Голова мертвеца свешивалась на грудь, ноги были раскинуты. А пальцы – отрезаны.

Сэкетт, стараясь не ступить в темно-красную жижу, склонился над телом, одетым в грязную белую футболку и шорты цвета хаки. На футболке, ниже грудины, чернела дырка размером с десятицентовик – входное пулевое отверстие. Выползавшие из него личинки падали и приземлялись в подсохшую кровавую лужу со звуком легкого дождика, стучащего по окнам.

Сэкетт знал, что такие раны вызывают внутреннее кровотечение. Значит, большая часть крови на полу натекла из изувеченных рук. Сэкетт поднялся и прошел по кровавому следу на кухню. След привел его к блендеру.

– Это пальцы? – спросил Билли, глядя из дверей на толстые, покрытые плесенью обрубки в блендере. – О боже!

Юноша попытался подавить рвоту – раз, другой… на третьей попытке содержимое его желудка выплеснулось на пол, испортив Сэкетту картину преступления полупереваренным пирожком с ветчиной и сыром и «Кул-эйдом».

– Полегчало? – спросил Сэкетт.

Билли кивнул.

– В следующий раз, когда тебе скажут подождать снаружи, будешь делать как говорят?

Билли снова кивнул.

– Вот и славно.

Дэвид Нефф тосковал по жене. Особенно вспоминая, как она устраивалась на диване, откинувшись на большущую подушку, поджав колени к груди, и смотрела кино по каналу «Лайфтайм» или какое-нибудь дурацкое реалити-шоу. Однажды – незадолго до ее смерти – он сказал ей, что мужчина никогда не сядет на диван таким манером, это чисто женская фишка. И он любил эту фишку. Он обожал смотреть, как она притопывает ногами в такт происходящему на экране. Когда через два месяца после похорон он разобрал наконец ее вещи, то нашел детскую фотографию, где она свернулась на родительском диване – точно в такой же позе. Он прикрепил фото на холодильник. Фотография до сих пор висела там, рядом со смешными каляками их четырехлетнего сына.

В этот вечер, как обычно по четвергам, Дэвид сидел на полу гостиной перед диваном – ее диваном – с миской консервированных спагетти и пакетом чипсов и смотрел «Губку Боба». Эту серию он видел уже раз пять, но все равно записал ее себе по «ТиВо». Сын, Таннер, спал наверху.

Когда-то Дэвид был мужчиной хоть куда, но сейчас оброс жирком. Темные волосы, седины в которых было многовато для тридцати четырех лет, отросли так, что нависали на глаза; двойной подбородок покрывала трехдневная щетина. Засохшие пятна от кетчупа на рубашке свидетельствовали о с трудом выигранной битве с не желавшим есть обед Таннером. Вокруг – руины некогда обитаемого жилища, которое словно разнесло волной от взрыва самодельной бомбы, начиненной бельем и игрушками. Два раза в месяц сюда заезжала двоюродная бабушка Таннера, собирала одежду мальчика с камина, светильников, с вентилятора на потолке, стирала и возвращала в шкаф. Она отправляла сломанных роботов в мусорное ведро, раскладывала мягкие игрушки и детали «Лего» по предназначенным для них ящикам и меняла батарейки в игрушечном рояле и пистолете с пластиковыми шариками. Таннеру и Дэвиду хватало пары дней, чтобы вернуть все в привычное для них состояние. Ни тот ни другой ничего не имели против беспорядка.

Смерть жены квалифицировали как самоубийство, поэтому ее страховку Дэвиду не выплатили, а он с тех пор не мог работать. Но они с Таннером не нуждались в деньгах. Авторские отчисления за его первую книгу «Протеже серийного убийцы» пару лет назад достигли семизначной цифры, и она по-прежнему хорошо продавалась. Отчасти – благодаря статье в «Роллинг стоун», которая объявила его «лучшим криминальным документалистом со времен Трумена Капоте». Дэвид перестал следить за своим счетом в банке, но знал, что там больше, чем ему когда-либо мерещилось в самых смелых мечтах.

За время, прошедшее со смерти жены, он успел смириться с тем фактом, что «Протеже серийного убийцы» так и останется его единственной книгой. И ладно. Лишь бы Таннер был жив-здоров, а Дэвид проживет остаток своих дней, охраняя его счастье и благополучие.

Тут кто-то постучал в дверь. Дэвид никого не ждал. Бабушка Таннера в ближайшие дни к ним не собиралась. Наверное, соседский паренек, торгующий благотворительными конфетами, подумал Дэвид и не ответил. Но стук повторился, слишком сильный для мальчика. Дэвид подошел к двери и посмотрел в глазок.

Перед дверью стоял мужчина. Тощий, очки в проволочной оправе, лысая макушка в обрамлении остатков волос. Пол. Дэвид поморщился. Он не хотел видеть Пола. Он не хотел разговаривать с Полом. Это из-за Пола он не мог переживать свою утрату так, как, по его мнению, того требовала справедливость: влачить жалкое существование без гроша в кармане и ночевать в сточной канаве с другими горемыками.

Пол Шеппард был его издателем. Это он прочел его рукопись, созданную на основе реальных заметок, оставшихся от осужденного убийцы Ронила Брюна, и углядел в ней крупицу таланта. До «Протеже» Пол был сугубо местечковым издателем и снабжал мелкие книжные магазинчики нарядной продукцией вроде «Воспоминаний кливлендского сталелитейщика» и «Кливлендского путеводителя по домам с привидениями». Но теперь он открыл контору на Манхэттене.

Дэвид неохотно открыл дверь.

– Он живой! – вскричал Пол, вздымая руки, как Франкенштейн.

– Тсс! Ребенка разбудишь. – Дэвид махнул издателю рукой, чтобы тот заходил.

– Извини.

Войдя в гостиную, Пол покачал головой и присвистнул.

– Я тут видел фильм по «Дискавери», – сказал он. – О женщине, что живет на Манхэттене, и она такая жуткая барахольщица, что вообще никогда ничего не выбрасывает. Она в своем мусоре проделала тропинку, чтобы ходить в ванную и на кухню.

– Ты это к чему?

– Тебе до нее еще далеко. Да, и родственники упрятали ее в психушку.

– Слава богу, ты мне не родственник, Пол, – улыбнулся Дэвид. – Не садись сюда! – Он бросился к креслу, на которое опускался Пол, и сбросил с него вчерашний номер «Бикон джорнал». Под газетой обнаружилась пластиковая тарелка со следами стейка быстрого приготовления «Солсбери». Дэвид швырнул тарелку в дальний угол комнаты, где она приземлилась рядом с мусорной корзиной. – Я не ждал гостей.

– Я оставил тебе двадцать сообщений. О том, что ты не помер, я догадывался только по тому, что ты обналичивал мои чеки.

Пол сел на стул, а Дэвид рухнул на диван, опрокинув на пол здоровенную бутылку газировки – к счастью, почти пустую.

– Рад тебя видеть, – честно признался он. – Как бизнес?

– Ну, ничего так, – сказал Пол, неопределенно помахав руками. – «Протеже» пока продается. Думаю, помогает то, что в половине университетов страны его проходят на курсе журналистики. Сейчас вот подписал контракт с новеньким из Питтсбурга. Сногсшибательная рукопись.

– Надеюсь, не мемуары, нет? Скажи, что не мемуары.

– Вообще-то как раз мемуары. О сталеваре-алкоголике, который попал в тюрьму за крупную кражу, а когда вышел, начал новую жизнь и собрал у себя в гараже грузовик на реактивной тяге. И кстати, ты не умрешь, если напишешь для этой книги рекламную аннотацию.

– Так ты за этим сюда явился?

– Конечно нет, – хитро улыбнулся Пол.

Из кармана куртки издатель вытащил переплетенную стопку гранок и бросил ее Дэвиду. Тот поймал стопку на лету.

На обложке красовалась зернистая черно-белая фотография залитого летним солнцем травянистого холма. На его вершине стоял с распахнутой водительской дверцей полицейский «крузер» эпохи 70-х. За машиной выстроились в ряд старые сосны со скрюченными, похожими на изуродованные артритом руки ветвями. Дэвид узнал фото – это он нашел его в архивах Кливлендского университета. Снимок места преступления, свидетельство об одном из многих нераскрытых дел, о которых он писал до того, как целиком и полностью сосредоточился на Рониле Брюне.

Название на обложке гласило: «Маленькие тайны Большого Кливленда». А внизу стояло его имя.