Остин крутит сигарету, собирая разбросанные по голове мысли. Минуту молчит.

— Иногда мне хочется на ком-то сорваться, — признается. — Отец умело расставлял мне понятия о неудачниках, говорил, что я не должен быть одним из них, ведь неудачник не сможет возглавить его компанию. Он признавал унижение в качестве морального роста. Представь, каково на него работать, — пускает смешок. — Он всё чаще твердит, что разочарован во мне. Я боюсь стать неудачником. Конечно, это не оправдывает мое поведение, но я хочу делать другим больно, чтобы как-то… — стучит кулаком по животу, корчась. — Вот, что-то там жжется, и я делаю это. Неважно, кого задеваю, я хочу, чтобы этому человеку было хреново, — мнется, глотнув воды, и переводит на меня взгляд, явно собираясь признать кое-что неприятное. — Я не хотел делать тебе неприятно, то есть… — исправляется, видя, как я мрачнею внешне. — Я поступил ужасно. Я… — стучит сигаретой по перегородке, ведь не находит себе места. — Я воспользовался тобой, — опускает глаза, указывая на меня ладонью. — Мне очень, — замолкает, делая акцент на том, что его вина сильнее, чем может показаться. — Очень стыдно и жаль, — не осмелится посмотреть на меня. — И я прошу прощения. Я не хотел, чтобы тебе было плохо, но не смог остановиться.

Сердито смотрю на него, не скрывая настоящих эмоций:

— Твоей маме это бы не понравилось, — строгий, жесткий тон, режущий его ножом. Остин сильнее клонит голову, без остановки стуча пальцами по бедру. Окончательно теряет стабильность.

— Ты так хочешь уподобиться отцу? — хмурюсь, начав давить на друга. — Почему не пытаешься сопротивляться, я… — опускаю руки, выдыхая.

— Ты мой друг, — Остин моргает, поглядывая на меня с опаской. — Пожалуйста, не бросай меня, мне очень стыдно.

Сжимаю губы. Никто не собирается его оставлять, Господи. Потираю виски, понимая, что сейчас можем зайти в тупик, поэтому набираюсь сил оттолкнуть свою обиду. Порой, это необходимо. И нужно уметь отключить эмоции:

— Ничего страшного в твоей злости нет, — начинаю работать руками, жестикулировать. Мне так проще сосредоточиться и говорить. Смотрю в ответ, складывая мысли:

— Но ты должен работать над собой, ты ведь лучше своего отца. Я понимаю, что взрослые больше понимают, больше знают, но они не могут говорить, кто ты есть на самом деле. Прости, но твой отец — полнейший мудак.

Остин смеется, прикрывая ладонью глаза. Улыбаюсь, выдавая нервные смешки:

— Это правда, — чувствую себя раскованней. — Не будь им, иначе я лично сверну тебе шею. И я прощу тебя, если… — откашливаюсь, произнося скованно из-за того, как внимание парня полностью переходит на меня. — Если ты будешь контролировать себя, серьезно, Остин. Более я не желаю ничего слышать про упырей, ничего. Абсолютно. Никаких стычек, никаких унижений. Полное игнорирование, — радуюсь появлению строгости в голосе. — Я не шучу. Мне это дерьмо надоело.

— Как тебе будет угодно, — он, на удивление, тараторит, упуская заминки. — Я постараюсь, — догадываюсь, что у него не будет получаться, но мы с ребятами попробуем следить за ним. Надо меньше внимания уделять раздражителям.

— Хорошо, — улыбаюсь краем губ, встав к нему ближе, чтобы пихнуть плечом. Остин растягивает губы, но еще внутренне скован, поэтому стоим в молчании, пока он докуривает вторую сигарету.

— Если на то пошло, — не ждала, что он заговорит, — то я должен кое в чем признаться, — тушит сигарету о перегородку. Поворачиваю голову, сильно замерзнув, но это не мешает слушать. Остин смотрит на меня, осторожно начав:

— Думаю, это будет актуально, учитывая то, как ты защищаешь упырей в последнее время.

— Боже, Остин, — с раздражением закатываю глаза, заставив друга смеяться.

— Нет, это правда в тему, поскольку мы ведь договорились быть честными, — улыбается. — В общем, — качаю головой, уставившись перед собой:

— Как же ты бесишь, — шепчу.

— Ты знала, что О’Брайен очень быстро бегает.

Какую-то секунду молчу, моргая, чтобы понять, к чему он, тем более, что я не соглашусь с этим мнением:

— И к чему ты? — щурю веки, вновь уставившись на друга. — Кстати, очень сомневаюсь в твоем мнении.

— Нет, Райли, я уверен. Две вещи, которые этот тип способен делать на отлично: быстро бегать и играть на пианино, — второе он как бы произносит просто так, как бы невзначай, но именно это вызывает на моем лице удивление. Успеваю перебить друга, явно смутившись:

— Эм, пианино? — хмурюсь, озадаченно пыхтя. — Бред.

— Нет, — Остин на мгновение сомневается в своих словах под давлением моего взгляда, но после опять кивает головой, вернув внимание на меня. — Я уверен. В начальных классах постоянно слышал, как он играл. У нас в школе был отдельный этаж для перемен. Там были и кабинеты кружков. Я ходил туда с друзьями в игральную комнату, а О’Брайен постоянно торчал в музыкальном классе, — задумчиво мычит. — И-и я точно уверен, что он играл на пианино. Причем каждую перемену. Уже в то время все знали, что он странный, — хмурится, возвращаясь к тому, о чем хочет сообщить, а вот мне теперь не дает покоя этот чертов факт.

О’Брайен что херов музыкальный гений?

— Так вот, помнишь, в пятом классе… — точно не припомнит. — У нас проходили соревнования между классами.

— Ну, да, — не понимаю, к чему он.

— Тогда пришел мой отец. Он не часто выделяет мне время, поэтому я был безумно счастлив и хотел показать себя лучшим. Вышел на бег с точным желанием победить, — пускает смешок. — И тут вызывают О’Брайена. Сказать, что я пересрался, это просто… Ничего не сказать, — улыбается. — Дело в том, что у наших семей не самые гладкие отношения, то есть для моего отца семья Дилана была самым отличным примером неудачников. Мне, честно, было плевать. Но в тот день я понял, что это будет крах. Я точно проиграл бы.

— Но ты выиграл, — вспоминаю.

— Да, потому что я сжульничал. Поставил О’Брайену подножку.

Отвожу взгляд, прозрев:

— Вот оно что… — приоткрываю рот. — А я-то думала, чего он свалился на старте. Над ним еще долго смеялись после этого, — тут мне становится не по себе. — Нехорошо вышло, — огорченно смотрю на Остина, понимая, как сделала Дилану неприятно, когда сказала его маме о его фиаско на соревнованиях. Неловко.

— Отец не заметил, но даже увидев, похвалил бы. Как он говорит: «Чтобы идти по головам, для начала нужно поставить всех на колени», — хочет вновь закурить, поэтому отнимаю упаковку. — В общем, честно, мне было стыдно, но не за то, как я его опозорил. Перед самим соревнованием произошло кое-что странное, — прерывается. — Я могу умолчать об этом?

— Почему?

— Не хочу, чтобы ты думала об этом, — признается, переминаясь с ноги на ноги, меняя опору с локтей на ладони, чтобы немного вытянуться на носках. — Знаешь, я немного собственник.

— Немного? — чуть ли не смеюсь.

— Не горжусь, — он сдержан в улыбке. — Ты мой друг. Не хочу, чтобы ты забивала этим голову. Просто, уверен, что этому типу в принципе было плевать на позор перед столькими людьми. Он ненавидит меня по иной причине. И мне это всегда нравилось, ибо я знал, что всегда мог вынести на нем злость, а он и не станет терпеть. Он будет отвечать, а это плюс к адреналину, понимаешь?

— Если честно, нет, — качаю головой. — Я вряд ли пойму желание приносить кому-то вред.

— Это хорошо, — Остин оглядывается на дверь балкона. Думаю, он уже готов побыть немного с мамой.

— Спасибо, что выслушала, — наклоняет голову, касаясь виском тыльной стороны своей ладони. Смотрит на меня. Так, его на самом деле сложно понять, но я невольно представляю, что было бы с ним, не будь у него возможности поделиться проблемами. Он держал бы всё в себе, так что… Хорошо, что у него есть друзья. Думаю, Остин точно не станет таким уродом, как его отец.

Дружески хлопаю его по плечу, кивая:

— Всё в норме. Я рада, что мы поговорили, — вздыхаю. — Может, немного посидишь с мамой? — мне самой необходимо побыть одной и отойти от разговора, родившего внутри меня много иных вопросов, связанных не только с отношениями между парнями, но и тот странный случай, о котором не пожелал говорить Остин… Настораживает. Никак не могу вспомнить, чем занимался друг перед соревнованиями. Может, они с Диланом пересеклись перед забегом? Голова кипит.