Поразмыслив, он, впрочем, пришёл к выводу, что нет ему пути назад, как и не было. Любомила появилась, но измученная, бледная, неразговорчивая.
- Прости, что я не смог... - смущённо пробормотал инок.
- И не сможешь, - сухо ответила девушка. - Убедился, какой к тебе интерес? Кто ж тебе подобное позволит?
- Нет, тут ты как раз не права, - задумчиво покачал головой Фёдор. - Если бы это дело было настолько безнадёжное, никто бы сюда прийти не удосужился.
- Возгордился? Чему радуешься? - угрюмо скривила рот Любомила.
- А ты что, испугалась?
- Нет, но следует подождать. Ты слишком торопишься. Что тебе так приспичило? Тебе не хватает очень важных знаний, без них ты навредить можешь. Давай завтра же уйдём, на рассвете. Как ты и мечтал: в Святую Землю. Подумай, что значат год, два для нас? Потом мы вернёмся, и уже не будет преград для тебя.
- Но нам уже не дадут проникнуть сюда снова.
- Неправда! С нами же икона чудотворная.
Фёдор помолчал, затем упрямо покачал головою.
- Нет, спор должен сейчас разрешиться. Всему есть предел, и моим силам тоже. Назначаю, завтра пусть закончатся мучения наши. Третьей попытки не будет, но подсоби мне! Если я увижу это, обещаю: ты станешь потом во главе и всё будешь решать по-своему.
Глава шестнадцатая
1
Нет, вовсе не бесполезной была первая его попытка. Теперь многое прояснилось. Федор начал с того, противоположного образам, угла. Раз уж ты настолько любопытен, лукавенький, милости просим в тенета! Он начертал все необходимые круги, укрепив, как мог, их заклятиями. Для верности у самого края воткнул кинжал и положил Псалтырь измеченный. Только сейчас Фёдор осознал иное, быть может, единственно подлинное значение даров арефиевых - заградительное. Никто, никто не должен мешать ему сегодня!
Он начал готовиться загодя, едва только стемнело, наметив две самые важные точки отсчёта в своих намерениях: полночь и рассвет. Продержаться, но и самому успеть, уложиться. Теперь он знал главное - с какой стороны могут исходить для него опасность, противодействие. Не забыл и старуху, огородил угол её не только заклятиями, но и книжицей чёрной, посохом арефиевым.
Он опередил их всех, и когда в полночь, достигнув пика в своём неистовстве, чёрная сила перешла в наступление, положение было целиком в руках Фёдора, он, и единственно он, мог диктовать свои условия. Натолкнувшись на препятствие, нечисть с писком, свистом, криками стала биться о неодолимую стену, облепив до потолка её, злобно, по-звериному вглядываясь в неразличимое. Так продолжалось долго, потом вдруг всё смолкло.
Погань отступила, попряталась, а на переднем плане осталась та фигура, что в прошлый раз Фёдору обозначилась. Но "незнакомец" выглядел совсем не так, как его обычно малюют, не увиделось ничего в его облике Федору козлиного. Поражала только неимоверная худоба, да ещё бледность, истончённость этого явившегося образа. Взор был потуплен, но мысль пребывала в непрестанном движении, как бы ощупывая стоявшую впереди преграду и отыскивая в ней слабые, уязвимые места. Однако заговор был крепкий, и дьявол угомонился, замер, ожидая дальнейшего развития событий, скрестив на груди руки.
Дьявол, это был сам дьявол, Фёдор не сомневался в том с первых же минут, как только "незнакомец" разомкнул очи: холодные, пустые, но бездонные, как бы смотревшие из потустороннего, чужого мира, засасывающие в себя с коварной, непреодолимой стремительностью.
"Способности его бесконечно превосходят способности человека"... Действительно, с кем задумал он, Фёдор, тягаться? С этой мощью безмерной, с которой даже Господь вынужден считаться?
"Ну увидел бы ты Его, в истинном его облике... Думаешь, прошло бы это для тебя бесследно? Нажить себе такого врага!.." Но возможно ли было обойти Его? Нет, конечно. Слишком значительна была тайна, к которой прикоснулся Фёдор, чтобы дьявол остался от неё в стороне, слишком велик был интерес к ней лукавого, чтобы не пришлось скрестить с ним меч духовный в борьбе за неё. Фёдор сознавал: для такой величины жалки его заграды, и при желании рогатый вполне мог бы их преодолеть, но то были бы крайние меры, тем нарушилось бы равновесие, а этого никто не мог допустить.
Однако размышлять, теряться в догадках некогда было. Фёдор повсюду, где только мог, начертал изображения креста. Велика сила распятия! "Крест на мне, крест у меня, крест надо мною, крестом себя ограждаю, крестом дьявола побеждаю". Он окропил щедро елеем то место, где находиться должна была Любомила, вновь и вновь стал творить молитвы.
"Господи, помоги мне, яви волю свою и своё благоволение, дай мне знать, если я делаю что-то противное Тебе, останови!"
"И ты, Матерь Божья, Утешительница и Заступница, Дева Пречистая, Царица Мира, замолви за меня своё слово".
"Господи, помоги! Пресвятая Богородица, спаси!"
Он зажёг все свечи, которые у него были, все лучины. Да устрашит сила света нечисть поганую. Свет да победит тьму! Ибо тот, кто сказал: да будет свет! - свет зажёг в душе человека, и подлинный-то свет - свет Истины, свет веры! Им освятится любое начинание.
И возгорелся свет. Совсем не так было, как в прошлый раз, совсем не так. Слова молитв не гасли в пустоте, а отдавались, раз возникнув, тысячекратно. Стоило упомянуть Фёдору Имя Господне, как воздух сотрясался, приходил в движение, пламя на свечах ярче и ярче разгоралось.
Воодушевлённый, Фёдор творил и творил метания, пел псалмы громовым голосом, приводил те места из Писания, которые подходили хоть как-то к его замыслу. Он видел главное: Господь не осуждает его намерения, и стало быть, не было в нём и тени злого умышления, кощунства. Хотя на ангела-хранителя его смотреть в тот момент было страшно: он содрогался в конвульсиях, мучениях. Должно быть, невероятные усилия, которые прилагал Фёдор, давались ему слишком дорогой ценой.
Старуха замерла. Казалось, она даже затаила дыхание, боясь пошевелиться. Но какой был её интерес?
Молитвы сами собой переросли в упования. Фёдор просил о помощи, отгонял лукавого, обрисовывал духу, что его ожидает, если он последует путём, который инок прочил ему.
Дело долго не шло, лишь через несколько часов, показавшихся Фёдору вечностью и совершенно истощивших его, что-то начало поддаваться. Хлеб и вино! Хлеб и вино! Плоть и кровь, плоть и кровь! Он пролил кроваво-красной влаги из чаши, положил просфору на то место, где должна была находиться Любомила. И тотчас забрезжил, затрепетал в воздухе её образ.
Получилось! Точнее, начало получаться! У Фёдора как бы выросли крылья, открылось второе дыхание. Незаметно для себя самого он погрузился в какое-то полубеспамятство, не сознавая в полной мере того, что он делает. Он как бы ужимал себя до немыслимой тонины и устремлял эту тонину ввысь, насколько позволяли ему силы. А опускаясь затем обратно, тонина эта обволакивала келью, лишь перед меловыми краями кругов останавливаясь, их не переступая.
Рассвет вот-вот должен был забрезжить, и образ Любомилы уже больше не зыбился в воздухе, устоялся, и лежала она, нагая, почти как живая, лишь бездыханная, когда Фёдор почувствовал, что он подошёл к пределу. И никакие усилия его не помогали, ещё на одну ступенечку подняться у него уже не получалось.
Да и не могло получиться. Фёдор не знал, как ему быть дальше, он исчерпал весь свой запас энергии. Долго он не решался поднять взгляд, чтобы не видеть, как злорадствуют его неудаче старуха и лукавый, но когда решился, то был несказанно удивлен. Ни в одном из четырех углов не обнаружил он и тени ликования. Никто не торжествовал, все были разочарованы ничуть не меньше его самого.
"Странно! - удивился Федор. - Но если вы так все во мне заинтересованы, почему не поможете? Каждый хоть по чуть-чуть".
