109

Тёсаный разумом. Человек не имеет свойств быстроты, хватки, ловкости, как у зверя. Значит, он не имел их? Вряд ли. Универсальному существу – человеку – впору все свойства, что и доказывают спортсмены. Мы растеряли их, сходно многое: прозорливое зрение, остроту обоняния, сверхчувствительную тактильность и силу мускулов. У зверей между ними и миром нет медиатора, и их связи устойчивей, непосредственней. А у нас между нами и миром вклинился разум. Прежде чем внешнее впустят внутрь наших «я», он фильтрует ток восприятий; мы же бездействуем, дожидаясь решений. Так суждено нам: после сжирания плода знания зла с добром фактам делать оценки, прежде чем действовать. Пока разум судил-рядил, свойства прочие гибли. В конце концов человек и в себе, и в мире стёр очень многое как ненужное. Род людской есть дитя лимитаций, ограничений, норм, рамок, вето, и он лавирует между Сциллой «добра» и Харибдою «зла». Зачем? Чтоб творить механизмы, что покорят его и добьют в щелях, в кои он загнал сам себя?

110

Человек разложился, как и постиг буддизм. Нет его. Что есть? Женщины и мужчины, лётчики, музыканты, няни, банкиры. Есть только функции, человека же нет. Плюс хамы есть и пророки, хваты и трусы… Трусы особенно… Этих много, – тех, кто, страшась свобод, холит разум, кой озабочен только себя хранить.

111

Аллегория

112

Будь уникален, неповторим в сём мире, чтобы дать новое. А «возвысишься», как лжёт этика, над своей единичностью ради общего – станешь «некаким». Пробытуешь «моральную», «образцовую» жизнь, приметную, может, и с госнаградами, но останешься жившим некогда «человеком вообще», ничтожеством, лишним Богу и дьяволу. В общем, тем, о каких мораль учит: незаменимых, мол, нет у нас. Порождённый с отдельным, личностным голосом, ты впихнул его в хор, воспевающий плоских массовых идолов.

113

Путь в элиту. Впал мне Иаков, самокопательный патриарх, похитивший первородство, с «Некто» боровшийся и Его, это «Некто», рекшее, что Оно Бог, поправший, так что то «Некто» мигом признало: раз поверг Бога, то люд тем более… Важно здесь мне не то, что народ иудейский выкрал-де первенство. Мне не смачные древности суть важны, а пример, что, запнув Бога, выиграть можно. В том аванс индульгенции на борьбу с чем-то внутренним, либо вовсе негодным, либо чрезмерным мне (чересчур-де Его во мне, Бога, в виде рацей и норм).

То есть надо дерзать, посылая в зад Бога, чтобы стать избранным.

114

Литература как инстаграм? Чем дальше, тем я уверенней в мутной жалкой моллюсковой лит. возне вокруг.

115

Большинство афоризмов дышат не истиной, а цинизмом, пошлостью, самомнением, чванством и прочим из чаемых быдломассами качеств.

116

Чтó это: с шапкой из снега каждой зимою или встающее из трав летом с зонтиком от ненастья, с óкулами смотреть вокруг и с подобием рта? Что радо, если в нём в ливень прячутся мошки, а в холод – мыши, или в зной – жабы? Что счастливо, если в нём селюсь я? Вхожу в него, и оно от чувств светится. Что это? Дом. Дом предков. Бог его не творил – напротив, мнил обездолить нас. Дом нам стал как убежище от Господнего гнева, движимым раем, в коем свыкались мы с бытием в первородном грехе без Бога. Да, можно бросить дом, сжечь, сломать и продать его – с тем, однако, чтоб искать новый. Как, почему эти стены, окна да печь, что торчит из почв и уходит сквозь крышу, и потолочные с половичными доски – животворят и лелеют дух, порождают фантазии, укрепляют в решениях, сохраняют всё лучшее, что я пережил? Отчего, в обрат, дом жив мной, ибо я его чувствую, если мы разлучаемся и он пуст, сколок рая, в мареве августа, под ноябрьскою моросью, под февральскою вьюгою?.. Где-то стукнуло… Филин? Мыши?.. Дом, поглотив нас, поднял флаг радости, и на пир стеклись гости. Он не провидит, что будет вновь один. Кровь, качнувшая жилы, – станет и радость сникнет. Пусть он нас любит – он дом наездов, кой согревают, чтоб после выстудить, наполняют, чтоб после бросить, холят, чтоб позабыть вдруг. Он место редких встреч – и протяжной разлуки, краткого счастья, комканых празднеств, горьких надежд, сирой дружбы и безответной, скорбной любви… Я прильнул к стене, увлажнив себе кожу. Что, конденсат? плод сред, стылой каменной и воздушной, тёплой от печки? Отчий дом плачет.

117

Он вывез девушку из киргизского кишлака. Наставив в сервильности, он являл друзьям, как она, нагружённая, шла за ним, как носильщица, а когда обращался к ней, она падала ниц прилюдно. Он называл это всё – «театр».

Факт делает вклад в теорию, что наш мир есть мужской по сути; Ж в нём – прислуга. Женское тело, женские мысли – следствие умыслов относительно женского. Но и женская, в целом, «природа» – дело идеи. Женское и мужское – не биология, а искусственный акт. Отсюда, патриархат превратен. Пол-человечества стало обёрткой члена. Время разрушить пол, о чём Павел рек, что, мол, здесь величайшая «тайна» (Еф. 5, 32).

Мир – сексуален (т. е. делён на пóлы). Рай – эротичен.

118

Есть «корточкисты» – те, кто справляет нужды на корточках (Лао Шэ). «Приседающие» – используют стульчаки. Последние могут к вам не приехать, если нет стульчака. Не вы интересны (или не столь важны), а условие, комфортабельно ль будет справлять нужду, – что, в ряду всего прочего, эволюция homo sapiens.

119

– Любишь? – мается…

Он признался в любви любимой, что с ним рассталась. Впредь он боялся слов о любви. Слова перестали что-либо значить.

120

Понял, чтó я искал всю жизнь, почему стал чужд миру. Я жил в России «социализма», что значило, что я должен был помнить перечень всех вождей, конференций и съездов с их «историческими программами», плакать, вспомнив о Ленине, славить день Октября на праздниках. Я был должен вести себя скромно и представляться в скромной одежде (помнится, пропартийный декан отчитал даму-препода за причёску и брюки в брючном костюме), стричься стандартно, мыслить «идейно». Плюс гнёт семейный. «Добрый» отец мог меня оскорбить за вздор.

Я отвык отдаваться радостным чувствам, зная, что кто являет любовь к тебе – через час тебя бьёт, а лозунги, что-де «самое дорогое есть человек» – фальшивые. Потому я искал всю жизнь лишь свобод, хоть кажется, что разыскивал знаний. Но я искал их, чтоб знать свободу – мысли, чувств, плоти.

Я не был понят. Люди боятся вольной свободы, вник Достоевский. Людям дай сытость дрёмных условий, схожих со смертью. С этими целями создан бог людей – бог морали, кой гарантирует тишь да гладь вплоть до глянца гламура.

Но есть Живой Бог, странный. Бог Этот требует беспокойств, мук, тягот и небывалых дел. Требует чуда. Жить с таким Богом – жить в вечных войнах с миром, с родными да и с самим собой. Я искал всю жизнь Бога – Бога Живого. Бог Этот значит: всё-всё возможно…