Но музыка не веселила ее, и струны замерли.

— Научи меня еще одной песне, — попросил он, пытаясь отвлечь ее. — Ни один арфист не знает таких песен. И, может, теперь ты поиграешь для меня?

— Я не умею, — ответила она, ибо последний настоящий арфист из ее народа давным-давно утонул. Но ответ ее был не совсем правдив. Когда-то она играла. Музыка ушла из ее рук с тех пор, как последний из ее собратьев ушел, а она пожелала остаться, слишком любя этот лес, несмотря на людей.

— Играй, — сказала она Фиану, с усилием пытаясь улыбнуться, хотя железо смыкалось все туже вокруг ее сердца, а господин долины метался в кошмарах, просыпаясь в поту и обуянный духами.

Это была та самая человеческая песня, которую Фиан заиграл тогда в отчаянии на скале, яркой и дерзкой была она, и Элд откликнулся на нее звоном; и Эвальд, мучаясь бессонницей, завернувшись в меха, задрожал перед очагом, сжимая с ненавистью свой камень и не желая его отпустить, хоть он нес ему смерть.

Но тут запела тихо Арафель — песню древней земли, которую никто не слышал с тех пор, как мир поблек. Арфист подхватил мелодию, которая ведала о земле и берегах, о водах, о приходе человека и изменении мира. Фиан рыдал играя, а Арафель печально улыбалась и наконец умолкла, ибо это была последняя эльфийская песня. Сердце ее посерело и застыло.

Наконец вернулось солнце, но Арафель больше не хотела ни есть, ни отдыхать, она сидела погруженная в свое горе, ибо утратила свой мир. Ей снова захотелось вернуться сумеречным путем в свой мир с его более яркой луной и более нежным солнцем. Может, теперь ей удастся уговорить арфиста пойти с ней. Он смог бы найти путь туда. Но теперь она сама отдала часть своего сердца в залог и даже не могла уйти отсюда — слишком крепко она была привязана к мыслям о камне. Так она отдавалась горю и отчаянию, временами прижимая руку с тому месту, где был прежде камень. Тени шептали, что наступает конец Элду. Но она с древним упрямством отказывалась их слушать, хотя чувствовала обреченность — слишком многого не стало, и она стала подвластна даже арфе.

Он снова выехал на охоту, Эвальд из Кер Велла, как только солнце поднялось. Доведенный до бешенства снами и бессонницей, он кнутом выгонял своих людей за ворота, как собак, к лесу, разграблять его пределы, ибо он догадывался об источнике своего рока и звуках арфы во сне. С огнем и топорами он пересек темные воды Керберна, собираясь свалить одно за другим все деревья, пока все не опустеет и не погибнет.

Теперь шепот и шелест леса был пронизан гневом. С севера на Элдвуд и всю долину Кера накатывала армада туч, закрывая собой солнце. Ветер дышал в лица людей, так что ни один факел не был поднесен к лесу из страха, что огонь может обернуться против них же самих; но топоры все равно звенели и этот день, и весь следующий. Тучи обкладывали небо все плотнее, а ветра становились все более пронизывающими, и Элдвуд мрачнел и наполнялся сыростью. Арафели все еще удавалось улыбаться по ночам, когда она слушала песни арфиста. Но каждый удар топора заставлял ее содрогаться, и когда Фиан спал урывками, железное кольцо все больше смыкалось вокруг ее сердца. Она знала, что рана, наносимая Элдвуду расширяется с каждым днем, и господин долины наступает.

И наконец покой и вовсе покинул ее — она не могла обрести его ни днем, ни ночью.

Она сидела, повесив голову, под подернутой облаками луной, и Фиан не мог развеселить ее. Он взирал на нее с глубоким отчаянием, а потом сочувственно прикоснулся к ее руке.

Она не сказала ни слова, но поднялась и пригласила арфиста немного пройтись вместе с ней. Он повиновался. И злобные твари завозились и зашептались в глубине чащоб и порослей вереска, внушая гнусные помыслы ветрам, так что Фиан то и дело вздрагивал и пятился во тьму, и жался к Арафели.

Силы ее убывали — ей не удавалось заглушить эти голоса, и она не могла заставить себя не слушать их. «Крах, — шептали они, — все бесполезно». И, наконец, ухватившись за руку Фиана, она опустилась на стылую землю и прильнула головой к изъеденному, умирающему дереву.

— Что мучает? — спросил Фиан и погладил ее но лицу, и расцепил скрюченные пальцы, раскрыв ладонь, тянувшуюся к горлу, словно ища там ответа. — Что мучает тебя?

Она пожала плечами и улыбнулась, и вздрогнула, ибо даже сейчас в темноте при свете костров и факелов топоры продолжали стучать, и она ощущала, как железо снова вгрызается в лес, сотрясающийся от бесконечного крика, длящегося уже много дней; но Фиан был глух к нему — таким уж он был создан.

— Спой мне песню, — попросила она.

— Сердце мое не лежит к песням.

— Как и мое, — откликнулась она. Пот покрывал ее лицо, и он утер его нежной рукой, пытаясь облегчить ее боль.

И снова он поймал и разжал ее пустую руку, тянувшуюся к горлу.

— Камень, — промолвил он. — Ты по нему скучаешь?

Она вздрогнула и обернулась, ибо топоры зазвучали громче и ближе. Он тоже посмотрел в ту сторону и снова перевел взгляд на нее, недоумевая и не слыша ничего.

— На этот раз, — произнесла она, — как только встанет солнце, ты должен отправляться в путь. Новый лес укроет тебя.

— И бросить тебя? Ты говоришь об этом?

Она улыбнулась и прикоснулась к его встревоженному лицу.

— Я достаточно вознаграждена.

— Как вознаграждена? И чем ты заплатила? Что ты отдала взамен?

— Сны, — ответила она. — Всего лишь. Не больше того. Но и не меньше. — Руки ее отчаянно дрожали, а сердце затопил невыносимый мрак — то была ненависть к нему, к себе и ко всему живому, и отгонять ее было все тяжелее и тяжелее. — Ими овладело зло. Он причинит тебе боль — мне это уже снилось. Арфист, пора идти.

— Зачем ты отдала такую вещь? — и крупные слезы потекли из его глаз. — Неужто моя игра стоила такой цены?

— Что ж, стоила, — ответила она и рассмеялась последним смехом, что оставался у нее — и на мгновение зло рассеялось, освободив ее. — Я вспомнила, как надо петь и что такое песни.

Он схватил свою арфу и побежал, ломая ветви и раздирая свое тело в стремительной спешке; но к ужасу своему она поняла, что бежал он не туда, куда надо, а возвращался вновь к долине Кера.

Она пронзительно вскрикнула и поднялась, ухватившись за ветви, — бездумным был этот шаг, не следовало ей идти за ним. Ее члены, столь быстрые под этой луной, занемели, и дыхание вырывалось с трудом. Колючки с умышленным злорадством цеплялись и не давали ей пройти, а все темные силы, обычно терявшие власть в ее присутствии, громко нашептывали ей теперь о смерти.

А где-то там господин-волк со своими людьми наносил лесу звенящие удары, язвя его ядом железа. Тяжелое человеческое тело, которое она, случалось, носила, снова казалось ей естественным, и лунный камень был заточен близ сердца, что билось ненавистью.

Она старалась не спешить и не могла остановиться. Она с безнадежностью всматривалась в узкие глаза Эвальда и видела, как юный арфист выбегает из леса прямо на них. Вздымаются луки и топоры. Лают псы и мечутся во всполохах костров.

Фиан, не колеблясь, идет к нему, неся себя и арфу.

— Обмен, — слышит она его голос. — Камень на арфу.

Сердце Эвальда было так полно ненависти и страха, что она едва могла дышать. Боль пронзила ее до самой глубины души, когда грубые пальцы Эвальда сжали камень. Она ощущала его страх и его ненависть к камню. Ничего бы он никогда не отдал по доброй воле. Но этого камня он страшился и готов был расстаться с ним со свирепым весельем.

— Подойди, — сказал Эвальд и вытянул руку с раскачивающимся и вращающимся камнем, так что ненависть отступила от сердца Арафели.

И к нему прикоснулась другая рука, нежная и полная любви. Она ощутила неожиданный прилив сил и отчаяния и кинулась вперед бежать, спасать…

И тут же боль пронзила ее сердце с последним звоном арфы, с таким всполохом любви и горя, что она, ослепнув и помертвев, вскрикнула и чуть не упала

Но она не остановилась в своем беге; теперь она скользила словно тень, ибо тяжесть оставила ее. Под нездешним светом летела она через луга, собирая все позабытое, в мгновение ока то возникая здесь, то снова скрываясь в ином мире.