– Боже, Лиз, какой ужас.

Элизабет отмахнулась:

– Я не потому тебе рассказала. Я должна была сказать тебе, что семейного Дня благодарения не будет. Я не видела мать тринадцать лет. Семь лет не видела отца. И никогда не буду тебя с ними знакомить.

Он потянулся через стол и взял ее руку. Ногти обгрызены до мяса. Пальцы слегка дрожат.

– Со мной семью не построишь, – сказала она.

Она сняла с пальца кольцо, посмотрела на него и протянула Дэвиду. Он мягко отвел ее руку.

– Оно твое. Я дарю его тебе раз и навсегда. Если ты не выйдешь за меня, то все равно должна его носить. Хоть целую вечность, и мы можем встречаться, пока нам не стукнет семьдесят. Если хочешь, носи его на цепочке, на шее.

Элизабет вытащила ожерелье из-под топа. Подделка под сапфир и серебро. Детское украшение.

– Я стащила его из комода Элейн перед тем, как мать решила его освободить. Я буду носить его, пока не рассыплется.

Кольцо она опять надела на палец.

– Когда передумаешь, можешь сама сделать мне предложение, – сказал он.

Слезинка капнула в ее тарелку с цыпленком. Она подняла на него глаза и улыбнулась:

– Заметано.

Он мог снести все, кроме одного. Он терпел ее холодность, капризы, мигрень, из-за которой она иногда целыми днями валялась в постели. Прощал, когда она забывала про день его рождения и говорила «эффект» вместо «аффект», оставляла свой фен в его вещах и заставляла опрыскивать ванную комнату какой-то гадостью с цветочным запахом. Лишь бы видеть, как она выпячивает нижнюю губу, когда пьянеет, или как перебирает его волосы, когда они смотрят телевизор и его голова лежит у нее на коленях. И лишь одна вещь раздражала его по-настоящему – ее одержимость Кристофером Пайком, известным в конце 80-х автором подростковых романов-ужастиков. Она увлеклась этим чтивом после исчезновения сестры.

Элизабет неизменно вставала в половине шестого, выпивала чашку настолько крепкого кофе, что с тем же успехом можно было нюхнуть кокаина, – но потом, как ни старалась, не могла заснуть раньше полуночи. Так было с того самого дня, как похитили Элейн, и нежданная любовь и забота Дэвида не принесли ей ни малейшего облегчения. Это уже стало ее образом жизни. Хуже всего было то, что, бодрствуя, пока все спят, Элизабет оказывалась в одиночестве. Спасаться она могла только чтением. И читала только Кристофера Пайка. «Письмо счастья 2: Древнее зло», трилогию «Друзья навечно», «Помни меня».

– Почему бы тебе не почитать По, или Толкиена, или Брэдбери? – спросил как-то Дэвид, обнаружив, что она в шестой раз перечитывает «Последний акт».

– Не выношу описаний, – сказала она так, будто описания были чем-то мерзким. – Битый час читать о том, какой табак курили хоббиты?

Так оно и шло. За год Элизабет одолевала полное собрание сочинений Пайка и в январе снова бралась за «Письмо счастья». Впрочем, собрание было не совсем полным. Одну книгу Пайка она найти так и не смогла – «Сати», историю о молодой женщине, утверждавшей, что она – Бог. Ее больше не переиздавали. Каждый раз, когда они проезжали мимо книжного развала, Элизабет обязательно останавливалась и минут двадцать просматривала корешки в надежде отыскать этот раритет.

Однажды Дэвид – это было вскоре после его неуклюжей попытки предложения руки и сердца – оказался в Равенне. Он работал в местной газетенке в округе Портедж, и редактор поручил ему сделать репортаж о скандальном судебном иске, связанном с нарушениями на каком-то строительстве. Славу такими репортажами не заработаешь, и это была совсем не та расследовательская журналистика, о которой он мечтал в колледже, – но хотя бы постоянная работа, к тому же с отличной возможностью набраться опыта. Именно в тот день, направляясь в «Трайангл Дайнер» перекусить, Дэвид заметил вывеску «Благотворительная книжная распродажа».

В пропахшем плесенью и нафталином помещении витал дух отчаяния. Справа на вешалках – коричневые и оранжевые слаксы из 70-х, слева – блузки в «огурцах». В центре – дюжина карточных столов, заставленных коробками с книжками. Рядом стоял ящик из-под молочных бутылок – тоже набитый книгами и прикрытый зеленой шалью. Под этой-то шалью, поверх других томов, и лежала «Сати». Дэвид погладил обложку. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь так обрадуется творению Кристофера Пайка! Но ведь он верил в знамения, а что это, как не знамение? Жизнь всегда сдавала Элизабет самые паршивые карты – а сама била ее тузами. Похищением сестры. Злобой матери. Элизабет помешалась на игре случая – и после череды проигрышей боялась ставить на Дэвида. Но с этой книгой судьба ему улыбнулась. Может, и Элизабет поверит в удачу?

Дэвид открыл книгу на титульной странице, и у него перехватило дыхание. Книга была надписана: «Элейн».

По дороге домой он остановился в «Макдоналдсе», аккуратно вырвал страницу с надписью, скомкал и выбросил. Дома Дэвид написал другое посвящение: «Элизабет. Можешь двигаться дальше». Он хотел сказать: дальше не только от Пайка, но и от Элейн.

Дэвид обернул книгу в подарочную бумагу, встал в два часа ночи и положил ее рядом с кофеваркой. Проснулся он без четверти шесть оттого, что кто-то теребил его за руку. На его безымянном пальце поблескивало золотое кольцо. Элизабет стояла рядом с ним на коленях. Глаза улыбались, но нос она наморщила, еле сдерживая слезы.

– Одно из самых ярких воспоминаний у меня, – тихо сказала она, с усилием выговаривая каждое слово, – наш восьмой день рождения. Пегги сделала нам взрослые подарки. В первый раз нам подарили не игрушки. Мне достался набор фокусника. С цилиндром и кроликами из поролона. Я тогда верила в волшебство. Элейн она подарила книгу «Сати». Родители устроили сцену, стали кричать, что подобное чтение развратит ее неокрепший ум или что-то в этом роде. Она спрятала книгу под кроватью. Но та пропала. Думаю, папа ее выбросил.

Выговорившись, Элизабет начала успокаиваться.

– Я хотела знать, что она прочла в книге.

– Понимаю.

– Тогда женись на мне, – прошептала она.

Он соскучился по процессу. По физическим ощущениям, сопровождавшим журналистскую работу. Уложив Таннера спать, Дэвид впервые за четыре года вернулся за стол «Эдмунда Фицджеральда» в надежде проверить, не случится ли чудо еще раз.

Он уселся в дорогое кожаное кресло, и оно вздохнуло, принимая его в свои объятья. Пока неплохо. Он включил настольную лампу – классическую, с зеленым стеклянным абажуром, из тех, что создают в комнате особенную атмосферу. И лампочка не перегорела. Затем Дэвид выдвинул верхний ящик, пропахший трубочным табаком и вишневыми леденцами – отрадой бывшего владельца стола. Внутри лежали репортерские блокноты и его любимые ручки, целая упаковка. Простенькие «Бик» с синей пастой – талисман Дэвида. Именно такими ручками он писал бесконечное, как тогда казалось, расследование дела Ронила Брюна. Для Дэвида синие ручки «Бик» были чем-то вроде волшебной палочки, которая сама выбирает себе хозяина. Еще в ящике валялась полупустая пачка «Мальборо».

Дэвид достал блокнот и три ручки. Подержал их в руках и, улыбнувшись, разложил на столе. Взял одну и щелчком сбросил с нее колпачок, так что тот улетел куда-то за бар. Написал на первой странице блокнота: «Старик с Примроуз-лейн». Отодвинул блокнот и долго смотрел на него. Ему нравился собственный твердый почерк. Приятно. Уже забыл, как это приятно.

«Мальборо», вспомнил он, тоже пригодится. Дэвид снова открыл ящик, взял пачку, похлопал по ней ладонью. Хорошо! Курение тоже было частью рабочего процесса. Подобные ритуалы действовали на него умиротворяюще, приводили мысли в порядок, позволяя писать. Дэвид вообще-то не курил, но это были его сигареты, особые, ментальные.

Дэвид торопливо вытащил из пачки помятую сигарету и зажал ее губами. Откинулся в кресле и закрыл глаза. Едкий вкус табака, смолисто-никотиновый запах. Он сжал сигарету зубами и представил, как сидит в каком-нибудь захолустном баре и курит, глубоко затягиваясь и пуская дым кольцами. Дэвид втянул в себя воздух, прислушался к звуку собственного дыхания. Когда он заканчивал книгу и Ронил Брюн принялся мучить его из могилы, а депрессия впервые запустила в него свои когти и потянула во тьму, этот ритуал всегда спасал его. Ментальные сигареты, так он их называл. Элизабет его понимала.