И вслед за вторым, с промежутком в несколько секунд, последовал третий синергический взрыв, и очередное откровение оказалось круче всех прежних.

Он вспомнил отца – и его подружку, моложе его на полжизни. Которая не знала, что этот человек никогда ничего не решал, состоя в браке. Которая видела – память тотчас забросала Конго тысячей черточек, что стал замечать и он у отца после развода – совсем другого, нового для Конго человека. Совершенно самодостаточного. С работой, в которой он хорошо разбирается. С хобби, которые обеспечивают его смыслом жизни. Спокойного, сочувственно-ироничного, уверенного во всем, что думает, делает и говорит. Который полжизни уступал не потому, что был слаб, а потому, что считал помыкавших им людей не противниками, а своими, близкими, достойными уступок. Но постепенно понял, что они ничего не достойны. И вместо того, чтобы пытаться исправить привычное, просто начал с начала – но уже не изменяя собственной сущности ради самоубийственных заблуждений.

– Поедемте, – сказал Конго, по-прежнему глядя мисс Алисе в глаза, – вы замерзнете в своей майке…

Еще секунду она смотрела на него, а потом кивнула и полезла в машину.

То, что произошло дальше, ему очень понравилось. «Дефендер» двинулся вперед, очень медленно, и в какой-то момент Конго заметил, что его машина движется тоже. Почувствовать начало движения он не смог. Мисс Алиса так использовала полувыжатое сцепление, что никакого рывка в момент сдвигания «Опеля» не было. Или он был такой слабый, что его самортизировал трос… Неплохо по нынешним временам, когда большинство водил с небольшим стажем вообще не смогут тронуться без «автомата»…

Отель показался за снегом, когда до него было метров пятьдесят.

Мисс Алиса включила поворотник и коснулась педали тормоза, чтобы засветившиеся ненадолго стоп-сигналы показали ее намерение, и Конго был готов тормозить. Она стащила «Опель» на обочину, где не было покрытого льдом асфальта, и там они благополучно остановились – перед дорожкой, ведущей к отелю.

Мисс Алиса вышла, и направилась к его машине; ее появление сопровождал голос Джо Дасена.

Конго вылез ей навстречу.

Она подошла.

– Далеко вам еще? – спросил он.

Она быстро глянула на него и отвела взгляд:

– Ну… – она снова посмотрела на него, – неблизко. Я хотела заехать подальше в горы до начала снегопада – покататься на лыжах – но опоздала. Сейчас некоторые участки дорог уже закрыты… на перевалах, к примеру, – она замолчала, понимая, что следует из ее слов.

– Давайте поужинаем где-нибудь, – сказал Конго то, что и должно было последовать за ее словами, – я ведь могу вас поблагодарить, так?

Она посмотрела в сторону и едва заметно улыбнулась:

– Ну… да, можете…

«А потом ты поедешь дальше, на ночь глядя, в сторону закрытых перевалов, – подумала она с немалой иронией, – он поверит, что ты сделаешь именно так? Если ты здесь ужинаешь – ты здесь и ночуешь. И… и как это будет, скажи пожалуйста?»

Но думать об этом ей не хотелось.

Вообще ни о чем не хотелось думать.

Хотелось вспоминать взгляд, который он не отвел – и который говорил ей, что его решение не только принято, но и выполнено. Потому что она давно ждала этого. Потому, что именно таким – среди выполненных решений, неспособным к сомнению – выглядел ее отец. Даже тогда, когда она чувствовала, что он сомневается.

Но его жена и вторая, мамина дочка, были защищены от его трудностей и сомнений.

И только ей, и только когда настала пора учить ее добывать свой кусок жизни, он стал рассказывать все – и только тогда она узнала, что истинный мачо не тот, кто не сомневается, а тот кто умеет все-таки делать, не смотря на сомнения. Узнала, что человек не может жить, не сгибаясь и не уклоняясь. Что человеческий мир слишком мелок, завистлив и слаб, чтобы мачо мог встать в полный рост, и не получить удар в спину. Что он должен притворяться и врать, и только полное презрение к враждебной силе спасает его от презренья к себе. Что есть принципиальная разница между готовым к компромиссам мастером человеческой борьбы, и простым лизоблюдом. Что можно сознавать всю силу противостоящего тебе мира и не бояться его, и бороться с ним, сохраняя ясность ума и точность удара. Что можно позволить себе не любить окружающее, не обманывать в этом себя, и не прятать свой страх за стокгольмский синдром.

И в какой-то момент она поняла, что боится мужчин, которые боятся женщин. Ведь если кто-то не может взять желаемое от женщины, которая рада его полюбить, было бы за что – как обойдется с ним жизнь, которой он безразличен, и куда он потянет свой слабостью своих близких?

И она вспоминала тот самый взгляд, и все думала – неужели?

И еще: если он и играет – по крайней мере, он знает, что должен играть. И если побуждать его играть это снова и снова, если показывать ему каждый день – да, ты такой! – желанная маска заменит собой ненужное лицо, и вместо элементарной частицы людского моря явится на свет человек.

– Пойдемте посмотрим, что у них там, – Конго кивнул в сторону отеля, потом вспомнил кое-что и глянул на свои брюки, – только подождите пару минут, я переоденусь. У меня есть джинсы.

– А у меня есть щетка для одежды, – сказала она, – можно попробовать оттереть. На брюках такого цвета не слишком заметно, даже если не совсем ототрется, – она вопросительно посмотрела на него, – принести?

Он кивнул:

– Да, спасибо.

Пока она ходила за щеткой – и еще за флисовой курточкой, и еще за рюкзачком, в котором, похоже, хранила то, что не стоит оставлять в машине – Конго стащил свитер и надел валявшийся на заднем сиденье пиджак. Все ценное, что у него с собой было, лежало в карманах пиджака. Пиджак был совсем не костюмный – Конго крайне редко носил костюмы – так что диссонанс с имиджем мисс Алисы был, но Конго оценил его как вполне допустимый по европейским меркам. Кроме того, пиджак несколько расширял его плечи. Конго старательно качал дельтовидные мышцы и преуспел в этом, но ему все равно казалось, что можно и пошире.

Высохшая земля, и верно, покинула конговские штаны легко и практически полностью.

В отеле и ресторане понимали английский, но говорили не слишком уверенно – сказывалась глубинка. Ресторан оказался совсем небольшим, недорогим и почти необитаемым.

– Вы бывали раньше в этих краях? – спросила мисс Алиса, когда они уселись в дальнем углу.

Конго отрицательно покрутил головой:

– Нет. Самое близкое – в Мюнхене.

– Тогда я вам кое-что порекомендую, – сказала она и стала водить пальцем по меню, сосредоточенно его изучая; было что-то по-детски серьезное в том, как она это делала – и очень взросло-ироничное в то же время.

Посреди этого занятия она внезапно подняла глаза, и на секунду встретилась с ним взглядом.

Потом, как ни в чем ни бывало, вернулась к меню.

– Вы часто бываете здесь? – спросил он, когда вопрос с кормежкой был решен.

Она кивнула:

– Часто. При том в любое время года. Проездом. Езжу кататься на лыжах. Отсюда совсем близко до первых лыжных районов. Я имею в виду – первых, если ехать с севера… или с северо-запада. От Мюнхена, или от Лондона, например.

– А что вы здесь делаете летом?

– Бывает – тоже катаюсь на лыжах, – она посмотрела на него, – только в других местах. Высоко. Летом в Альпах кое-где лежит снег. На ледниках. Знаете, что такое ледники?

– Знаю.

– Что вы любите больше – зиму или лето?

Конго улыбнулся – от того ощущения, о котором вспомнил при этих ее словах:

– Лето. Причем очень. В детстве я всегда проводил лето за городом. Помню, я мог чувствовать себя счастливым просто от того, что оно наступило…

Она спросила – совершенно серьезным тоном:

– А сейчас вы бываете от этого счастливы?

– Конечно. Лето ведь не изменилось. И очень надеюсь, что я тоже не изменился с тех пор. В том смысле, что не стал просто обычным взрослым, который уверен, что не должен радоваться детским игрушкам.