— Убери руки! — судя по всему, мой отец решает силой отвести Лиллиан обратно.

— Ты достаточно сказала! Иди и пакуй своё дерьмо! — орет, срывая глотку, и тащит отпирающуюся женщину к порогу узкого коридора.

Их ругань тонет в моем сознании, отдается глухо и будто где-то вдали. Я пристально щурюсь, приоткрыв рот, чтобы глотнуть кислорода, который высасывает Лиллиан, начав покрывать отца матом, а тот отвечает — и всё начинается по-новому.

Слежу за пульсом Дилана. Слежу за тем, как с каждой пройденной секундой мускулы его лица всё меньше сдерживают былое уверенное выражение лица, полное непоколебимости. Его нет.

Со стороны звучит грохот, но мне плевать на шум, что создают взрослые, ругающиеся в коридоре, а вот О’Брайен на мгновение отвлекается, заставив меня шепнуть:

— Скажи.

Он сжимает дрожащие губы до легкой бледноты. Не возвращает свое внимание на меня, опуская взгляд в пол, начинает переступать с ноги на ногу.

— Моя мать мертва? — без эмоций задаю вопрос, тут же ощутив, как вдвое ускоряется его сердечный ритм, оттого шире распахиваю веки, заморгав от боли в глазах:

— Дилан, — с тихой потерей тональности в голосе произношу его имя, начав мяться. Парень набирает воздуха в легкие, вынуждая себя взглянуть на меня. Я прекращаю сдавливать те места его тела, которые помогают мне определить уровень его взволнованности, и сжимаю ладонями его скулы, нервно скользнув языком по губам:

— Она лжет? — что-то разбивается в кладовой. Не отвожу взгляд. Он открывает рот, желая коснуться пальцами моих плеч, но останавливается, опустив руки вдоль тела.

И я опускаю их, с чувством отрицания шепнув:

— Ты знал? — ребра ломит, но я всеми силами сохраняю невозмутимость на лице, в то время как мой голос выдает потерю внутреннего спокойствия. Моргаю. Переминаюсь с ноги на ногу. От давления в голове перед глазами расплывается картинка, но отгоняю «помехи» сознания, анализируя то, с каким виноватым видом О’Брайен опускает лицо, уставившись в паркет. Медленно перевожу внимание на его ладони. Он пальцами сжимает край своей кофты. Вдыхаю. Что-то серьезно кольнуло в грудной клетке, но… Я не хочу разбираться, поэтому продолжаю бесцельно пялиться вниз, осмысливая. Прокручивая все события, каждую ситуацию. Всё. Анализирую. И больший ужас отражается на моем лице, когда я пытаюсь вдохнуть полной грудью, но не могу:

— Ты знал, — шепчу. — Ты знал, — хмурю брови, повторяя, будто помогаю себе лучше осознать этот факт.

Мои мысли. Их так много, что… Я не способна ухватиться за какую-то определенную, оттого мне так тяжело определиться в своих чувствах. Я просто стою на месте, парализованная тем реальным положением дел, в омут которого меня бросают без предупреждения. Эмоции… Я так жду, что меня к черту разорвет на куски, но… Ничего нет. Я… Я не понимаю, что я чувствую. Но внутри меня что-то точно бурлит, но оно… Я не способна дать ему определение, мне нужно…

— Райли, — Дилан подает голос, поскольку я долгие минуты смотрю в одну точку, куда-то нам в ноги.

— Пойдем в комнату, я тебе всё… — он пальцами касается моей ладони, но слабым движением отдергиваю руку, наконец, отмирая. Поднимаю голову, сердитым, но предательски разочарованным взглядом вцепившись в его напряженное лицо:

— Знал, — повторяю громче.

— Райли, — он моргает, покрасневшие белки глаз выдают его состояние, и я уже открыто отпихиваю его руку, которой он опять пытается наладить телесный контакт. Смотрит на меня:

— Стой… — проглатывает то, что мешало ему заговорить всё это время. — Не думай. Я…

— Я сказала, что ненавижу её, — мой голос дрожит, а слова затыкают парня, который лишается контроля над эмоциями, больше не имея возможности скрывать их от меня.

— Давай, мы пойдем… — повторяет попытку тронуть меня холодной ладонью, но повышаю свой хриплый голос, проявляя большую злость:

— Я говорила тебе, что ненавижу свою мать, — повторяю, желая, чтобы он понял, к чему я, и чтобы осознал, как сильно сейчас ноет мое чертово сердце. — Которая умерла, — с давлением произношу, чувствуя, как мои глаза начинают гореть от накапливающихся в них слез.

Тяжело дышу. Сжимаю ладони в кулаки. О’Брайен дергает головой, с подавленным видом делает шаг ко мне, на секунду опустив взгляд в пол:

— Ра…

Отворачиваю голову, отводя взгляд, и еле справляюсь с дрожанием ног, когда громко шагаю к порогу гостиной, не в силах унять боль, с которой сжимается моя глотка. Жжение в ней усиливается, а головная боль сильнейшим ударом дает по вискам. Стараюсь смотреть перед собой, стараюсь гордо держать голову.

— Райли, — слышу сдержанное за спиной. И шаги. Его. Ускоряюсь, выходя в коридор, и в прихожей обнаруживаю Агнесс с Нейтаном, которые всем своим видом дают понять, какую неловкость испытывают, поэтому Розалин начинает оправдывать их нахождение здесь:

— Мы услышали крики и… — замолкает, ведь я прохожу мимо, направляясь к лестнице.

— Эй, — Дилан пихает дверь гостиной, так же минуя друзей, и спешит за мной по темному коридору. Не понимаю, как с такой тяжестью в ногах и во всем теле я взбираюсь на второй этаж. Чем дольше иду, тем напряженнее становятся мускулы лица. Тем больше мыслей рождаются в голове, жужжанием вызывая потерю равновесия. Мышцы будто твердеют. Горячее дыхание обжигает горло.

— Райли, — Дилан успевает догнать меня и схватить за локоть у самого порога моей комнаты. — Стой, — встает передо мной, вынуждая остановиться. Мой ледяной взгляд упирается в его шею. С таким омерзением осознаю, что не желаю видеть его лицо. Не хочу смотреть на этого человека. Никого… Я никого не хочу видеть.

О’Брайен сбито дышит, видимо, по причине боли в груди:

— Давай сядем и…

— И опять я получу ту правду, которую я могу знать? — не смотрю на него, чувствуя сквозь ткань кофты, каким холодом он обжигает, пока сжимает мой локоть. Дилан нервно сжимает и разжимает пальцы свободной руки, серьезно не находя возможным стабилизировать даже дыхание.

— А ещё порцию лжи, — шепчу, пропуская вздох безысходности. — Знаешь, — моргаю, продолжая исследовать взглядом паркет. — Я столько раз пыталась поговорить с тобой. А сейчас… — пожимаю плечами, качнув головой. — Не хочу. Нет желания. Я хочу побыть одна.

— Нет, не надо, то есть… — он оговаривается, из-за путанности мыслей не зная, как выразиться. — Не закрывайся, мы можем…

— Мне нельзя быть тобой? — стучу пальцами по своим бедрам, процеживая с сильнейшей обидой, на которую только к черту способна вообще что-либо выдавить из себя. — Не закрываться? — не могу поднять глаза, черт, но мне так хочется увидеть его лицо и понять, что вообще творится в голове этого человека! Открываю рот, с диким возмущением корчась:

— Это, наверное, так удобно. Заставлять всех вокруг быть открытым перед тобой, а других оставлять мучиться в догадках о том, как ты себя чувствуешь, о том, что тебя мучает, — я не кричу, но плююсь с давлением всем тем, что давно хочет вырваться из меня, и сейчас тот самый момент, когда меня пронзает обида и разочарование в человеке, которому я доверилась уже второй раз. И ещё обиднее мне от мысли, что я… Я так не хотела вновь хотя бы на секунду усомниться в своем решении, но сейчас я чувствую, что… Я сомневаюсь.

— А если кто-то будет стараться говорить с тобой? Ты постараешься вызвать в нем стыд и чувство вины за то, что тот оказывает давление, врывается в твою личную жизнь, — пальцами касаюсь висков, сохранив взгляд опущенным. Головная боль сводит с ума.

— Я приносила тебе неудобства, пытаясь что-то узнать, чтобы стать ближе, в то время, как ты плевал на друзей, сбегая, — с отвратными слезами вскидываю голову, находя в себе силы смотреть в ответ на О’Брайена, и не находя возможным видеть то, с какой разбитостью он глотает воздух, еле сохраняя глаза лишь влажными.

— Это и есть равные отношения? — не могу контролировать поток слов. — Почему ты не рассказал мне? — вдыхаю, повысив голос. — Ни о чем, и даже… О том, что касается меня, ты не рассказал мне, почему?