Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот так это случилось. Я остался в живых и не был навеки заключен в темнице. Но как замерзший, попав в тепло, сперва ничего не чувствует, зато потом кричит от нестерпимой боли, так и я, лишь выиграв сражение с Хауфом и ожидая мою стражу, понял все, что произошло и произойдет. Быть в Виттенберге, в получасе ходьбы от тебя, сквозь решетку видеть каменную ограду, застящую улицу, по которой ты пройдешь завтра или нынче, — и не увидеть тебя, не иметь способа подать весточку! И полбеды еще, что я тоскую по тебе, а главная беда — что не могу ни предупредить, ни защитить! Что если Хельмут захочет повредить тебе? Какую каверзу выдумает, какой нанесет удар?

Но горевать было не время. Дорога до моря далека, авось сбегу. Тайно вернусь за тобой, повинюсь во всем, увезу и спрячу.

Глава 12

Выйдя из дома нотариуса, я сперва побрела не в ту сторону — к рынку. Повернула обратно, потом решила и вправду зайти на рынок — купить меду для моего питомца. Поистине, он это заслужил.

От господина Кайнца я узнала, что недоношенный младенец в стеклянном пузыре поведал мне чистую правду. Действительно, Серый Дом был подарен моему мужу, но дарственную писал совсем не Иоганн-Георгий Фауст, а некто Мартин Краус, ныне в Виттенберге не проживающий. Когда я робко заикнулась, не состоял ли сей добрый гражданин в какой-либо связи, родственной или дружеской, со знаменитым нигромантом, нотариус ответил, что господин Краус приходился нигроманту кузеном со стороны матери, и отсюда-то, очевидно, пошли толки, что Серый Дом принадлежит Фаусту, на деле же сей последний, хоть и жил здесь некоторое время, никогда не имел собственности в черте города, так что вы, почтенная госпожа докторша, можете быть совершенно спокойны…

Разумно, весьма разумно. Неглупым человеком был мой покойный батюшка и не хуже меня знал, что бывает с имуществом колдуна, если доходит до суда. Серый Дом не мог быть отнят, ибо принадлежал не ему. Пусть даже весь Виттенберг, от ректора до метельщика, был убежден в обратном, по букве закона дом на Шергассе не имел никакого отношения к Фаусту-чернокнижнику! Кто был этот самый Мартин, согласившийся (вероятно, не задаром) назваться хозяином дома, что строился на колдовские деньги, — пропойца ли, опутанный долгами, предприимчивый ли торговец, нуждавшийся в оборотном капитале, или простак, не ведающий, на что дает согласие? Неважно. Важно то, что прегрешения его с Фаустовыми несравнимы.

Какие из этого можно вывести следствия? Первое: никто не вправе обыскать мой дом на основании того, что это приют покойного чародея. Дом не его, и помер он не здесь, — подите куда подальше, почтенные господа! Второе: господин Хауф не мог об этом не знать, стало быть, надеялся на мое незнание, брал на испуг. Поискать в этом доме — глядишь, и улики найдутся, и можно будет начать новое дело. Не все ли равно, против Фауста или Вагнера, был бы приговор подходящий! Прав гомункул: сволочь и висельник. Третье: попыток своих он не оставит, и следует подумать, как я теперь буду обороняться.

И ведь я едва ему не поверила! Отчего же, в самом деле, Кристоф мне не сказал, что дом не Фауста? То ли сам он этого не знал? Настолько был потрясен чрезмерной щедростью подарка и так твердо был уверен в том, кто хозяин дома, что не прочел как следует дарственную? Или же дело тут было в его безумной щепетильности, уже мне известной, в не то дворянском, не то пастушеском нежелании говорить о деньгах и другом имуществе ближнего?

От здания суда тянулась глухая стена, огораживающая тюрьму. Стена нагоняла тоску, и злость моя становилась сильней. Я подумала даже, не зайти ли мне в суд, не отыскать ли там господина Хауфа и не посоветовать ли ему забыть дорогу к моему порогу… Но это было бы глупо. Коль скоро он не может мне ничего сделать, то и мне на него плевать. Посмеет еще прийти, вот тогда и поговорим. К тому же мед в сотах помаленьку начал сочиться сквозь тряпку, и я поспешила домой.

Никогда не любила мед, но теперь, когда отжимала его из сот и готовила сладкую воду, попробовала каплю. Приторный вкус и на сей раз показался мне неприятен. А служанкам скажу, что ем его сама.

Раствор в колбе помутнел и приобрел отвратительный запах разложения, но гомункул был живехонек. Я осторожно вылила буроватую жижу в ночной горшок и ополоснула колбу изнутри, радуясь про себя, что запаслась листочками мяты, отбивающими тошноту. Гомункул распластался в свежем растворе, по обыкновению заглатывая его и пуская пузыри. Я похвалила себя за терпение и выдержку, но меня-таки мутило, и противная медовая сладость во рту забивала мятную горечь, и мне казалось, что именно от этого я не могу ухватить некую важную мысль.

Ну что, разузнала?

— Да.

Поняла что-нибудь?

— Поняла, что могу послать к дьяволу господина Хауфа.

Вот уж этого делать не следует! Язык подвяжи веревкой, никакой брани, держись вежливо и кротко. Он опасный человек, я тебе говорю…

Ты мне говоришь. Точно молния блеснула перед глазами, наконец-то я поняла. Вкус меда — это не я его чувствовала, он сообщал мне этот вкус, так же, как я видела образы, посланные им, и ощущала его страдание и гнев. И первый раз это было в первую нашу встречу, когда он просил меня о милости. До того, как я исполнила его просьбу. Следовательно, он вкушал мед и прежде. А теперь, умница, сложи два и два: бестелесные духи (по крайней мере иные из них) могут видеть то, что видим мы, могут страдать и гневаться, но они не едят земной пищи. Душа моего гомункула прежде обреталась в человеческом теле.

— Так кто же ты?! Прости меня, я только теперь догадалась…

Вывод из неверных посылок. Почему бы тебе не предположить, что я вырос в медовом растворе, в том самом, который потом пересох и едва не привел меня к погибели? И разве ты сама не знакома с неким духом, который ест и пьет наравне с людьми?

— И ты, стало быть, демон? Но для чего бы демону принимать столь мизерабельный облик?

Мало ли как бывает. Подумай сама: меня могли принудить силой магии, или же я мог сделать это, чтобы снова искушать тебя… Да нет, нет, не пугайся. Будь я демоном, стал бы я в этом сознаваться?

Отчего бы и нет, подумала я, вспомнив вечерний переулок и Дядюшку.

Нет, нет, они не повторяют дважды подряд тот же трюк.

— А ты много знаешь о них. Ну хорошо, пусть ты не демон, так что ты за дух? Ответь, чтобы я могла тебе доверять: кем ты был до мая сего года?

И после того… Ты все равно не поймешь.

— Ответь так, чтобы я поняла! Ты каббали, флагэ, ларва?

Парацельса читала. Похвально.

— Ты был человеком?

Возможно, когда-то был.

— И тебя силой магии принудили войти в гомункула?

Нет, я выбрал это сам.

— Да ты издеваешься надо мной! Самому обречь себя на прозябание в этой колбе?!

Бывают участи и похуже, бедная ты девушка. Много хуже, чем ты способна вообразить. Пусть это останется скрытым от тебя. Счастливы смертные, пока не придет смерть.

— И я должна затрепетать и поверить?

Я поверила. Слова о «худшей участи» сопровождал глухой страх, так похожий на мой собственный, когда колечко сжимало палец.

— Но как я могу узнать, что ты желаешь мне добра? Откуда следует, что я должна и далее приносить тебе воды с медом, а не швырнуть, к примеру, об пол этот сосуд?

Из того именно факта, что я не хочу быть убитым, а это будет первое, что сделает господин Хауф, войдя сюда. Тебе я доверюсь с охотой. Ты умна и любознательна.

— Благодарю за похвалу.

Это не похвала. Но я хочу, чтобы этот дом оставался твоим.

— Моим. — Сердце болезненно сжалось. — Скажи, гомункул, кто бы ты ни был, раз уж ты знаешь так много, — что с моим мужем? Когда он вернется ко мне?

Да ты воистину любишь этого дурня. Хотел бы я и сам увериться, что с ним не стряслось ничего ужасного, но боюсь, он придумал себе дело не по силенкам. Я не могу узнать это, я же не провидец. Если хочешь, попробуй сама или позови свою маленькую ведьмочку. Ты видела здесь магический кристалл?

59
{"b":"616520","o":1}