Самым необычным мне казалось его имя, по музыкальности звучания напоминающее шумерский анахронизм так, как я его представляла, поскольку звуковых записей той эпохи в архивах не сохранилось. Но как еще можно озвучить клинопись глинобитных табличек, как не скрипучим сочетанием гортанных согласных? Однако проще всего было расспросить сам объект моего внимания. Я так и поступила: подошла к нему и спросила – почему у него такое странное, прыгающее, точно раненая галка, имя. После нескольких аналогичных вопросов он, похоже, присоединился к категории моих сокурсников, которые считали, что мне нужна опека по малолетству, так что дальше я уже могла задавать любые вопросы, чем, разумеется, и воспользовалась, чтобы поправить свое образование в области армянской истории. Он говорил по-русски так же хорошо, как и все мы, и отличался от нас лишь большей ответственностью и уже сложившимся определенно мужским характером – готовностью взять на себя решение всякого вопроса, чего не было в других мальчишках. И еще, что было немаловажно для моей Венеры, – он был красив, хорошо сложен, обладал шапкой черных вьющихся волос и очень выразительными темными глазами, которые словно поглощали солнечный свет, не становясь от этого ни светлее, ни прозрачнее. Имя его было именем какого-то царя периода Великой Армении, если такое царство действительно существовало, но в любом случае было необычным. Венера назначила его королем. Увы, король фигура несамостоятельная, ходить дальше одной клеточки, пусть и в любом направлении, не может и постоянно нуждается в защите, как полковое знамя, которое при первой опасности все прячут с угрозой для собственной жизни, а выносят только на парад. Нет, он не был слаб, но он был королем.
Благодаря этому знакомству и неожиданно для себя я увлеклась изучением армянского эпоса и средневековой поэзией. Донимала своих новых армянских друзей, требуя от них пояснений и уточнений в непонятных для меня хитросплетениях средневековой истории и литературы и тем самым часто ставя их в неловкое положение, что они по-мужски стоически переносили.
Может показаться странным, но до этого знакомства я совершенно не задумывалась, что окружающие меня люди принадлежат к разным национальностям, и осознать это оказалось неожиданно сложно. Должно быть, такое целостное восприятие человека, без его классификации по национальной, половой, возрастной или другим категориям, – отличительная черта детства. Любого детства. Вы обращали внимание, что в зоопарках часто выделен вольер для молодняка, и там вместе медвежата, лисята, тигрята? Игра всех объединяет, как, впрочем, и отсутствие необходимости бороться за свое существование. Так и в Советском Союзе: железный занавес не только изолировал нас от мира, но и создавал внутри свой специфический, безопасный для вторжения иных идеологий, кроме марксизма-ленинизма, мир. Под влиянием пропаганды о неизбежном и скором слиянии всех народов в единый советский народ мы подзабыли, что когда-нибудь вырастем, обретя внутри себя врожденные инстинкты самосохранения. И все же у нашего поколения эти инстинкты сильно притуплены.
С именами у моих новых знакомых, которые взяли на себя роль пешек в этой шахматной игре, была проблема: одного из них звали совершенно неожиданно – фамилией известного армянского композитора. Но, оказалось, это не предел, поскольку его братом был Пушкин, не Александр, а именно Пушкин. В армянской церкви нет святцев, как в православной, и потому выбор имен не регламентируется – хочешь католические, хочешь сам придумай или у великих мира сего одолжи для своего ребенка, чтобы при встрече его уже все узнавали: «Как там, господин Пушкин, золотая рыбка поживает? Нет, не писали? Писали, но не вы? Ну, это ничего, у вас еще все впереди». А кому целое имя не нравится и он страдает острой формой минимализма, то можно часть имени взять или четверть – все хорошо. Так что и Карлосы есть, и просто Миши, и Комитас с Пушкиным, главное, чтобы человек был хороший. А люди они были замечательные, добрые и отзывчивые, и все как один похожие на тех шахматных пехотинцев, которые в пешем строю преодолевают любые препятствия без страха и сомнения, но, увы, редко побеждают в одиночку. Им надо действовать сообща, как они и поступали – вместе жили, праздновали свои праздники, радовались и огорчались.
Освоившись немного с литературой, я стала просить своих новых приятелей объяснить мне грамматику армянского языка и алфавит, подсознание, наверное, начало действовать – для девятого дома важна структура, через которую можно до истинного понимания добраться, да и какая игра без правил, но они все отшучивались:
– Не надо тебе этого, Азизджан, армянский язык очень сложный, алфавит древний-древний, ни на что не похожий, как его Мисроп Маштоц придумал, так он и не меняется.
Победить этот сговор я не могла, а играть без правил – тоже. Попыталась в библиотеке заказать самоучитель, но и там не оказалось. А Венера моя уже вся в игре, продолжает собирать свое шахматное войско.
У меня был приятель Валька – артистическая натура, ловелас, за всеми моими приятельницами волочился, а потом о своих похождениях мне презабавно рассказывал и все норовил втянуть в какую-нибудь авантюру, так как моя устойчивая нравственность казалась ему очевидным анахронизмом, каким, в сущности, и была. Вальке больше всего соответствовала фигура коня, по белому полю он ходил или по черному, трудно сказать, думаю, что он выступал и в том, и в другом качестве в зависимости от жизненной ситуации и мог отработать за двух коней сразу. Но конь ведь фигура непредсказуемая, да и ходит буквой «Г», как с него спросить?
Приносит он как-то раз компактный сверток, «Комсомолкой» поверху обернутый, тогда предпочитали натуральную бумагу, пусть и газетную, целлофану, которого, впрочем, и не было еще.
– Я тебе кое-что подарить хочу.
Ну, понятно, для советского студента лучший подарок – книга. Разворачиваю бумагу, а там самоучитель армянского с грамматикой и словарем, и издано все это в Тифлисе в тысяча восемьсот восемьдесят каком-то году. В «Букинисте», значит, купил и потратился прилично, такие магазины не для студенческого кармана.
– А мне это зачем? – стараюсь я отвести от себя навязчивую, точно сахарная помадка во рту, любознательность своего приятеля.
– Зачем – это ты сама решишь, а вот что ты три месяца подряд в библиотеке армянскую тему штудируешь, это ни для кого не секрет.
«Это для того не секрет, – думаю я, – кто в один ход может у тебя за спиной оказаться, тоже мне фигура – конь!»
– Да ты книжечку-то открой, там параллельный словарь трех языков, – настоятельно советует Валька, – если тебе после армянского иврит захочется подтянуть, так нового покупать не придется. Экономия.
Валька правильно рассчитал, как только я получила желаемое, пыл мой поубавился, на алфавит его еще хватило, даже читать научилась, а вот словарный запас оставлял желать лучшего, так что читать-то я читала, а понять прочитанное не могла. Это как дебют в шахматной партии – случайно удачно разыграешь, а дальше что делать, не знаешь. И тут уж никто не поможет – ввязался, так играй.
Пока я создавала себе проблемы с армянским языком, на поле появилась еще одна фигура, Аркадий – должно быть, слон, или, как иначе называют ее в европейской интерпретации, – офицер. Почему офицер – потому что своими гусарскими повадками и желанием всегда оставаться благородным героем он был похож на офицера. Но в моей игре у него был один, но весьма существенный недостаток – будучи армянином, он не умел читать по-армянски. С такой ситуацией я столкнулась впервые – человек говорит, но не умеет писать на родном языке.
Для чего появляется на шахматном поле офицер, всем должно быть ясно: для решительного марш-броска. И тут надо действовать, только прежде определиться, в каком направлении. Направление я определила быстро: Эчмиадзин – религиозный центр, древний архитектурный памятник, и еще далеко, где-то за Кавказским хребтом, Малым или Большим, им виднее. Должно быть, девятый дом включился, и мою Венеру потянуло путешествовать по религиозным местам. Включиться-то он включился, а вот для решительного действия мне офицер и был нужен, потому как со сказкой об Эчмиадзине я могла бы жить долго и никогда не собраться ее реализовать. А тут записка от Аркадия: вечером улетаем. Вот вам и действие. Записку он даже не свернул, так в открытом виде через всю аудиторию и передал, кто хотел, прочел. Пока записка до меня дошла, к предполагаемой поездке еще двое желающих присоединилось, один, правда, до вечера из игры вышел, должно быть, в шашки пошел играть, так проще, но другой – Николай – остался и взял на себя роль другого офицера, того, что на черном поле. Черный офицер действует тайно и своих планов никому не раскрывает. Ненадежен, но и без него игры не будет.
