В голове Эрика не укладывалось, что живший более тысячи лет джинн никогда никого не убивал.

— Убийство не в моей компетенции. Для этого есть ифриты, и я бы не советовал тебе встречаться с ними. Они поклоняются гулям — это женщины-джинны, питающиеся мертвечиной, чтоб ты знал. И как раз для них чаще всего и уничтожают единично или массово. Ими сложно управлять, и я не думаю, что кто-либо из них дожил до нынешних дней.

— Я ни за что не поверю, что никто из хозяев чайника не имел желания кого-нибудь убить, — Эрик скрестил руки на груди, недовольно поджимая губы.

А как все могло бы быть просто! Чарльз переносит Шмидта прямо сюда (этого он тоже, оказывается, сделать не мог) и выворачивает его кишки наружу, пока Эрик наслаждается представлением. Ужас в глазах проклятого нацистского ублюдка согревал душу Леншерра лучше любого виски. Жаль, что, в отличие от виски, он был лишь воображаемым…

— Конечно, они желали. Я не говорил, что не могу поспособствовать твоим целям, мистер Кровожадная Акула, — джинн развернулся на каблуках и медленно подплыл по воздуху к новому хозяину его чайника. Он одернул свитер, зачесал растрепавшиеся волосы назад пятерней и, заложив руки обратно за спину, с лицом лектора поведал: — Существует три желания, которые марида-джинны не могут выполнить никоим образом: убить, влюбить или воскресить.

— Кто придумал эти правила? Древние арабы?

Ясно же, что это какая-то надумка сверху, а вовсе не фактическое ограничение способностей Чарльза. Не то, чтобы Эрику так уж нужна была помощь Чарльза в убийстве Шмидта. Он убьет его с помощью волшебства или нет, и это было решено много лет назад, еще в тот день, когда злополучная монета в пять рейхсмарок прилипла к его ладони.

— Есть некоторые запреты, которые не стоит нарушать ни при каких условиях, — покачал головой джинн. Он был серьезен. — Последствия могут быть непредсказуемыми. В общем, — он снова замельтешил перед слушателем туда-сюда, забубнив явно заученный давно текст: — Марида-джинны исполняют любые пожелания хозяев своего сосуда, кроме трех названных. Однако, у каждого джинна есть предел его возможностей, зависящий от силы того, кто владеет его чайником. Каждый джинн обязан подчиняться воле хозяина и появляться по первому его требованию. Джинн не имеет права причинять намеренный вред своему хозяину. Каждый хозяин в обмен на желания обязан кормить своего джинна, в зависимости от его вида, и никогда не… — Чарльз поморщился, запнувшись, а Эрик вдруг его перебил.

— Кормить? Ты же бестелесный, — Леншерр растерянно осматривал духа перед ним, и, чтобы точно убедиться в этом, он попытался положить ладонь ему на грудь. Та прошла сквозь свитер, «увязнув» в теле Чарльза.

Ощущений не было никаких, кроме зрительных. И хотя глазами Эрик видел, как вокруг его кисти смыкались слабо клубящиеся волны пара, его ладонь не почувствовала ничего. Ни тепла или холода, ни ощущения влаги или какой-либо субстанции. Чарльз что-то пробубнил себе под нос, склонив голову и наблюдая за рукой Эрика в своей бестелесной груди.

— Что? — занятый ощупыванием джинна, Леншерр не сразу понял, что ему что-то ответили. Он поднес ладонь к лицу, не обнаружив на ней никаких признаков контакта с чем-либо магическим.

— Я говорю: ты должен заваривать для меня чай! В моем чайнике. Я питаюсь водой, — лицо Чарльза снова вернуло себе беспечное мальчишеское выражение, и лекторская серьезность пропала вместе с морщинкой между бровями. Он облизнулся, скользнув взглядом по квартире, но не обнаружив ничего интересного, снова обратился к Эрику: — И еще я люблю печенье.

— Все равно не понимаю, как ты будешь есть. Я даже не могу тебя коснуться!

Эрик потянулся к джинну, чтобы сунуть руку ему в живот и еще раз удостовериться в своих словах, но Чарльз отлетел подальше.

— Ну, хватит, эй! Тебя не учили, что тыкать в других людей неприлично, даже если они джинны. А ты у меня еще и в груди покопался, — для пущего эффекта Чарльз поморщился и потер грудину, словно прикосновения Эрика могли принести боль.

Чушь какая-то. Если Эрик ничего не ощущал, значит, и Чарльз тоже. Скорее всего, просто притворялся.

— Ладно.

Леншерр опустился на кровать и переплел пальцы на коленях. Чарльз кое-что мог и много чего не мог. Но даже этой мелочи было достаточно, чтобы облегчить выполнение некоторых задач на пути поимки Шмидта. Металлокинез был большим подспорьем, но магия — это ведь еще лучше. И что там Чарльз сказал про силы хозяина? Если сам Эрик не маг, выходит, за силу сойдет металлокинез? И радиус действия оного, конечно, был не слишком велик. Эрик мог перемещать большие и мелкие предметы на расстоянии нескольких метров от себя. Да и то, если хорошенько разозлится. С мелочью получалось проще, а вот с чем-то вроде машины, стоящей на другом конце переулка, уже было сложнее. Интересно, если бы он был человеком, что джинн вообще мог бы делать?

Время перевалило за обеденное, и тусклые солнечные лучи переместились с ковра на комод. Эрика ждал нотариус, могила Руты, ужин в каком-нибудь кафетерии и железнодорожный вокзал. Надо было засунуть джинна обратно в чайник и выдвигаться.

Прежде, чем он озвучил свои мысли и вопросы по поводу того, что Чарльзу пора назад, прямо перед носом Эрика оказался пергамент и черное перо.

— Это еще что?

— Наш контракт, конечно.

Когда Леншерр смог сфокусировать взгляд на написанном, оказалось, что пергамент испещрен древнеарабскими символами.

— И как я должен подписать то, чего даже не могу прочесть? Я похож на того, кто знает арабский язык?

— Ой, не тот!

Чарльз вдруг задымился, превращаясь в бесформенное облако, и втянулся через носик в чайник. Контракт и перо исчезли с тихим хлопком. Изнутри заварника послышался шорох бумаги: джинн явно копался в свитках, подбирая нужный. Что-то упало, и Эрик, взяв чайник в руки, поднес его пузатый бок к уху, прислушиваясь. Голос Чарльза бубнил, отдаваясь эхом от стенок его обители, но слов было не разобрать. Зато отчетливо слышался звон цепи и грохот падающих предметов. Создавалось ощущение, что Эрик слышит отдаленный шум в соседней квартире, а вовсе не копошение духа в миниатюрной тюрьме.

Он снова попытался открыть крышку, чтобы заглянуть внутрь, но ничего не вышло. Из носика вдруг высунулась призрачная рука с пергаментом.

— Посмотри, может, то?

Эрик хотел спросить: как? Но лист сам развернулся перед его лицом.

— Это китайские иероглифы…

— Черт…

Свиток исчез, всосавшись тонкой струйкой дыма обратно в носик.

Попытка не пытка. Леншерр прильнул к носику одним глазом, зажмурив другой, пытаясь рассмотреть хоть что-то, но почти тут же охнул от боли. Новый пергамент ткнул его прямо в глаз.

— Твою мать!

Пытаясь сморгнуть слезы и резь, Эрик кое-как всмотрелся в бумагу. Буквы расплывались, и это не был английский алфавит. Немецкий, но не современный. Некоторые знаки он распознавал с трудом, слова сливались в кучу от набегающих на глаза слез.

— Оно?

Чарльз снова высунулся из чайника, сначала собравшись серым облаком, а потом вылепив себя из оного, с интересом заглядывая в пергамент и красное лицо Эрика.

— Тебе повезло, что я читаю на немецком. Что, неужели никто из англичан не пользовался твоими услугами?

Чарльз фыркнул.

— Ты так любезен, друг мой, называть мой рабский труд духа услугами…

Эрик взял в руки перо. Оно было жестким на ощупь и вполне реалистичным, в отличие от самого джинна.

В пергаменте было написано то же самое, что Чарльз сказал ему парой минут ранее. Три неисполнимых желания, приходить по первому зову, кормить и что-то там еще. Не задумываясь больше, чем надо, и все еще пытаясь вытереть тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, Эрик поставил закорючку подписи волшебным пером. По крайней мере, как он понял, Чарльз не забирал его душу в рабство или что-то вроде того в обмен на свои услуги.

— Отлично! Теперь я и мой чайник полностью в твоем распоряжении! — джинн сделал радостный кувырок в воздухе и тут же подлетел прямо к Эрику, заставив того отпрянуть, часто моргая все еще красными глазами (кажется, Чарльза совершенно не беспокоило, что он чуть не выколол глаз своему нынешнему хозяину). — Когда ты меня покормишь?