– Я ж не пью, ты же знаешь!

– Ой, ой! Правильная какая! – Передразнил гостью Никифор.

– Зато курю! – Развеселилась Рубенсита и достала из сумочки полиэтиленовый пакетик с «травкой», – закуривай, чавелы!

На этот раз «чавелы» запротестовали. Зинка, опрокинув рюмашечку, возразила:

– Сама кури. Мы и без того дурные. Щас вон набухаемся!

– Гы, гы… – Поддержал Зинку Марат.

В комнате, где сожительница Никифора принимала клиента, раздался детский плач.

– Забери седня, поняла! – Напомнил цыганке Никифор, – задолбало дите это. Орет и орет.

– Ну, тащи, посмотрим. Пацан?

– Девка, – Зинка, пошатываясь, пошла за ребенком.

– Сколько ей? – Спросила Рубенсита, оглядывая малышку, которая вдруг перестала плакать, улыбнулась, оглядев взрослых.

– Да на вид года полтора будет, кто ж знает, сколько ей. – Буркнул Марат.

– Гарна дивчинка. Этакую жалко по переходам таскать. Глазки голубенькие, беленькая, в кудряшках… – Заявила Рубенсита, оглядев девочку, которую принесла на руках охмелевшая Зинка. – Она мокрая. Надо бы переодеть.

– А во что?! – Удивилась Зинка и посадила девчонку на диван, отломив ей кусок кровяной колбасы.

– Отнесу пока ее на «малину», а потом отвезу подальше от Киева. Ищут ее. «Весь город объявлениями обклеили, – Сказала Рубенсита, – ребятеночек не простой, а каких-то врачей там, ученых».

– Ну и дураки! Надо было выкуп потребовать за нее! – Сказал Никифор.

– Мы этим не занимаемся. Барон не дозволяет самодеятельности. Так ты ее у Главпоштамта слямзил, Маратик? – Спросила цыганка парня.

– Да момент был подходящий. Я так – по городу шатался. А тут на тебе– крыша завалилась! Толпа собралась, паника. И тетка эта, дура с коляской зачем-то туда поперлась. Ну, я как мог оттолкнул ее от коляски, вогнал в толпу, а толпа ее прихватила. Пока она выкарабкивалась, а за дите и деру, – не без удовольствия вспоминал Марат.

– Наш человек! – Гордо заявила Рубенсита, – настоящий цыган. Раньше чавелы так коней уводили… А ну-ка, давай посмотрим, че у тебя там на роду написано, девка… – Рубенсита затушила окурок в наполненной «бычками» пепельнице и присела рядом с ребенком на диване.

Девочка жадно грызла колбасу, дыша дымом табака и марихуаны.

Цыганка взяла маленькую пухленькую ладошку, распрямила ее, осматривая линии, задумалась.

Компания молча уставилась на нее.

– Че там рассматривать, – сурово сказал Никифор, почесав небритую щеку, – все равно конец ясен. Не повезло человеку с самого рождения. Не повезло…Такая судьба. Дай ей хлеба и попить че-нить. Только не самогону. Этого она еще напьется вдоволь.

Зинка принесла из кухни холодной воды из-под крана, поставила жестяную кружку на стол.

– А че судьба? – Задумчиво сказала Рубенсита. – Долго жить будет. За границей часто будет. Но я ей, ей-Богу, не завидую.

– Ты это… давай, тащи ее скорее на «малину» или куда там задумали, а то нас тут всех попересажают еще, – Напомнил цыганке Никифор.

И цыганка, недолго думая, забрала девочку с собой.

«Малина» находилась в старой хате в деревенской части Троещины.

Рубенсита дошла до нее пешком, таща закутанного в одеяло ребенка, который, вдохнув свежего осеннего воздуха, высунув ручонки, любопытно озирался по сторонам.

В доме было четыре комнаты, довольно чисто и обои в веселенький цветочек.

Народу там ютилось много, поэтому из обстановки здесь были только матрацы и кровати с железными перилами и металлическими, прогнутыми сетками.

В одной комнате жили новоиспеченый «афганец» – алкаш, который заснул зимой на улице, отморозил и впоследствии потерял обе ноги, а также его якобы сестра Света – неопределенного возраста и пола существо, горбатое и головой Дауна. Света возила брата-«героя» с табличкой на груди по вагонам электрички, а также по Киевским вокзалам. В месяц у них набегало по пятьсот рублей. Да и за квартиру не надо было платить.

В другой комнате жила молодая молдаванка из Приднестровья с двумя маленькими мальчиками-погодками. Она клянчила в метро, что в мире попрошаек считалось престижным. Дети молча следовали за ней по вагонам, прикладывали головки к коленям пассажиров и ловили их взгляды, делая жалостливые лица. «Тетенька – дай копеечку!» «Дяденька, помоги мне, я скоро умру». И сердобольные граждане давали и копеечки, и рублики. И слезы наворачивались на их глаза. Редко кому приходило в голову, что перед ними разыгрывается спектакль и львиная доля пожертвований пойдет не на лечение несуществующей лейкемии, а в карман дяди, который обеспечил попрошайкам надежную «крышу». Не знали они и того, что всю сумму нужно отдать “смотрящему”, которого невозможно было распознать непосвященному среди иных пассажиров. «Смотрящий» мог сойти легко на инженера или бухгалтера, иметь солидный интеллигентный вид. Они передавали заработанные деньги по цепочке тому, кто руководил этим бизнесом – Барону. И каждый имел свою долю. Организация была относительно честно построена и ее можно было назвать справедливой. Здесь были свои законы, их выполнение требовало точности. Вагонных попрощаек «верхи» «отмазали» от милиции, которая учавствовала, однако, активно в поборах «переходных» и «церковных» нищих.

Конечно, заправлял подобным «бизнесом» не один только Барон, а и другие преступные группировки. Они иногда ссорились между собой, делили территорию, но дело их жило и процветало.

Киев опутывала паутина фальшивого нищенства уже многие десятилетия. Оно имело свою историю.

Нищих и юродивых дореволюционного Киева многие сегодня представляют близкими друг к другу социальными группами из городских низов. Только нищие воспринимаются как полностью потерявшие человеческий облик бомжи, а юродивые почти поголовно – безумцами.

Киевские нищие во все времена представляли особый клан, окруженный домыслами и легендами, иногда весьма далекими от реальности. Полтораста лет назад нищие Киева действительно представляли собой некую профессиональную организацию, главарей которой выбирали в основном из слепых попрошаек, среди которых было немало лжеслепых.

Вечерами, когда публика валила из кабаков и театров, возле кондитерской «Маркиза», что рядом с Владимирской улицей, их встречал, причитая и гримасничая, одноногий нищий Шпулька, великий профессионал своего дела. Шпулька являлся главой организации нищих, а также связным между бандами грабителей. Его стали называть королем нищих. Он скопил себе приличный капитал и построил себе в центре Киева

трехэтажный особняк, в котором сдавал комнаты состоятельным людям по высоким ценам.

Газета «Киевлянин» за тысяча восемьсот девяностый год писала: «На одной из киевских окраин находится прекрасный каменный дом, стоимостью около двадцати тысяч рублей, принадлежащий нищему, выпрашивающему около костела копейки и кусочки хлеба. Кроме дома нищий этот владеет также шестидесятитысячным капиталом, но, несмотря на это, одевается в лохмотья и спит в конуре на жесткой соломе».

Искусству быть нищим учились по нескольку лет. В программу нищенской науки входили знания молитв и профессионального жаргона. В начале девятнадцатого века в Киеве существовало нелегальное нищенское товарищество во главе с цехмистром. Для того, чтобы вызвать у обывателя сострадание, нужно было пройти своего рода психологическую подготовку. И она того стояла. Нищим-профессионалам подавали больше, чем просто бедным людям

«Малина» принадлежала матери трижды судимого за разбой зека, который снова отбывал наказание «в местах не столь отдаленных». Семидесятилетняя толстая Варвара, вся больная и изрядно уставшая от жизни, жила здесь же, на старой Троещине, в селе, только двумя улицами дальше. Она почти уже несколько лет не появлялась «на хате». Друг детства ее сына, такой же уголовник, как и он, в тюрьму возвращаться не спешил, да и некогда ему было: дел в Киеве по его части было невпроворот. Он подвизался к Варваре маклером. Сам подыскивал жильцов в старый дом, брал с них плату и часть денег из нее передавал хозяйке.