– Боря, недавно я наводил порядок в квартире и обнаружил под Раиной кроватью майку. Кажется, это было в тот день, когда я вернулся с Викиной дачи. Тогда я подумал, что эта майка совсем не похожа на женскую, и решил на всякий случай её сохранить. Примерь, если она тебе подойдёт, я подарю её тебе на свадьбу.

– Спасибо, папочка, – сказала Рая, – я знала, что щедрость твоя не знает границ.

– Для любимой дочери я последнюю майку отдать готов, – ответил он.

– А квартиру?

– Квартиру?

– Если вы разведётесь, вам придётся разменивать квартиру, и я подумала, что нам лучше жить с тобой. Ты всё равно большую часть времени проводишь на заводе. И в быту непривередлив. Боря пропишется к нам, и тогда ты сможешь встать в очередь на улучшение жилплощади.

– А я как же? – спросила Нина Михайловна.

– А ты будешь жить отдельно и наслаждаться свободой.

– Дети должны оставаться с матерью.

– Я уже взрослый ребёнок и могу решать сама.

– Мы это ещё обсудим, – решительно сказала Поланская.

Когда Фима с женой приехал из Минска в Москву, время у него было расписано чуть ли не по минутам, но Борис заранее договорился с ним о встрече. Сначала Рая хотела устроить обед у себя, но, узнав, что Борин кузен оформляет документы на выезд, передумала. До сих пор она не общалась с отъезжающими, а родители при ней никогда эту тему не обсуждали. Ей было интересно поговорить с будущими эмигрантами.

Среди родственников, собравшихся за столом, Рая с Борей оказались белыми воронами. Все остальные либо готовились к отъезду, либо были в подаче, либо уже получили разрешение. Ни у кого этот процесс не проходил гладко, и Зоя, жена Фимы, рассказала, как он брал на работе характеристику для ОВИРа. Начальник, узнав о том, что Фима эмигрирует, пытался уволить его по собственному желанию. В противном случае он угрожал подать на Фиму в суд за сексуальные домогательства к лаборантке. В колхозе Фима якобы не давал ей прохода своими приставаниями. Фима, естественно, всё отрицал, но положение было критическое, ведь если бы его выгнали с работы, то существовать им было бы не на что.

И Зоя решила пойти ва-банк. Она приехала к мужу на работу, как фурия ворвалась в кабинет начальника и, размахивая перед его носом какой-то бумажкой, стала кричать, что Фима – импотент и она была бы рада, если бы он попробовал внебрачные связи, но в их вонючем НИИ нет ни одной приличной девки. А эта коряга с обезьяньей мордой, которая хвастает своими успехами, – набитая дура, а вдобавок ко всему ещё и слепая, потому что при наличии даже одного глаза, посмотрев на себя в зеркало, она бы убедилась, что с её рожей невозможно соблазнить даже пьяного тинейджера.

Монолог этот исполнялся в кабинете начальника при закрытых дверях, а Фима охранял место действия от появления ненужных свидетелей. Зоя же закончила угрозы тем, что пообещала подать на НИИ в суд за клевету и сообщить об этом иностранным корреспондентам.

Насколько её рассказ соответствовал действительности, никто не знал, но по необычно тихому поведению двоюродного брата Боря допускал, что роман Фимы с лаборанткой вполне мог иметь место, а за ним наверняка последовали разбирательство дома и скандал в НИИ. Как бы там ни было, Фиму оставили на работе, а родственники приукрашивали эту историю, добавляя к ней всё новые и новые детали. В НИИ Фима сделался самым популярным человеком, но геройствовать ему довелось недолго, потому что через два месяца он получил разрешение на выезд.

Затем Зоин брат рассказал, как его не приняли в аспирантуру, даже не пытаясь замаскировать причину. Он сдал экзамены по специальности и по английскому, а перед экзаменом по марксистко-ленинской философии всех соискателей предупредили, что получившие тройку зачислены не будут. Тройку получил только он, Семён Иосифович Альтшуллер. Это при том, что он окончил физфак МГУ с отличием, а его работы уже публиковались в авторитетном международном журнале, и одна из них получила поощрительную премию.

Рая подумала, что эти отъезжанты совсем не похожи на жуликов и аферистов, какими их изображала советская пресса. Им, конечно, далеко до аристократов, но все они люди талантливые, а Зоя вообще могла бы играть Вассу Железнову без грима и репетиций. Под их влиянием Боря наверняка возобновит свои разговоры об эмиграции, и теперь ей будет гораздо труднее, ведь уезжают его ближайшие родственники, которых он очень любит.

Когда Борис приехал в Минск провожать своего двоюродного брата, Фиме было не до него. Говорили они урывками, и Фима всё время отвлекался на более срочные дела. Только перед самым таможенным досмотром он сказал:

– Не выдумывай себе отговорки, плюнь на всё и езжай.

– Я бы и сейчас плюнул, да Рая боится отцу карьеру испортить. Она его очень любит, а этот краснопузый слышать не хочет об отъезде. Он работает на военном предприятии с каким-то сверхсекретным допуском.

– Если ты её убедишь, то он поедет за ней вместе со своим красным пузом. А допуск для юриста – это чушь собачья, он же не инженер, ничего в технике не понимает и никаких государственных тайн выдать не может.

– Кому ты это докажешь!

– Никому и не надо доказывать, действуй. Под лежачий камень – сам знаешь, а невесту твою легко можно расколоть. Я видел, как у неё глазки горели, когда мы говорили об Италии. Она сопротивляется только для вида, это в женской натуре, поверь мне, – он обнял брата, пожал ему руку и вместе с женой пошёл на досмотр.

Таможенники трясли его почти час, а после того как он с большим трудом опять сложил все вещи в чемодан, бригадир таможенников сказал, что его золотое кольцо-печатка весит больше, чем положено, и его надо выбросить.

– Выбросить? – переспросил Фима.

– Да, – подтвердил бригадир, услужливо подставляя корзину.

Фима посмотрел на провожающих, нашёл глазами Борю, крикнул ему: «Лови» и, бросив кольцо, пошёл на посадку. Таможенники не решились его остановить. От него исходила такая злоба, что, казалось, он прямо сейчас может выйти на ринг и набить морду чемпиону мира по борьбе без правил. Вернувшись из Белоруссии, Борис опять заговорил с Раей об отъезде, но она находила миллион причин, по которым сейчас этого делать нельзя. Оба понимали, что это отговорки, но сильно настаивать Борис не хотел. Каждый раз, когда затрагивалась эта тема, настроение у Раи портилось, а его сиюминутные плотские желания всегда оказывались важнее глобальных жизненных задач. Правда, после писем от Фимы с рассказами о путешествиях по Италии и Австрии он вновь начинал теребить невесту и однажды решился-таки поставить вопрос ребром. Ответ оказался неутешительным, и Борис воспринял это как разрыв, но на следующий день Рая, как ни в чём не бывало, стала обсуждать с ним подготовку к свадьбе, до которой оставалось совсем немного.

А вечером позвонил Фима. Он сказал, что находится в Нью-Йорке, и здесь за небольшую плату можно сделать вызов.

– Я пока не знаю, на кого, – ответил Борис, – в данный момент мне нужно три вызова.

– Зачем?

– Один на меня с родителями, другой на меня с родителями и Раей, а третий – на всю компанию.

– Это слишком дорогое удовольствие, – возразил Фима, – ты реши, кто едет, и скажи мне, потому что скоро я уже буду в Миннеаполисе, а там специалистов по изготовлению документов нет.

На следующий день Боря пошёл к Поланским. Дверь ему открыл Лев Абрамович.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал Борис.

– Проходи.

В гостиной были Нина Михайловна и Рая. Поланский, указав на стул, сказал:

– Садись, рассказывай.

– Вы, наверное, знаете, что мой двоюродный брат уехал в Америку.

– Да.

– Я собираюсь последовать за ним.

– А зачем же ты свадьбу затеял?

– Чтобы взять с собой Раю.

– Нет. Моя дочь останется здесь, и, если ты её любишь, то должен дать мне слово, что мысль об отъезде выкинешь из головы.