Его стол стоял как раз напротив моего, и мы перешучивались целыми днями. Пять лет назад, когда он только пришел в редакцию и периоды трезвости значительно превышали запойные промежутки, казалось, что между нами вот-вот вспыхнет бурный и кратковременный служебный роман, но дальше необременительного флирта дело не пошло. Мой монолитный семнадцатилетний брак устоял под натиском взбалмошной любви. Да и ждать верности от женатого в четвертый раз Паши не приходилось.

– Знаешь, Паш, он, может, и графоман, но зато какая история!

– Да какая там на хрен история – графоман он и есть графоман, – махнул рукой коллега. – Пошли лучше пообедаем.

Вскоре я напечатала в нашей газете отрывок из книги Константина Блоха «В объятиях театра».

Название мы, разумеется, изменили.

– «В объятиях театра», – объяснила я автору, – никуда не годится.

– А по-моему, романтично, – упорствовал Блох. – Да, не помню, говорил ли я вам, публикация этого отрывка как раз приурочена к выходу моей книги.

– Тем более. Поверьте, название дурацкое. Только не обижайтесь. И в книге, если успеете, исправьте.

Константин задумался.

– А какое вы предлагаете?

– Ну, например… Сколько, говорите, лет вы работали в театре?

– Пятнадцать.

– Тогда давайте назовем так: «Пятнадцать лет вместе с Дорониной».

– Что, прямо так и назвать, – старик закашлялся, – а не подумают ли чего-нибудь такого?

– Да и пусть думают. Главное, чтобы книга продавалась.

– Жена ревновать будет, – игриво хихикнул он. – А в общем-то неплохо.

И вот они приехали в редакцию оба: моложавый высокий Константин с палочкой и его Соня: чуть сгорбленная дюймовочка, зеленые глаза косят, чересчур короткие волосы смешно топорщатся. Смотрит на мужа с обожанием, на меня настороженно.

– А эта публикация поможет ему стать известным? – спрашивает.

Я киваю. Мне не хочется разрушать наивную веру в любимого.

Перед нами на столе развернут свежий номер. Константин любуется своей фотографией в газете. Жена, прильнувшая к нему, шепчет восторженно:

– Костенька, Костенька, гений ты мой, гений… Счастье-то какое, Костенька…

Я смотрю на их престарелые нежности, искренние и чистые, и оба они кажутся мне юными и прекрасными.

– Ну, спасибо, мы пойдем, – Блох подхватил увесистую стопку газет, – такси ждет. У меня сегодня презентация в библиотеке. Ах, да, книгу-то забыл вам подарить…

Он протягивает мне «Пятнадцать лет вместе с Дорониной». На обложке три лица, наполовину закрытые масками: Татьяны Васильевны, самого автора и его дорогой Сони.

Прихрамывая, старик тащит газеты. Соня пытается отнять у мужа драгоценный груз.

– Дай я, дай я понесу! Тебе нельзя, нельзя тебе, Костенька!

– Я мужчина! – решительно отстраняет ее муж. – А ты женщина…

Соня семенит за ним к выходу, все еще пробуя отнять газеты. Он не дает.

А я стою, ошеломленная чужим бесхитростным счастьем, и смотрю им вслед.

– Ты что-то, мать, слишком увлеклась этой историей, – обнимает меня за плечи Паша, – сентимента-а-аль-ная к сорока годам стала.

– При чем тут мой возраст, – обиделась я. – Отстань!

– Да забудь ты о них, это все ненастоящее. Это все они сами себе придумали, чтобы не сойти с ума от одиночества. Такой же суррогат, как и его книга. Как там его – Блох или Мох?

– Паш, иногда мне кажется, что как раз у нас все ненастоящее… А у них – подлинное.

– Дура ты! – махнул рукой коллега. – Ты просто устала…

Не знаю, что на меня нашло, – я схватила самую толстую книгу со своего стола – и шарахнула критика по голове. Паша вскрикнул от неожиданности, потер ушибленное место.

– Ну, мать, ты окончательно спятила! По-моему, тебе пора в отпуск. Нервы совсем никуда…

Я взяла в руки книгу Блоха и стала листать. Нашла эпизод и про лифт, и про пьесу. Из уст автора это звучало гораздо смешнее. Что ж – графоман есть графоман. Сидела, пила чай и вдруг бог весть отчего заплакала. Как Блох у лифта с отвергнутой пьесой…

Через несколько дней написала заявление на отпуск. Наверное, Паша прав – я действительно очень устала.

Я не хочу на прием к психиатру. И не хочу на прием к наркологу. Я не сумасшедшая и уж точно не наркоманка. Хотя первое утверждение, пожалуй, с легкостью можно опровергнуть.

Вот, к примеру, что написано в моей карте амбулаторного больного. Речь о том, по каким критериям должно определяться психическое состояние нормального человека:

ориентировка во времени, месте, собственной личности полностью сохранена;

на вопросы отвечает по существу;

расстройств восприятия и мышления не обнаруживает;

эмоциональная сфера не нарушена.

Подумалось: да у кого из нас не нарушена эмоциональная сфера? Достаточно один раз в жизни пережить потерю близкого человека, и она будет нарушена навсегда. Настоящая боль не оставляет камня на камня от представлений о нормальности. Я уже не говорю о мелких ежедневных комариных укусах быта, обидных пощечинах семейной жизни или изнуряющей мороке с долгожданными младенцами…

Мне нужно всего лишь поменять права. Потому что впереди дачный сезон, и я не могу остаться без машины. И вот я сижу в дурацкой длиннющей очереди таких же горемык.

Минут через сорок, чувствуя, что эмоциональная сфера нарушена непоправимо, захожу в кабинет, на котором написано «Психолог». Теперь посещение его стало обязательным для желающих получить или обменять права.

Миниатюрная, ярко накрашенная врачиха, похожая на клоунессу на пенсии, пошебуршав, как мне показалось, специально, бумажками на своем столе, добродушно интересуется:

– Жалобы есть?

Я мотаю головой.

– Вредные привычки имеются?

Так и хочется съязвить: «Да, я принимаю наркотики и пью водку. Ну, и курю, конечно же». Но главное – не умничать. Сохранять, что называется, адекватное поведение. Откуда мне знать – есть ли у врачихи чувство юмора?

– Пожалуй, нет, – серьезно говорю я, чувствуя, что дерматиновый стул, на котором сижу, жесткий и неудобный. Не облокачиваюсь, руки на коленях – пусть вся моя поза говорит о кромешной нормальности.

– А алкоголь употребляете?

Что надо ответить? Нет, совсем? Скорее всего, она не поверит. Но если я скажу – да, то насторожится.

– Так употребляете или нет? – видимо, пауза слишком затянулась.

На вопросы надо отвечать по существу и ни в коем случае не выказывать расстройств восприятия.

Врачиха несколько обеспокоена моим молчанием.

– Извините, – спешу я оправдаться, – задумалась.

– О чем же? – искренне интересуется она, незаметно пододвигая к себе мою карту и вооружившись ручкой.

– О том, что вам отвечать. Скажу – да, выпиваю, так вы мне что-нибудь не то в карте напишите, а скажу нет – не поверите. Какой нормальный человек совсем не пьет?

– Так-так, – кивает она, улыбаясь, – а дети у вас есть?

– Есть.

– Годы рождения?

– Чьи? Ах, да…

И тут я задумалась. Во-первых, не сразу и вспомнила. А когда вспомнила, еще несколько секунд соображала: чей год рождения назвать первым – старшего или младшего? Почему-то сначала назвала младшего, а потом старшего. Врач что-то быстро записала в моей карте. Наверное, о том, что ориентировка во времени нарушена.

– Послушайте, – попыталась объяснить, – понимаете, я поэт и воспринимаю мир несколько иначе, не так, как обычные люди, ну, рассеянность и все такое…

– Да? – она даже ручку отложила от удивления. – Стихи пишете? Может, прочтете?

Ситуация становилась абсурдной. Сейчас я в кабинете у психолога начну читать стихи. Например, вот этот верлибр:

Не нахожу себя нигде.

Не нахожу себя никогда.

Да и не хочется вовсе.

Без себя спокойнее как-то.

И ближних любить проще.

Ну, ясно. Расстройство восприятия и мышления. Ориентировка в собственной личности вообще никуда не годится. Ну почему, почему никогда нельзя вести себя естественно? А нужно всегда притворяться?