— Пап, — Янг не оставляет надежду, продолжая уговаривать. — Остановись.

— Но я так… — мужчина плохо разбирает дорогу из-за скопившихся слез, поэтому видит только яркие огни фар, ослепляющих со стороны встречного пути.

…Как можно равнодушно смотреть на неё? Никак. Молодой отец растягивает губы, опираясь плечом на дверную раму, и собирается так стоять. Стоять и смотреть, как его любимая девушка укачивает малышку. Их малышку. Неимоверное счастье способен испытывать от осознания, что связался со своим вторым «я» в лице совершенно ранее не знакомого человека. Он и она. До чертовых искр перед глазами.

Любимая. Одна. Единственная.

Более таких для него нет. И вряд ли найдется…

— Я её так… — срывается, ломаясь под гнетом накопившегося дерьма, и наклоняется головой к рулю, пальцами надавливая на сжатые веки. Его плечи дергаются, а рука неосторожно поворачивает руль в сторону.

Райли шире распахивает глаза, подскочив на месте:

— Пап!

И внезапный мрак после яркой вспышки воспоминаний. Мгла, захватившая режущим уши гудением.

Есть мнение, что для каждого человека существует всего один представитель его «второго я». И Митчелл встретил его. Встретил того, с кем бы прожил всю свою жизнь, и да, черт возьми, даже больше, если бы они могли быть на такое способны.

Но судьба — та ещё стерва.

В одну секунду она одаривает тебя светом, а после тут же окунает в темноту.

Кромешную.

***

Часа три не меньше, возможно, больше, он торчит на кухне, заваривая себе ненавистный душой кофе, чтобы принудительно поддерживать организм в дееспособном состоянии. Берет телефон. Хочет набрать сообщение Райли, а потом вспоминает, что её мобильный аппарат был потерян во время падения в воду, поэтому откладывает, опять глотая горечь, оседающую на языке и оставляющую после себя ужасный привкус. Садится за стол. Взгляд на часы. Уже слишком поздно. Есть надежда, что Митчелла тормознули копы. Переводит глаза на кружку. А с поверхности кружки на него смотрит кролик. Чёрт, если крольчиха узнает, как частенько парень путает кружки, она его точно четвертует. Но сейчас плевать. Стучит по столу пальцами. Еле сидит на месте ровно, постоянно оглядываясь на окно, как только слышит звуки, отдаленно напоминающие ему гул мотора. Но ничего. Только опустившаяся внезапно глухая ночь.

— Дилан? — лучше бы она молча ушла. Женщина приоткрывает дверь и обращается к сыну с осторожностью только спустя несколько минут. Парень садится ровно, скользнув взглядом по женщине, и закатывает глаза, поднося кружку к губам. Не отвечает. Лиллиан с мрачным видом проходит на кухню, где горит только подсветка над плитой. В смятении поглаживает ладони обеих рук, собираясь с мыслями для их воспроизведения:

— Я просто хочу объясниться. Я была на взводе, вот и сорвалась, понимаешь?

Дилан не меняется в лице. Не одаривает её вниманием. Ставит кружку на стол, продолжая греть о блестящую поверхность пальцы. Женщина подходит ближе, теперь внешне выдает здоровые эмоции, значит, пыл её прошел:

— Просто, иногда жизнь идет не так, как ты планируешь. Это расстраивает.

О’Брайен прикрывает уставшие глаза, и без того ощущает себя вымотанным, а тут ещё и эта информация, засоряющая его больную голову. Черт, оберегите его от этого.

— Чё ты хочешь? — он правда не понимает, поэтому поворачивает голову, с безысходностью взглянув на мать. — Чтобы я извинился за то, что ты меня выродила? — ему плевать на то, как неприятно это звучит. — Знаешь, мне от такой жизни не легче, — его достало слушать её нытье. — Ты никудышная мать. Детство в заднице ещё играет. Никто не мешал тебе сделать аборт или хотя бы лучше предохраняться, там поди и отец дольше бы прожил, — расходится, более не пытаясь быть мягче с человеком, который не думает о его чувствах. — Меня заебал тот факт, что ты ждешь от меня какой-то херовой компенсации! Мол, родила меня, и теперь я пожизненно обязан тебе? Дети блять не виноваты в проблемах взрослых, харе заявлять, что я — причина твоего несчастья в личной жизни, иначе я действительно начну приносить тебе неудобства, — жестким тоном выдавливает, впервые сохранив такую холодность, впервые так непоколебимо и сурово смотрит в глаза матери. — И это мягко сказано. Я превращу твою жизнь в череду пиздеца, мам, — кивает головой, будто в подтверждение своих же слов. — Обещаю, не выводи меня.

Быть может, всё дело в ситуации? В том, что мать ударила его. В том, что ею было сказано неприятное об отце. В том, что именно сегодня Дилан хотел переступить через себя и объясниться перед Янг. В том, что вышло признаться лишь в одном - он правда воспользовался ею, но это гребаная верхушка айсберга, крушащего всю его никчемное существование. Господи, в его жизни столько собачьего дерьма, охота разразиться нервным смехом и утопиться в ванной, ибо как? Как можно существовать таким образом? Так, как он. Как?

У Лиллиан глаза на мокром месте. Она моргает, начав качать головой, и сжимает губы, набрав кислорода через нос, явно для того, чтобы открыть рот и заговорить вновь, так что О’Брайен перебивает:

— И не делай такое лицо. Я тебе не верю, — процеживает с особой неприязнью, хмурясь. — Больше не верю, — садится ровно, переводя взгляд на темную жидкость в кружке:

— Выйди.

— Дилан, — женщина делает шаг к нему, — я хочу, чтобы ты понял меня…

— Окей, я сам выйду, — парень резко встает, отодвигая стул с неприятным скрипом, и хватает кружку, минуя мать, не подняв на неё карие глаза. Лиллиан оборачивается, открыв рот, но её отвлекает телефонный звонок, и женщина начинает рыться в карманах длинной юбки, нащупывая аппарат.

Это и правда надоедает: слушать людей и стараться помочь, создавая для них благоприятные условия для ваших отношений. Вот только в таких условиях твои интересы не рассматриваются, их принижают, поэтому Дилан постоянно в проигрыше. Больше ему не охота слушать.

— Дилан! — женщина выскакивает с кухни, обеими ладонями прижав телефон к уху, и даже её полный тревоги голос не вызывает внутри парня желание остановиться, так что он продолжает подниматься по лестнице. Его мать делает большие шаги вперед, выпаливая со смятением:

— Это из больницы, Дилан.

Оборачивается. Тут же. Взглядом врезается в бледное лицо женщины, так же внезапно выразив на своём мрачность, ибо Лиллиан не лжет, в который раз позволяя глазам покраснеть, покрывшись слоем жидкости:

— Это из больницы, — повторяет, явно не воспринимая то, что говорит медсестра по ту сторону трубки.

Ему уже в какой раз приходится повторять внутри себя то, как сильно не может терпеть больницы и всё, что может быть с ними связано. Абсолютно. Запах медицинских препаратов, мерзкое звучание оборудования, будто сдавливающие виски строгие и ровные голоса врачей, бледность пола и стен, до ненормальности яркий свет ламп в потолке, буквально вырывающий твои глаза, выворачивая их наизнанку.

Дилан О’Брайен ненавидит больницы. И ему приходится опять оказаться в здании, по коридорам которого носятся женщины и мужчины в белых халатах. Лиллиан первой толкает двери, спеша с волнением к женщине, сидящей в регистратуре. Дилан спокойным, но крупным шагом следует за матерью, оглядывая холл: на диванах в нервном ожидании ерзают люди, в глазах каждого своя личная тревога, даже боль, их руки дрожат, ноги оттаптывают ритм сердца, лица посеревшие. Парень подходит ближе к Лиллиан, с неприязнью отводя взгляд. Ненавидит. Наблюдать. Этот. Страх. Им пропитан воздух. Его мать пытается узнать что-нибудь о Митчелле, а Дилан решает чем-то отвлечь себя, чтобы морально закрыться и не выдавать колющего переживания. Поднимает глаза на широкий экран телевизора на стене, который никто не смотрит. Звук выключен, но О’Брайену достаточно видеоряда, чтобы вынуть ладони из карманов и сильно нахмуриться. Новости. На экране показывают фотографию пропавшей пару дней назад девушки, а на заднем плане демонстрируют съемку с места ее обнаружения.

Изувеченное тело всё закрыто цензурой, судя по окружению, это в лесу. Дилан внимательно вчитывается в бегущую строку: «У жертвы изъяли почки…» — дальше не вникает. Но немой репортаж продолжает смотреть.