На этот раз он был готов к нападению со стороны Эммы и увернулся от ее удара, чтобы в следующую секунду рефлекторно ударить локтем под лопатку. Рука взорвалась болью, на этот раз не фантомной, как с телепатической атакой, а вполне реальной, прошившей от нервного сплетения до кончиков пальцев.
— Детка, ты в курсе, что алмаз — самый твердый из всех минералов? — Эмма растянула губы в странной, ломанной улыбке, отражающей свет палубного фонаря, и ударила незадачливого нападавшего поддых.
— Не будь такой жесткой с нашим гостем, дорогая, — Шмидт все еще усмехался, но даже сквозь боль в руке и шум в ушах Эрик слышал в его голосе растерянность. Нацистский урод никак не ожидал, что у его давнего подопытного будет невидимое подкрепление.
— Женщины — твоя слабость, мой друг. Придется мне позаботиться об алмазной леди… — Чарльз возник на секунду перед Эриком, а потом снова собрался в облако пара, и за спиной Эммы в тот же миг выросла волна.
— Эмма! — все, что успел Шмидт, вытянуть руку, но поздно.
Вода спиралью обвила ее алмазное тело и утащила в море. Эрику показалось, что она успела свистнуть, падая вниз, но, может, это была лишь иллюзия.
На палубе остались только он и Шмидт, уже не такой уверенный, как пять минут назад. Эрик почувствовал, как его собственные губы расплываются в злорадной улыбке, пока он поднимался на ноги, чтобы встать лицом к лицу с врагом. От его расслабленной самоуверенной позы ничего не осталось, и он напоминал Эрику отражение его самого — уверенный, но напряженный; ничего на лице, но взрывы сверхновой внутри.
— Сегодня все закончится, герр Доктор. Потому что я пришел, чтобы убить тебя, — оскал застыл на лице Эрика нервным спазмом, неестественный и жуткий.
Брошенный куда-то под шезлонги нож сам скользнул ему в здоровую левую руку. Правая плохо слушалась, скорее всего, он повредил локтевой сустав, но это было ерундой. Его сердце болело гораздо сильнее, и сегодня он намеревался прижечь эту рану навсегда, убив нацистского ублюдка…
— Ты всегда подавал хорошие надежды, Эрик. Ты должен знать, что я горжусь тобой. Не каждый день ученик подбирается так близко к своему учителю, — холодные глаза Шмидта смеялись.
Что-то хлопнуло за спиной Эрика, сильные руки сомкнулись на его плечах, и мир снова перевернулся. Кажется, он уронил нож, а может, и нет. Лицо Шмидта закружилось в дымной круговерти, в ноздри забился странный запах, и через секунду Эрик вдруг понял, что он падает. А Каспартина где-то далеко внизу, и через несколько секунд он просто разобьется о ее палубу, забрызгав отдраенный пол своими отшибленными мозгами!
Но прежде, чем панический страх поглотил его, полет стал замедляться. Воздух под его телом сгустился, начал напоминать подушку, и Эрику опустился на Каспартину, словно Иисус, сошедший с небес. Выражение лиц Шмидта и какого-то краснокожего черта со шрамом было бесценно.
Черт вдруг исчез, растворившись в клубах пара, но прежде, чем рука этого мутанта-телепортатора оказалась снова на плече Эрика, он рванулся в сторону и все-таки швырнул нож. Лезвие вошло Шмидту в плечо, заставив вскрикнуть. Кровь потекла по белому рукаву костюма.
— Быстрый, паскуда! Я не успеваю его поймать! — Чарльз появился на секунду на палубе — встрепанный и красный, — и тут же исчез снова.
— Азазель! — Шмидт отшвырнул лезвие, зажимая рану, и Эрик понял, что тот собрался сбежать.
Нет! Этого нельзя было допустить! Только не снова!
— Чарльз! Не дай ему забрать Шмидта!
И как только краснокожий черт появился за спиной своего хозяина, морская волна сбила его с ног. Эрик сконцентрировался, и два металлических жгута, оторвавшись от конструкции палубы, слиплись в шар и со всей силы ударили Азазеля по макушке. Дезориентированный, он не смог сразу переместиться, и Чарльз смыл его в море.
— Я держу их в воде, заканчивай быстрее! Мои силы не бесконечны!
Голос Чарльза прозвучал откуда-то снизу, но Эрик его и так прекрасно расслышал. Он больше и не собирался тянуть.
Шмидт, окровавленный и злой, стоял напротив него, сжимая кулаки. Для обоих было очевидно: шутки и ходьба по кругу закончились.
— Не думаешь же ты, малыш Эрик, что меня можно так просто убить? — он слегка топнул ногой по палубе, и та вздулась трещинами.
В лицо Эрику полетели брызги щепок, заставляя сделать шаг назад.
Удивляться уже не было смысла. Эмма, Янош, Азазель — все оказались мутантами. Не удивительно, что сам Шмидт — этот ублюдок, который пытал Эрика, изучая и развивая его силы, — оказался тоже мутантом. В семье не без урода, как говорится…
— Я думаю, что ты не уйдешь отсюда живым. Больше нет…
Шмидт что-то сделал, и в Эрика полетел сгусток взрывной энергии, но он увернулся. Тонкий металлический трос стеганул Шмидта по лицу и обмотался вокруг его шеи -окровавленные пальцы заскользили по металлу, и он снова топнул ногой.
Яхту тряхнуло, она начала крениться. Шезлонг, подушки, все незакрепленные вещи покатились в сторону Эрика, заставляя того отпрыгивать. Но он не потерял концентрации.
Второй трос присоединился к первому. Ему в руку скользнуло что-то металлическое, тут же превратившееся в длинное острое лезвие.
— Эрик, я долго их не удержу. Прошу, забудь о медленной мести и просто прикончи его!
— Отвали Чарльз! Я ждал этого больше десяти лет!
— Чарльз — тоже мутант? Возможно, ему будет интересно узнать о том мире, что я и мои соратники собирались построить для таких, как мы, прежде, чем вы нас так бестактно прервали.
Шмидт хрипел, задыхаясь, но все еще пытался выиграть себе немного времени. Еще два энергетических шара пролетели мимо Эрика — нестабильных и слабых. Он просто увернулся от них, продолжая стискивать пальцы, а вместе с ними и узел на шее Шмидта. Плотно, но не так чтобы сразу задушить.
— Чарльз не стал бы жить в мире, построенном таким ублюдком и садистом, как ты, Шмидт. И я тоже, — Эрик подошел совсем вплотную к уже начавшей синеть жертве, бестолково дергающейся в его путах, и упер лезвие ему в живот, прокалывая сначала ткань рубашки, потом кожу, медленно вводя самодельный нож все глубже.
Шмидт зарычал от боли, и прямо Эрику в бок ударил еще один обжигающий шар, но он лишь сдавленно ахнул. Лезвие дернулось, входя глубже, вспарывая мышцы, пока тонкая проволока, созданная из запонок, наручниками обхватывала запястья Шмидта за спиной.
Горячая кровь, такая же красная, как и у обычных людей, текла из ран ублюдка. Хотя Эрику всегда казалось, что тот, состоящий полностью из омерзительного сарказма и хладнокровности, наверняка имел черную жижу вместо крови.
— Ты убил мою мать. А я пришел, чтобы убить тебя.
Шмидт хотел что-то сказать, но еще два металлических жгута обернулись вокруг его головы, вместо кляпа затыкая рот, ломая зубы и впиваясь острыми лохмотьями в нежную кожу губ.
— Я досчитаю до трех, и это лезвие распорет тебе брюхо. Медленно. Снизу вверх. Один… — пальцы Эрика разжались, позволяя металлокинезу невидимо обхватить полоску металла, чтобы вогнать его еще глубже, практически до позвоночника. — Два…
Металл медленно заскользил вверх, рассекая внутренние органы напополам. Кровь хлынула из раны ручьем, заливая брюки полуподвешенного Шмидта. Мыски его ботинок скользили по мокрому полу, из горла рвался крик, а по белому лицу градом катился пот.
Эрик ощущал, что его собственные руки трясутся и внутри все скручивается от отвращения, но он должен был продолжать. И дрожащее лезвие скользило все выше и выше, пока Шмидт не задергался в судорогах и не обмяк.
— Три.
Окровавленная полоска металла выскользнула и звякнула о палубу, тросы потеряли свою прочность, и Шмидт рухнул вниз безвольной содрогающейся в агонии массой. Он был еще жив, но с такой кровопотерей и вспоротым брюхом навряд ли надолго. Эрик смотрел, как под ним растекается лужа крови и прижал тыльную сторону ладони к носу и рту, чтобы не чувствовать отвратительного запаха из вспоротых кишок…
Его самого трясло, как в лихорадке, пока он пятился прочь от умирающего, но не мог оторвать взгляда. Казалось, все вокруг окрасилось красным. Кровь просачивалась сквозь сломанный пол, пропитывала одежду Шмидта, растекалась неровной лужей по всей палубе. Она была на руках Эрика, и они тут же зазудели. Захотелось самому прыгнуть за борт, чтобы смыть с себя эту липкую субстанцию, будто она могла просочиться под кожу Эрика, добраться до его разума и осесть там навсегда отвратительной картиной умирающего врага.