- Нет, нет, у нас к тебе никаких претензий. Постоялец, каких поискать! Лесу, правда, много извёл, но в конце концов ты прав, и тебе ведь жить надо. Просто как-то подозрительно даже. Уж я тебя хорошо изучила, вот и пришла посмотреть, непременно задумал, наверное, какую-нибудь каверзу. Ров, глядишь, скоро выроешь, стены возведёшь - и всё для себя, для себя одного - никак к тебе не придерёшься. Так что Арефий тебе сказал? Такого, что ты сразу угомонился?

- Сказал, что до сих пор любит тебя. Привет передавал. С того света.

- И там ему тяжко? - усмехнулась Любомила.

- И там не успокоился, - поддакнул ей Фёдор.

Девушка помолчала, обескураженная уверенным поведением инока, не зная, с какого края к нему подойти, чтобы поддеть, разозлить его.

- Ну а ты? Ты как?

- Что я?

- В меня ещё не влюбился?

- Что толку в духа влюбляться? Мне бы поживей кого-нибудь! Ты в прошлый раз говорила о легенде. Что за легенда? Я не слышал такой. Юница та, что с ней стало?

Любомила посмотрела на него в недоумении.

- Легенда? Да ничего особенного, просто её сожгли, ту юницу. За красоту. С тех пор и имя её как запретное. Но, говорят, в неё влюбился сам дьявол, так она была хороша. А почему ты спрашиваешь?

- Хочу лучше понять тебя. Духа ведь сжечь невозможно?

- Попробуй!

- А я уже пробовал, - признался Фёдор. - Не поверил Арефию, чего только не делал с тем кусочком.

- А ты не подумал о том, что ты делал мне больно? - спросила Любомила раздражённо. - А говоришь, не соскучился. Ты этим ведь вызывал меня! Говори, что нужно?

Фёдор покачал головой.

- Ничего, совершенно. Сказано же тебе: я просто хотел убедиться.

- Убедился?

- Вполне.

- Ну и...?

- Что "ну и..."?

- Рано или поздно ты умрёшь, и кусочек тот попадёт в нужные руки, и вновь возродится та статуэтка. Чего ты добиваешься? Тут лишь вопрос времени. Я всё равно переживу тебя. Десяток таких, как ты, сотню.

- А что - тебе так необходимо возродиться?

- Я владею сейчас лишь малой частью прежней силы. Вся она уходит только на то, чтобы сохранить себя. Я не живу в полной мере, а жить всем хочется, не только тебе.

Фёдор почесал затылок.

- Смотри-ка! Ну вот ты сама на свой вопрос и ответила. Если я хотя бы одного демоночка укротил, вывел из действия на всё время моей жизни, значит, меньше зла в мир допущено, значит, не зря она прожита, эта моя жизнь.

Любомила помолчала.

- Тебя не переубедишь.

- Так я давно уже тебе говорил: зря стараешься.

- Хорошо, у меня нет настроения ссориться. Но мне тоже скучно. Может, тебе нужно чем-нибудь помочь?

- Ну и что ты умеешь? Помочь! Какой прок от тебя?

- Прясть, ткать - всё что угодно. Всем известно, что мы искуснейшие мастерицы.

Фёдор пожал плечами в недоумении.

- Хорошо. Помоги. Кто ж от помощи откажется?

3

Почему бы и нет? По крайней мере, на виду, а не втихомолку где-нибудь, готовит какую-нибудь пакость. Что он теряет? Келья преобразилась: появились скатерть, покрывала, занавески. Все скромное, благолепное, от смиренных мыслей не отвлекающее. И в то же время проникновенной, глубокой красоты.

Она вообще не исчезала больше, разгуливала по келье, по двору в длинной своей рубашке, иногда волосы заплетала в косу и казалась тогда совсем уж обыкновенной крестьянской девушкой. Весёлой, пышущей здоровьем, с ярким румянцем на щеках и лукавой усмешечкой в уголках губ.

Фёдор постепенно привык к её неотлучному присутствию, даже иногда покрикивал, когда она в чём-либо замешкивалась. С самых малых лет он привык к тяжёлому крестьянскому труду при монастыре, но сейчас втянулся в него даже с удовольствием. На Любомилу он поглядывал с ехидцей: пусть потрудится, всё какая-никакая польза. Упрямится? Упрямее его выискалась? Нет, его не переупрямить. Экая слава ведь - не только беса укротить, но ещё и заставить на себя работать. Не каждый на такое способен, а вот ему удалось.

Но когда она вдруг исчезла, он места себе не находил, всё из рук валилось. Вспоминал, как она тихо двигалась по келье, пряла у печки, их разговоры задушевные...

Глава десятая

1

Он пытался понять, как всё произошло, но, продираясь к самому началу умом, ещё расслабленным, то и дело проваливавшимся в туман, пустоту, непременно забредал в какие-нибудь кущи и там оставался, обессиленный.

Его вновь свалила болезнь. Никогда ещё он не был так близок к смерти. Он даже помнил, совершенно отчетливо, как чёрт и ангел спорили, кому принадлежит теперь его душа, приводили каждый свои доводы, но доводов тех, видимо, было поровну, и спор никак не мог разрешиться. Наверное, оттого он и остался в земной своей юдоли, чтобы довершить выбор. А может, просто она, Любомила, его спасла?

Эх, если бы спасла, так ведь погубила! Не исключено, что и хворь специально на него напустила, чтобы не было у него сил сопротивляться.

Нет-нет, опять к началу! Он заболел... Может, и в самом деле - её рук дело, а может, просто непогода, осень - немудрено было и простудиться. Она была постоянно рядом, готовила ему питьё из трав, топила печку, меняла пропитывавшиеся потом рубашки.

Пыталась успокоить, согреть, когда он стучал зубами в лихорадке.

Успокоить, согреть... Он ждал врага с другой стороны: что его будут улещивать, искушать любострастные бесы. Будут скакать перед ним нагишом, похотливо щериться. Но ничего подобного не было и в помине...

Доходя до этого места, он отступал, терзаться дальше умом было больно, невыносимо. Так же естественно, как есть, спать, что может быть в том нечистого? Не творит ли похоть как раз именно воображение?

Была ты для меня ангелом, а стала женщиной. Сошла с небес и вознесла на крылах своих. Пусть на мгновение, внезапное, глубокое озарение. И тихо, бережно опускаешь обратно с уверенностью, что повторится, не канет в забвение великое это чудо.

Была ты для меня женщиной, а стала ангелом... То, что от начала дней моих преподносилось как грех, мерзость, отступничество, явилось вдруг откровением, вспышкой, молитвою.

"О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные".

2

Однако чем крепче он становился рассудком, телом, тем сильнее грызли его сомнения. Простит ли ему Господь такое его прегрешение? Но ведь Он сам ему его послал! Да, но послал в испытание, а не в то, чтобы он пал. Да и Сын ли Божий ему послал такое, не обычные ли то козни дьявола?

"И нашёл я, что горче смерти женщина..."

От рассвета до вечера не уставал он укорять себя, изводить покаянными молитвами, а ночью всё повторялось.

- Знаешь, с тобой так тяжело порой бывает - упрям ты необыкновенно, а вот в любви совсем другим становишься - как дитя. И ничем тебя не запутать: либо всего себя в дар, неразменно, либо мимо пройти равнодушно.

Он промолчал, что толку досаждать ей своим раскаянием? Но не было покоя его душе, терзалась она всё сильнее и сильнее.

"Была ты для меня ангелом..."

Как он мог измыслить такое? Неужели он был так ослеплён, что сдался даже без сопротивления? Ведьма ли, дьявол ли сам, они добились своего, но каковы их дальнейшие устремления?

Опорочить его и тем заставить отказаться навсегда от мыслей о новой обители?

Или есть ещё цель какая-нибудь, отдалённая, к которой его лишь начали подготавливать, постепенно привязывая его, делая покорнейшим из прислужников?

А там и договор, кровью подписанный, и шабаш в посвящение.

Хотелось тебе в здешних краях утвердиться? Вот тебе власть. Не от Спаса, так от Хвостатого, но власть же!

Любомила не вмешивалась, наблюдала со стороны его терзания. Воспринимала их, как должное, но и удовольствия они ей, конечно, не доставляли.