда Шмидт был мертв, Эрик оказался лицом к лицу с этим вопросом, тупо пялящийся на новую страницу своей жизни, в которой войне больше не было места. Ему больше не нужно было выслеживать, спешить куда-то, убивать и прятаться, строить планы и приводить их в действие.
И когда к вечеру второго дня он окончательно протрезвел, то осознал нечто пугающее в своей простоте. Его жизнь потеряла смысл.
Столько лет он жил, поднимаясь изо дня в день, только чтобы выполнить свое обещание, данное погибшей от рук нациста матери, и когда цель оказалась достигнута — у него ничего не осталось. Ни семьи, ни друзей, ни дома, ни дела, которое приносило бы удовольствие и доход, даже собственной кредитной карты или машины, или чертового кота. Только сумка с вещами, поддельными документами и краденными деньгами. Ничего своего. Ничего, что принадлежало бы ему и имело хоть какую-то ценность, кроме металлокинеза, с которым он и родился.
Но друзья и богатства дело наживное.
Хуже было то, что Эрик не знал, чего же он хотел от своего будущего. После жизни, посвященной войне, мог ли он найти свое место в мире? Среди обычных людей, которые ходили каждый день на работу, женились, возились с детьми, собирая их в школу, ездили по выходным в супермаркет или на пикник, наслаждались жизнью… Мог ли он быть, как они?
Эти мысли казались ему дикими, чужеродными. Однажды он пытался оставить свою войну позади, сошелся с одной девушкой, но его собственный разум, словно взбунтовавшийся чувством вины, несправедливости и ночными кошмарами, выгнал его за порог чужого дома и снова заставил пуститься в погоню. Гнаться было больше не за кем, и Эрик искал ответы на дне бутылки…
К концу шестого дня Чарльзу надоело смотреть на его самокопания и поиски смысла жизни. Пустая тара исчезла из номера, а Эрик был засунут под холодный душ.
В зеркале обнаружилась обросшая, осунувшаяся рожа. Джинн любезно предложил свои услуги по избавлению последствий от запоя, а пока он брился и приводил себя в порядок, организовал поздний ужин.
