– РАЗВЕ ЭТО СПАРКО ВИНОВАТ? – Директор пожал плечами. – ЖУРНАЛИСТ ЕЩЕ КОЕ В ЧЕМ ОШИБСЯ. СПАРКО НЕ БЫЛ ОСНАЩЕН ФОТОЭЛЕМЕНТОМ И РЕАГИРОВАЛ ТОЛЬКО НА КОМАНДЫ ГОЛОСОМ. БОЛЕЕ ТОГО, ЛИШЬ НА ГОЛОС ЭЛЕКТРО.

– Но как же Спарко вышел? – спросил Таннер.

– ВОТ В ЭТОМ И ЗАГВОЗДКА. УБОРЩИК УТВЕРЖДАЛ, ЧТО ЗАПЕР ДВЕРЬ НА НОЧЬ. ЕСЛИ ОН НЕ СОЛГАЛ, СОБАКА МОГЛА ВЫСКОЧИТЬ ПО ЕДИНСТВЕННОЙ ПРИЧИНЕ.

Директор холодно взглянул на Электро. Дэвиду вдруг показалось, что робот прислушивается к ним. И только притворяется мертвым механизмом.

– НЕ БЕЗ УЧАСТИЯ ЭЛЕКТРО. СОБАКА МОГЛА ОКАЗАТЬСЯ НА УЛИЦЕ, ТОЛЬКО ЕСЛИ БЫ ЭЛЕКТРО ПОЗВАЛ ЕЕ.

И директор повел их по музею дальше, к моделям роботов, созданных позднее, другими инженерами «Вестингауза», тоже уже покойными.

– Папа, – прошептал Таннер.

– Что, дружище?

– Папа, это жутко классная история!

По пути домой они считали звезды. Дэвид слышал где-то – хотя понятия не имел, правда это или нет, – что в летнем небе можно увидеть ровно 88 созвездий.

– Вот это можешь назвать?

– Большая Медведица! – закричал Таннер. – Кто ж ее не знает? Пап, а кто повесил звезды в небе?

Дэвид вздрогнул. Однажды он сам задал этот же вопрос. Одно из самых ранних воспоминаний детства: они с мамой едут в машине (он на переднем сиденье, никаких ремней безопасности, естественно), ему два, может, два с половиной года; за окном – заводы Кливленда, изрыгающие огонь. Перед работой мать отвозила его из Лейквуда в Бедфорд к няне. Как только они проезжали эти огни, появлялись звезды. В пять часов утра, не ночью, как сейчас. И он каждый день задавал матери этот вопрос. Недобрый знак. Больше всего Дэвид втайне боялся, что когда сын вырастет, то станет таким же, как его отец.

Но все-таки он ответил, как когда-то ему ответила мать.

– Бог, – сказал он, хотя больше не верил в это.

– Почему? – спросил Таннер.

– Некоторые люди думают, для того, чтобы мы могли видеть, как они прекрасны.

– Точно! Звезды красивые. Мне они нравятся.

Таннер молчал. Дэвид хотел было включить радио, но сын вновь спросил:

– А как ты думаешь, зачем Бог повесил звезды? Задачка, что тут скажешь. Да и малышу пока только четыре года.

– Наверное, чтобы индейцы могли читать ночью, когда еще не изобрели электричество, – сказал наконец Дэвид.

Вскоре Таннер заснул. Когда он уже вовсю посапывал на заднем сиденье, Дэвид позвонил Полу на мобильный. Тот ответил после первого же гудка.

– Я в деле, – сказал Дэвид.

– Куда это мы едем? – спросила Элизабет.

Она откинулась на спинку пассажирского сиденья его первой машины, «монте-карло» 1979 года выпуска, задрав босые ноги на приборный щиток. Они пробирались по извилистым улицам и переулкам Кента. Элизабет подстригла волосы. Она надела облегающий белый топик: примеряя его в магазине, она успела заметить, каким взглядом Дэвид смотрел на ее грудь и открытые плечи.

– В «Палчос», – сказал он.

– Зачем?

– За пончиками.

– Дэвид, мы вообще-то должны быть у китайцев через пять минут! – рявкнула она. – Какие пончики, ты беременный, что ли?

Семь месяцев назад они впервые вместе пошли в «Палчос». В памяти Элизабет тот эпохальный вечер уже затерялся в длинной череде не стоящих ее внимания серых будней, но Дэвид помнил его в мельчайших подробностях.

Они припарковались, и Дэвид, быстро обежав машину, открыл Элизабет дверцу. Она вышла и посмотрела на него с холодным недоумением:

– Что с тобой?

– Я в тебя влюблен, – сказал он.

– Отстой. Как на школьном вечере восьмидесятых.

– Ага, – признал он. – А сейчас будет еще хуже. Дэвид вытащил из кармана сиреневую бархатную коробочку и встал на одно колено. Открыл ее. Там лежало кольцо из белого золота с крохотными бриллиантами, уже подогнанное под ее палец.

– Выйдешь за меня?

Он хотел, чтобы это прозвучало как утверждение, но в последний миг его голос дрогнул, и в нем прорвалась вопросительная интонация.

Она улыбнулась. Не той приклеенной улыбкой, что предназначалась для незнакомцев, но широкой, детской, от которой ее щеки становились как у бурундучка и открывалась щелка между зубами.

– Нет, – сказала она.

Так он и знал.

– Не надо тебе на мне жениться, – сказала она, качая головой. Но ее улыбка была все-таки теплой, настоящей. Она притянула его к себе и крепко поцеловала в губы.

– Нет, надо, – настаивал он. – Потому я и дарю тебе кольцо.

– Действительно красивое. – Она вынула кольцо и надела на безымянный палец. Кольцо пришлось в самый раз. И она оставила его на пальце, а коробочку положила в сумку.

– Это кольцо отец подарил маме, когда они обручились, – сказал он.

– Это ужасно мило. Но, получается, на нем проклятие? Они ведь развелись?

– Мы могли бы снять это проклятие.

Элизабет обвила руками его шею и снова поцеловала. Она прижалась к нему, чтобы шепнуть что-то важное:

– Поехали к китайцам.

Через пять минут они уже сидели за столиком в «Эвергрин Баффит», шумном китайском ресторанчике, набитом студентами и толстяками из близлежащей Равенны. Дэвида слегка штормило, словно он надышался веселящего газа, а пальцы отказывались слушаться. Однако он не отчаивался. Она сказала «нет», но оставила кольцо. Сказала «нет», но улыбалась так, как будто он сделал что-то потрясающее. «Может быть, это испытание, – думал он, пока они в молчании ели. – Хочет знать, готов ли я бороться за нее. А может, нужно сделать вид, будто мне наплевать. Может, это просто шутка, чтобы меня позлить. Все может быть…»

– У меня была сестра-близняшка, – сказала она.

Он кивнул, думая про себя, как это он мог забыть, что именно эти слова она прошептала, когда засыпала у него на груди в ту первую ночь.

– Сестра-близняшка, – повторила она. – Когда нам было по десять лет, у меня на глазах ее увез какой-то парень. Мы никогда ее больше не видели. Это погубило нашу семью.

Она собиралась поведать Дэвиду свою тайну, и он был счастлив, что она наконец-то решила довериться ему. Но холодный голос глубоко внутри спрашивал: останется ли Элизабет для него такой же притягательной, когда он узнает ответ?

– Рядом с нашим домом в Лейквуде был парк с детской площадкой. С лазалками, мостиками, «классиками». Элейн обожала «классики». Мы туда всегда ходили одни, отец в это время готовил ужин к маминому приходу – она работала бухгалтером в городе. Однажды мы пошли в парк, и там стоял этот белый фургон. Знаешь, на таких ездят коммунальщики. У раздвижной двери расхаживал парень. Тощий такой, жутко косматый. Мы поравнялись с ним и услышали, как он зовет кого-то: «Дэйзи! Дэйзи!» Мы подошли поближе, и он сказал: «Я своего щенка потерял. Вы не видели черного лабрадорчика?» Ну разумеется, больше всяких «классиков» Элейн любила собак. Она побежала к парню, а он уже начал отодвигать эту дверь – до сих пор слышу, как она гремела, когда открывалась. Наверное, старый был фургон. Я побежала следом за Элейн. Я не подумала ничего плохого, просто не хотела отходить от сестры. Пару секунд он ничего не делал – стоял и смотрел на нас. И вид у него был испуганный. Смешно, правда? Он был напуган. А мы нет. Потом уж мы испугались. Он схватил Элейн за руку и швырнул ее в автобус, очень быстро, одним движением. Раз – и все. Понимаешь? А потом схватил за руку меня и стал тянуть к открытой двери. Но у меня было, может, на секунду больше времени, чем у Элейн, и я стала упираться – так легко, как с ней, у него не получилось. Но все же он наполовину втащил меня внутрь, и я увидела Элейн. Она лежала, скорчившись, на полу фургона и держалась за голову. Над левым глазом у нее краснела глубокая длинная царапина. Потом я услышала автомобильный гудок. Такой непрерывный: ту-ту-ту-ту! Он выпустил меня, и я упала на гравий парковки. «Залезай, мать твою», – сказал он. Но я не могла даже пошевельнуться, я была в шоке. «Ну, как хочешь», – сказал он, задвинул дверь, подскочил к кабине и вспрыгнул на водительское место. Гудок раздавался все громче и громче. И тогда я увидела большой «кадиллак», он несся к нам по дороге вдоль бейсбольного поля. Парень в фургоне дал по газам, протаранил проволочную изгородь и погнал прямо через бейсбольное поле к Клифтону. А «кадиллак» наконец доехал до парковки и остановился прямо перед моим носом. Из него вышел человек, и я, помню, подумала, ну вот, сейчас все по новой, но он спросил: «Ты в порядке?» Я сказала: «Нет» – и заплакала. «Где твоя сестра? – спросил он. – Где Элизабет?» Я рыдала так, что даже не могла сказать ему, что Элизабет – это я, и только показала на удирающий автобус. «Твою мать!» – закричал он, прыгнул в машину и помчался по полю за фургоном. Я больше никогда не видела сестру. И мужчину из «кадиллака» тоже. Я побежала домой. Рассказала отцу, что случилось. Он оставил меня на кухне одну, и я залезла под стол с ножом для масла, потому что была уверена, что этот парень придет за мной. Через пять минут вернулся папа и позвонил в полицию. Они поставили людей на всех дорогах, ведущих из Лейквуда, но парень исчез. О том, что происходило следующие несколько месяцев, я мало что помню. Я сидела в своей комнате, читала, старалась не слушать, как родители ругаются внизу. Когда они заводились, то говорили очень гадкие вещи. Перекидывали вину друг на друга, понимаешь? Туда и обратно, как теннисный мячик. Иногда мать и мое имя поминала в этой ругани, хотя мне, черт возьми, было только десять лет, и вообще-то она сама виновата, что так поздно приходила с работы. Может, ей нужно было переложить вину на меня, чтобы хоть как-то снять ее с себя и человека, с которым делила постель. Похоже, так оно и было, потому что они отправили меня пожить у тети. На месяц, сказали, но получилось, что навсегда.