— Пожалуйста, — тараторю, не находя контроля. — Не начинай… — прошу, но О’Брайен уже занимает место передо мной, прижавшись своим тазом к моему. Пальцами сдавливаю край стола, с животным страхом смотрю вниз, видя, как быстро моя грудная клетка движется.

— Может, — голос способен резать подобно ножу. Дилан режет меня, проникая льдом в открытые раны. — Ты хочешь другого?

— Не надо, — голос дрожит. Руки трясутся. Парень глубоко и медленно дышит. Чувствую, какой безэмоциональностью полно его лицо. Мне не требуется видеть этого типа, чтобы осознать, в каком дерьме я тону. Его пальцы сжимают ткань края шорт. Он тянет их на себя, сильно, чем заставляет меня прижаться тазом к нему, пока туловищем откланяюсь назад, избегая мощного телесного контакта. Дилан сам встает еще ближе — и запах алкоголя обволакивает, вынудив отворачивать голову в сторону, пока сам немного наклоняется, носом касаясь моего виска. Сжимаю веки, рвано вдыхая кислород. Оцепенение наступает внезапно. То самое «молчать и терпеть» теперь главенствует в сознании, поэтому я не двигаюсь, хорошо ощущая, как холодные пальцы О’Брайена отпускают ткань шорт, с легкой дрожью перемещаясь на низ живота, который втягиваю, лишь бы избавиться от прикосновений.

— Я сейчас не в настроении, — он сам еле говорит, вообще соображает. Да и держится на ногах, если обратить внимание на то, как второй ладонью он опирается на стол. Горячим дыханием касается моего уха, скользнув носом немного выше, чтобы настичь волос.

Уверена, его глаза закрыты. Дыхание сбитое, томное, будто смола тянущееся, как и состояние в целом.

— Не в настроении… — повторяет и морщится, глотнув воды во рту, губами коснувшись моей больной щеки. — Поэтому будет жестко, — ладонь с края стола неаккуратным движением переходит ближе к моим ягодицам, а вторая рука скользит, пальцами потянув ткань шорт чуть ниже. Не сдерживаю мычание, еле дернув головой. Говори. Не молчи! Ты не хочешь этого!

— Хочешь, я трахну тебя? — проглатывает половину слов, но смысл мне ясен. — Жестко, — давит носом на мой синяк. Приходится немного наклонить голову, чтобы снизить уровень боли.

— Скажи, что хочешь, — что-то в его тоне меняется. Лицом стекает мне на уровень шеи, слишком мучительно, будто от какой-то своей собственной физической боли, промычав:

— Скажи и всё, — пытается выпрямиться, чтобы взглянуть на меня, но мои глаза находят одну точку для внимания. Смотрю на свое запястье. Смотрю на выведенное черным слово «нет». И сглатываю, медленно перебарывая в себе сомнения. Нет, не чувствую прилив адреналина, не начинаю заламывать парню руки, но что-то в голове щелкает, дав понять: это же Дилан. Конечно, он напрягает и порой пугает меня, но… Райли, просто прислушайся. Сейчас замри не в страхе, а с особым вниманием — и слушай, чувствуй. С какой скоростью колотится его сердце? Как выражена одышка? Как дрожат руки, Господи, да у него судорога куда мощнее моей, а панику выдаю именно я.

И, в конце концов, этот чертов тон. Не холод. Не злость. Но всё то же знакомое давление, пропитанное… Мне страшно предположить, что это могло бы быть, поэтому оставляю данное рассуждение, способное лишь вогнать меня в краску.

Вот, не вызвать страх, а именно смущение.

— Ты хочешь меня? — добивается ответа. Хотя бы какого-то, ибо я храню молчание, концентрируясь на своем личном «нет», но с желанием повернуть всё таким образом, чтобы помочь парню отступить. Я — не мать Тереза, но найду в себе силы признаться, что меня немного пугает его состояние. Тем более, после таких записей в тетради. Алкоголь — не то, что ему требуется.

Мое дыхание находит покой, несмотря на ещё довольно быстро бьющееся сердце. Кровавый орган не усугубляет положение своим поведением, и я испытываю неподдельную гордость за себя. Обычно не могу заставить мысленно собраться, вообще о чем-то думать, пока кто-то пристает ко мне, даже тот же самый Остин. Но сейчас мой разум открыт. Я могу ясно думать. И это потрясающее чувство неправильной для данной ситуации гармонии и спокойствия.

«Нет». Мое собственное «нет» во благо для себя.

Не буду полностью оценивать состояние парня. Ему нужен сон и меньше алкоголя. Ясность ума — вот, что поможет выбраться из клетки.

Дилан не напирает, он скорее давит на меня из-за неустойчивости. Честно, я даже придерживаю его под плечи, полностью возвращая себе здравый смысл:

— Я не хочу, — шепчу, выдохнув. Может, сказанное звучит не так жестко, как требует происходящее, но не думаю, что грубость так необходима сейчас.

О’Брайен опирается руками на край стола по обе стороны от меня и еле выпрямляется, чтобы всё-таки взглянуть на мое лицо. Хмур, но без негатива, что было бы естественным для него. Больше различаю нервозность и не самое понятное мне огорчение:

— Нет? — удивительно, он способен говорить. Смотрит мне в глаза, и я сжимаю губы, проследив, как он скованно переминается с ноги на ногу, коротко куснув внутреннюю часть нижней губы:

— Не хочешь? — сводит брови, повторно уточняя. Моргает, кое-как сосредоточив внимание на моем лице. Поднимаю взгляд выше, чтобы воссоздать зрительный контакт. Пальцами осторожно сжимаю ткань его футболки, помогая ему устоять.

Говори.

— Нет, — шепчу, не разрывая контакт. Странно, что он вообще прислушивается ко мне. Его мозг способен обрабатывать мои слова? В тот день на реке Остин был даже менее пьян, так, какого черта, русый игнорировал мои просьбы?

Качаю головой, немного поерзав спиной о край стола позади, и, конечно, он чувствует моё движение, ведь продолжает прижиматься ко мне. Опускает быстрый взгляд, сильнее хмурясь, и эта расстроенная озадаченность окончательно сбивает меня с толку:

— Даже немного? — прикрывает веки, будто пытаясь сохранить сознательное состояние. Боится отключиться? Ему правда нужен сон. Опять смотрит в мои глаза.

— Нет, не хочу, — теперь звучит тверже. Я чувствую себя намного сильнее, моя уверенность рождается не на пустом месте, а за счет факта — О’Брайен больше минуты держится на ногах благодаря мне, значит, он ничего не может мне сделать.

Сжимает губы. И отталкивается ладонями от стола, делая большой шаг назад. Отпускаю его футболку, серьезно следя за покачиванием парня, пока он пятится, отводя взгляд, и ищет на полу бутылку. Наклоняется, придерживаясь на кровать, берет и выпрямляется, выдергивая пробку. Стою, смотрю. Дилан делает большие глотки, вызывая у меня вздох и недовольное покачивание головы:

— Тебе нужно просохнуть, — первое и самое важное. — Так или иначе, за учебу придется браться, — напоминаю о неприятном, и лицо Дилана морщится, а с губ слетает матерный посыл. Складываю руки на груди, оставляя лейку здесь, и медленно шагаю спиной к двери, всё еще без доверия. Слежу за О’Брайеном, который шатко передвигается по комнате, проверяя каждую бутылку, видимо, ему еще мало.

— Я предлагаю помощь, — берусь за ручку двери, замечая, что этот тип подходит к тумбе, на которой лежит тетрадь, и пальцами касается её обложки. Вдруг поймет, что я брала её? Надо уходить.

— Выдохни, выспись, завтра обсудим, — быстро произношу, выскакивая из темного помещения в плохо освещенный коридор.

И могу выдохнуть остаток напряжения. Я справилась, и чувство гордости за себя прибавляет мне сил. Конечно, это настолько мизерное событие, что радоваться нечему, но я смогла отказать. Сомневаюсь, что парень на самом деле собирался что-то делать со мной, но, черт. Я. Отказала. Я не растерялась. Я не отдалась панике и не замерла, мысленно крича о терпении.

Это результат.

Забегаю в свою комнату, ощутив невесомый удар под ребра. Стою одна. В тихом помещении. Рядом никого.

Жаль, что нет человека, с которым могу поделиться своей «маленькой» победой.

***

Неважно, сколько времени он стоит. Неважно, как долго смотрит на поверхность тетради. Неважно, насколько хмур внешне. Парень в себе. Без оценки состояния, без заботы о здоровье. Без всего, что должно волновать любого другого человека, он подносит бутылку к губам, глотая вино с видом внешнего и внутреннего отвращения, плюя на ноющую боль при дыхании.