– У них ребенок плачет! Живут, как злодеи, как разбойники, не поймешь сколько их там. Вначале, когда дом заселяли, один въехал, тот, кривой пенсионер без ноги, на протезе. Вроде кому-то рассказывал, что он инвалид войны, а на самом деле на девятое Мая из парадного-то в орденах и не вышел, как все нормальные ветераны и на парад не пошел. А как к нему сотня родственников привалила неожиданно! И девок водят, и водку пьют, и, наверное, может и действия всякие там распутные производят… Ведь ребенка-то раньше не было! А теперь плачет. Сделали, значит. Новорожденный, по всему видать. Надо бы на них жалобу написать в жилуправление или милицию. Пусть накажут!

– Лучше пусть выселят к ядреной Фене! – Возмутилась соседка.

– Вот именно! – Согласилась, слегка смутившись, первая, – это вы очень правильно подметили, только выселение и поможет.

Обе обернулись в сторону дома, из которого вышли. На окнах «неблагополучной» квартиры не было ни занавесок, ни других каких-либо заметных взгляду признаков жизни. К оконным стеклам с самого заселения не дотрагивались тряпкой.

Как только женщины разошлись по своим делам, в их подъезд заскочил худощавый лет двадцати с небольшим хлыщ в засаленном кителе на манер военного. Одолев в три шага пролет лестницы, он добавил грязи на и без того затоптанную лестничную площадку черными из грубой свиной кожи ботинками и настойчиво трижды позвонил в квартиру под номером 37.

Дверь открыл ему тот самый инвалид, который со слов женщин игнорировал День победы. Он был бледный, с поросшим щетиной лицом и передвигался на костылях. Из пустой штанины выглядывала сине-красная культя утерянной неизвестно, где ноги.

Мужчины молча равнодушно пожали друг другу руки. Один, не снимая одежды и ботинок направился в зал, другой поспешил следом за ним, вопрошая дрожащим голосом:

– Самогон принес? Марат! Ты самогон принес? Деньги принес? Ты папиросы купил?

Вошедший молча, со спокойным выражением лица выложил из карманов кителя на стол пять пачек «Беломора», две бутылки первача и пачку червонцев.

– Зинка где, Никифор? – Баском спросил старика Марат, – клиента под вечер ждите.

– Обслужит, обслужит Зинка по полной программе, не боись! –Оживился Никифор, схватив со стола бутылку самогона и отлил из нее в большой граненый стакан. – Она там (он кивнул головой в сторону одной из трех комнат, дверь куда была закрыта). Работает.

В квадратной зале мебель была сборная и не новая. Вдоль одной из стен стояла восьмидесятых годов темно-коричневая полированная, облезшая в нескольких местах стенка. В углу у окна – цветной телевизор, два кресла. А по другую сторону – два «разнокалиберных» расшатанных, прожжённых сигаретами незастеленных дивана.

Воздух в комнате висел тяжелый, цветастые обои на стенах покрылись зеленовато-желтым налетом никотина.

У диванов на немытом полу стояли пепельницы с залежами сигаретных «бычков», а также желтый эмалированный тазик с горячей водой, из которого еще еле заметно шел пар.

Никифор, опрокинув стопочку первача, плюхнулся на диван, осторожно положив рядом с собой костыли и опустил культю ноги в таз.

– Ну ты тут, гы!..Это… как на курорте, – криво ухмыльнулся Марат и провел растопыренными пальцами ладони по своим черным длинным волосам, немытыми густыми локонами спадавшим на скрученный воротник.

– Я тут живу!.. – Довольно протянул Никифор.

– Да живи, кто те че говорит…– Марат опустился в кресло у телевизора.

– А че!.. Хата есть, женка тоже есть, ну, пусть не женка, а сожителка, один черт. Жрать-то она все-равно хоть редко, но готовит. – Рассуждал Никифор.

– И трется о тебя, хрена старого. Дура.

– Не без того… – улыбнулся Никифор, обнажив в улыбке кривые желтые зубы. Он высунул язык и поводил им плотоядно по своим пухлым похотливым губам, изображая плотскую страсть. – Зин-ка!!! Сука. Закругляйся с этим…слышь? Кончай давай!

«Уже кончила!» – Раздался из-за двери развязный прокуренный голос сожительницы.

Марат довольно откинулся в кресле, заложив ногу за ногу, ухмыльнулся.

Посидели молча. Потом в зале объявилась Зинка – баба лет тридцати пяти со взлохмаченными, спаленными перекисью волосами в дешевом красном пеньюаре.

– Маратик!.. – Блаженно улыбнулась она и взгромоздилась парню на колени, поглаживая его по прыщавой щеке. – Возьми меня в замуж, Маратик! Ты такой хорошенький, симпатичненький…Настоящий цыганский барон! Сделай меня тоже цыганочкой!

– Слезь с колен, шалава! – Приказал Никифор. – Не забывай: ты замужем. За мной. Тащи полотенце.

Женщина послушно достала из «стенки» застиранное полотенце.

– Помоги мне, – озабоченно прокряхтел Никифор, указывая сожительнице на искалеченную ногу.

Она послушно обтерла культю полотенцем и вынесла из комнаты таз с водой.

В комнате, из которой вышла Зинка, послышались шаги и на пороге появился наголо обритый мужик в черной кожаной куртке и джинсах с бегающими по сторонам глазами.

Зыркнув в сторону Марата и Никифора, он молча пробрался в прихожую и бросив Зинке: «Пока!» выскочил из дверей квартиры.

– Это кто? – Спросил вошедшую в зал женщину Марат.

– Ну, таксист, – равнодушно ответила она, – на улице подцепила. Че – я не могу своих клиентов че ли обслужить? Твоих че ли только?

– Сегодня еще клиентик подвалит. От меня. «Жди, – сообщил парень довольно, – с зоны освободился, по бабам соскучился». Тут сегодня девка одна «на работу» поросилась. В Киев на заработки из деревни приехала. Пыталась в «Интурист» пристроиться, но там давно все схвачено. Путаны ее за конкурентку приняли и облушпарили. Сутенеры ихние пытались ей «крышу» дать, да она не захотела. Говорит, мало платят. Наглая. А смазливая! И жить ей негде. У вас тут вроде комната пустует…

– Только не сюда! – Запротестовала Зинка, – у нас тут своей заразы хватает. Пусть на «малину» валит.

– Зинка права, – поддержал сожительницу Никифор. – Здесь и так народу хватает. Вон жильцы уже в домоуправление жаловались. Не ровен час, легавые припрутся.

– А у вас все путем, – уверенно заявил Марат, – нормальная советская семья. Баба полы в забегаловке моет, а мужик пенсию по инвалидности получает. Даже дите вон у вас… Все как у всех.

– Дите-то – краденое! – Выпалила Зинка. – Хочешь нас, Маратик, под уголовщину навести? Оно у нас уже три дня. Я че ли за ним ухаживать буду? За няньку тоже платить полагается.

– Щас дождусь Рубинку, заберем дите на хату.

Рубина – тридцатилетняя цыганка – оказалась легкой на помине. Она заявилась в «неблагополучную» квартиру в момент, когда компания обедала за столом, наливая чарку за чаркой и закусывая обжаренной в масле кровяной колбасой.

Вошедшая была рядовой «служащей организации», которую держал в то время Барон – богатейший киевский цыган, сколотивший капитал на нищих попрошайках.

«Кона вела, кона вела…» – Затянула с порога цыганка, позванивая золотыми браслетами и сережками-монетами. Росту она была маленького, разноглазая: один глаз карий, а другой совершенно черный. Из-за этого ее прозвали ведьмой. Поговаривали, что ее видели однажды в паре с настоящим дьяволом. Но можно ли было серьезно отнестись к очевидцам такой встречи – заядлым алкоголикам и наркоманам. Может– померещилось, а может – приснилось в пьяном угаре.

Одета цыганка была в длинную цветастую юбку и кожаный, до колен, коричневый прямого покроя плащ. Длинные цвета вороньего крыла волосы были тщательно расчесаны и раскиданы по плечам.

– Здорово, чавелы! – Громогласно заявила она, пританцовывая.

Впустившая гостью Зинка, в накинутом поверх красного пеньюара старом пиджаке Никифора вернулась за свое место за столом, закуривая.

– За дитем пришла, Рубенсита? – Спросил ее в лоб вместо приветствия Никифор.

– Проведать вас пришла. И за дитем тоже.

– А че седня не в униформе, разодетая вся?

– Так я уже отработала сегодня! – Весело ответила Рубина, пододвигая стул к стоящему посредине комнаты столу.

– Угощайся, – предложил ей Никифор кровяной колбасы и собрался было налить самогону, но цыганка повелительно отстранила его руку, напомнив: