«Для защиты, — сказала она. — Я не прошу, чтобы ты пользовался им. Только чтоб у тебя оставался выбор».

Неужто час его пришел? Или я всего лишь увидел, что таилось за нашим покоем и миром все эти годы?

«Не ходи в Элд», — сказала она, и он верил ей и не позволял себе думать о нем в эти серые неверные часы, когда разделявшая их пелена истончалась. «Я не иду к тебе». И снова: «Вправду ли я отсутствую здесь, когда ухожу туда? Или лишь грежу?» И мысль об испуге Бранвин, если она проснется и застанет его растаявшим, заставляла его сопротивляться не меньше, чем приказ Арафели.

А когда рассвело, он сделал вид, что проснулся, и улыбнулся своей жене, и поцеловал ее, а за прорезью окна пели птицы, и на них струился нежный влажный свет, ибо была весна, и они укрылись одеялами, но свежий воздух бодрил, и они уже не пользовались ставнями, которые закрывали на зиму.

— Им все нипочем, — сказал он о птицах. — Послушай, как они поют сегодня утром.

— Ты отдохнул? — спросила она, изучающе глядя ему в лицо.

— О да, — он не хотел ей лгать, и все же сделал это. Он улыбался на протяжении всего завтрака…

— Мы сегодня поедем? — спросил Келли.

— Замолчи, — резко оборвала его Бранвин. — Нет, не поедете. Оставь отца в покое.

И Келли тут же умолк, что было так на него непохоже; и Мев дернула брата за рукав и ничем не показала, что слышала его вопрос.

И отчаяние охватило его, но он взъерошил Келли волосы и сделал вид, что ничего не произошло.

— Посмотрим, — ответил он. — Ведь все в порядке, не так ли?

— О да, — поспешно ответила Мев, широко раскрыв глаза, уж слишком поспешно.

— Да, — согласился Келли.

Так они все выучились лгать. «Это не так» — рвалось у него с языка, но он сдержался, только чтобы не нарушить мир и желая лишь одного, чтобы дети чем-нибудь провинились или начали вертеться на своих местах, или спорить из-за масла, как это бывало в другие дни.

И все же он продолжал улыбаться, несмотря на свою усталость, усталость слишком большую, чтобы у него достало сил ссориться с дорогими его сердцу людьми. Его лишь встревожил его готовый вспыхнуть гнев, но он загнал его вглубь и продолжал есть свой завтрак, хоть чрево и не желало принимать пищу, и посматривал на нахмурившуюся Бранвин, которая беседовала с детьми о том о сем и отдавала им распоряжения, а они лишь послушно соглашались опять-таки с несвойственной им покорностью. «О, избавь меня от этого», — взмолился он, не думая ни об их, ни о своих грядущих днях. Он малодушно поддался мгновению, как раненый навылет отдается своей ране. Киран поставил свою чашу.

— У меня дела, — промолвил он и поднялся, и все тут же уставились на него, даже Мурна, присутствовавшая в этом семейном кругу за столом. Она смотрела детскими глазами такими огромными, что, казалось, бледное лицо ее исчезло, и вид ее показался странным ему. Неужто даже Мурна так хорошо все понимала про него? И Бранвин, и дети…

— У меня дела, — повторил он.

Молчание проводило его. Он с шумом спустился по лестнице и миновал оружейную, в которой, как пустые панцири жуков, висели доспехи, где пахло маслом и войной, и близость железа наполняла его члены зудящей истомой.

Он вышел на чистый воздух, на стену, на солнце и поднял к нему лицо, закрыв глаза, пока недомогание от соприкосновения с железом не покинуло его.

«Лиэслиа!» — позвал он, не осмеливаясь обратиться к Арафели. Но ответа все не было. Камень бесчувственно давил ему на сердце, и он ощущал лишь тепло солнца и свежесть ветра.

Он вздохнул и открыл глаза, и снова вздохнул, и начал спускаться по каменным ступеням во двор.

На улице ему стало легче. Он улыбался пажам и кузнецу, готовившемуся к своему ежедневному труду у кузни рядом с внутренней стеной среди переплетений и обрубков железа. Кузню он обошел, слегка отклонившись от своего ежедневного маршрута.

Юноши расступались с молчаливой почтительностью, когда он проходил мимо них. Это были крестьянские сыновья, явившиеся по его зову: Роан учил их обращению с оружием — с мечом, щитом и луком. Лук был против диких зверей; щит и меч — против разбойников, приходивших из Брадхита в лес на востоке… ибо там по-прежнему встречались разбойники. Так завещал хранить свою землю Кервален; так охранял ее Эвальд; так поступал и Киран, не держа в замке крупные силы: воинов у него было меньше сотни, и число их не намного превышало количество ремесленников. И все это были сыновья и братья свободных землевладельцев, ибо он с готовностью раздавал земли Кер Велла, за исключением полей и пастбищ, прилегавших к самым стенам замка. Но даже с самых дальних хуторов юноши с готовностью съезжались учиться военному делу. Так было всегда в Кер Велле. Король с подозрением относился к этому. Но земля была усеяна мечами со времен войны; не было фермера, который не похвалялся бы, что поля его блестят от железа; а луки хранились против волков, хотя давно их уже никто не видел. Люди Кер Велла явились на борьбу за Дун-на-Хейвин не так, как некоторые — с копьями в неумелых руках; но стройными рядами со щитами и заточенными мечами — тысяча клинков вспыхнула по первому призыву Эвальда там, где вчера еще были мир и покой. Таков был Кер Велл. Ан Бег восседает на своих холмах как разбойничий притон, питаясь трудом многочисленных рабов, которыми правят мелкие хозяева, один жестокосерднее другого. И в Кер Даве обычай такой же — все вызывает там недоверие, а более всего — собственный люд. Ничего доброго не могло взрасти на таких землях — ни добрых господ, ни добрых фермеров, которые порой бросали своих овец и бежали прочь. Некоторых из них принимал Кер Велл — отчаявшихся и не помышляющих о спасении, выросших среди лжи и плутовства и не знающих ничего другого. Обычно из них ничего не получалось. Для некоторых судьба складывалась еще хуже. Как с Калли, который прислуживал на кухне. Были подозрения, что Калли воровал. Так думала кухарка. Калли был несведущ в военном деле; и это, может, было и к лучшему. Он всегда был угрюм.

Барк советовал отослать его прочь. Но Киран не мог найти для этого подходящей причины, кроме той, что Калли не любили. Калли делал свое дело. Он попросил было землю, но, когда Киран дал ему пустоши на северо-востоке, на границе с Новым лесом, которые предлагали другим, тот отказался, сославшись на опасность. И так он остался прислуживать в замке: слоняясь там и сям, жестокий со скотом и любой живой тварью, так что ему поручали убивать кур: по крайней мере это, по словам кухарки, он делал хорошо. И не было в замке ни одного, кто не испытывал бы к нему отвращения.

— Доброе утро, господин, — промолвил Калли с типичной для него улыбкой, ибо он умел открывать рот там, где крестьянские парни всего лишь кивали, проходя мимо. Калли доставал воду из колодца под навесом кухни и, подняв ведро, утер пот со лба, чувствуя, что за его работой наблюдают. Киран остановился и рассеянно взглянул на него, стоявшего среди служанок, мывших посуду; и вода, брызжа, лилась на камни, откуда стекала в канаву, убегавшую под стены. Тут же был амбар и загон для скота, хотя большую часть животных они держали за стенами замка; дальше располагались конюшни и сараи с упряжью, и Старый замок — древнейшая часть Кер Велла, стена которого теперь ограждала кухню и колодец; теперь его использовали как склад старой сбруи, того и сего; а в старом амбаре теперь жили воины; а старая казарма под башней Кервалена, что высилась у самых ворот, теперь служила жилищем для прислуги. А сама башня Кервалена, укреплявшая ворота, содержала в своих глубинах оружейную, находившуюся в распоряжении Барка, где он мог позволить себе ту толику роскоши, о которой мечтал. У него не было жены и не было ребенка, лишь молоденькая вдовушка в Лоуберне, которую он посещал время от времени, осыпая богатыми дарами. Обычно же он ухаживал за кухаркой — дородной, круглолицей женщиной, которая спускалась вниз точно так же, как Барк влезал на круп лошади — раздавая четкие распоряжения.

— Калли! — теперь кричала кухарка. — Калли!