Ясно одно: он все больше растет, и это в зеркале отражается надутым животом, это видно, это не тогда, не потом, это здесь и сейчас. Проблема для нее, Малии, потому что у койотов материнских инстинктов нет.

(Что ж, против природы не попрешь).

Она вырывает волчонка из рук Скотта и смотрит пристально, будто настоящий, будто в клочья разорвать может этот, плюшевый, с пустыми глазами.

Они же на деле все такие: волки, кто чем набитые. Тут и надежды, и слова, и кресты на могилах - кто во что горазд. Теперь вот пластмассовое “беременна” на пластмассовом ярлыке.

- Мы справимся.

МакКолл по жизни оптимист, но жизни не видит.

- Он с нами не останется, Скотт.

- Все будет в порядке.

- Нет, не будет. Моя мать хотела убить меня. А что, если я тоже этого захочу? Если я убью его? Что тогда?

- Ты не такая, как она, Малия. Ты полюбишь его.

Боли столько, что впору задохнуться. Малии кажется, она уже.

- Скотт.

- Послушай, он теперь часть стаи, тот, кого мы обязаны защищать. И мы не можем просто взять и отдать его. Это не обычный ребенок, это оборотень, который не сможет контролировать себя. Мы должны научить его, должны быть рядом, когда он осознает, когда в первый раз обратится.

У него в глазах мольба с Тихий океан. Кто-нибудь, киньте спасательный круг, Малия идет ко дну.

- Мы не можем, Скотт.

“Мы” - стая. А затем все к двоим вдруг сводится, будто они во Вселенной одни.

- Я с тобой, Малия. Я всегда буду рядом, - заевшая пластинка и его руки, которые держат, которые на поверхность вытаскивают, утонуть не позволяя, которые просто забирают

боль.

========== видит ==========

На двадцать шестой неделе он становится ей.

У Скотта глаза на мокром месте, а у Стайлза отеческой гордостью горят, и оба рады чересчур, оба в черно-белый экран уставились и оторваться не могут.

Малия не понимает, не разделяет, потому что просто-напросто не верит. Ручки, ножки, вся она точно перед глазами. И это столько же правильно, сколько нет.

дочь.

Слово на языке не горчит; горчат воспоминания, осознание, что и она была. В восемь родители на приемных и нет не делились. Мама (та, которую помнит) целовала на ночь и лепила смешные пластыри на разбитые коленки. И говорила всегда: “Я люблю вас, мои девочки”. Они тоже любили.

А потом вдруг оборвалось.

Чувство вины в пустоте груди обосновалось вполне себе ничего: разбило лагерь, разожгло костры (погребальные). Теперь вот прижигает временами рваные края, чтобы не крошились.

Малия навсегда запомнит страх в маминых глазах - это не стереть теперь, пятновыводителем из подкорки не вывести. Она ведь семью убила, потому что понятия, что делать, не имела. В документах как-то позабыли черкнуть про все это сверхъестественное дерьмо, которому тогда случиться только предстояло.

Зато она знает теперь, что Скотт прав. Они не допустить обязаны, чтобы она превратилась, чтобы рвала и метала здесь, пока они сами где-то там по кирпичикам выкладывают перспективы.

У МакКолла ответственность всегда и неизменно их. На деле же ее, Малии, ее и Стайлза, потому что они облажались, не Скотт.

- Что мне делать? - вопрос прилетает в арджентовский лоб не иначе как пулей.

Малия на пороге лофта стоит, а он - у окна, и расстояние между ними свободно в мешки под глазами поместиться может. Она в избытке принципиальная и боль прячет; раненного койота всегда находят по запаху.

Крис понятия не имеет, как она пахнет. То есть, имеет, но эмоции нос не улавливает. Зато глаза - да. Арджент же охотник, он за нее взглядом цепляется, как зверь.

- Для начала тебе стоит попробовать спать по ночам, - он прожигает, потому что научился читать. Каждую ее клетку, каждый изгиб и каждый вздох.

(Она же не говорит никому, что плачет).

- Будет девочка, - Малия пытается небрежно, но голос срывается все равно. - Девочка-койот, которая в восемь разорвет на части свою семью.

Крис бы ответил, что она не виновата, но самого тот же демон гложет: что рассказал тогда, позволил, не смог спасти.

Эллисон.

- Ты должна оставить ее.

- Я не могу.

- Ты должна, - у Криса взгляд холодный, но Малия привыкшая, Малии никогда больше, как тогда, в Айкене, не согреться.

- Виктория, моя жена, - он начинает вдруг, - сделала четыре аборта, прежде чем появилась Эллисон. Ни один врач не смог этого объяснить, но еще одна прерванная беременность могла убить и ее саму. И тогда родилась Элли. Она запретила называть себя так, когда ей исполнилось восемь. Всегда отважная и не умеющая плакать, она боролась с собой и боролась за других.

Та, которая на сердце вырезана, которая кровоточит до содранных костяшек и искусанных губ. (у них, не у нее, Малии).

Та, что под дубовой крышкой теперь.

- Издержки пути, который я выбрал.

- Но я не выбирала!

Малии волком хочется выть, драть глотку, чтобы только без: я боюсь, Крис.

- Когда ты ставишь крест на последней могиле, понимаешь, сколько ошибок совершил и сколько слов не сказал.

Это оседает горечью, и все, что нужно, - обнять, прижать к себе, потому что он поломан, потому что заживо похоронен. У него сердце в земле бьется. Промозглой и сырой, как жизни их (от слез не высохшие).

Малия бы поделилась, у нее теперь два, но быть здесь не может больше. Она снова бежит, только теперь от правды. Той, что проглатывает, не пережевывая, целиком, какие есть. Бежит и падает в руки Скотта, который битый час лес шерстит, чтобы ее найти.

Он хватает за плечи, смотрит так, будто вот-вот растворится, исчезнет, рассеется, как дым.

Будто он ни за что ее не отыщет.

И тогда он целует, запоминая. Целует, чтобы больше никогда не потерять.

========== любит ==========

Малия появляется в лофте аккурат четырнадцатого числа с широкой улыбкой и валентинкой, вовнутрь упакованной с пометкой “не открывать”. На улицах разноцветные шары, а у Криса холодная простота углов и стен. И оружие, выставленное в ряд.

- Я придумала! Ее заберешь ты.

Она обрушивается на голову, как прямой приклад.

- Твою дочь? - он спрашивает так, для ясности.

- Она не сможет убить тебя, и ты знаешь, что делать с оборотнями.

Будто самое очевидное на свете.

- Ты все знаешь, Крис, ты справишься.

- Хочешь, чтобы я воспитывал твою дочь?

- Нет, ты будешь воспитывать свою дочь, которая просто когда-то была во мне.

Крис достаточно времени с девчонкой провел, чтобы настрой понимать. И да, Малия не шутит. Кажется, она понятия о чувстве юмора не имеет.

- Это Скотт предложил тебе?

- Нет, но он уверен, что это лучшая идея, которую мы могли придумать.

Арджент смотрит пристально, глазами сверлит до дна души.

- Тебе не придется больше ставить кресты, Крис. Это твой шанс. Шанс начать заново, - Малия хватает за руку нескладно, по-детски. - Я думаю о тебе.

- А кто тогда подумает о тебе?

Это резко. Это бьет под дых и поражает, как молния, как заточенный финский нож.

- Скотт, - она жмет плечами. Нескладно. Неуверенно. - Он альфа, он…

Не Стайлз.

- Он всегда рядом, - у нее вой ногами застревает в горле.

- Ты уверена, что делаешь правильный выбор?

- Я уверена в тебе, Крис.

Малия на восемьдесят пять процентов состоит из боли. Брошенная, забитая до гематом-мечт, которые исчезают быстрее, чем исполняются, оставленная на дороге к “завтра” (не своему, у нее нет) и забытая еще вчера.

- Борись за себя, Малия, обещай мне, что не сдашься.

Он поверить не может, что плот пробит, а она не тонет.

- Знаешь, я ведь все еще могу оторвать тебе голову.

Малия улыбается, и Крис уверен, что в ней не ошибся.

//

Стайлз появляется в ее доме аккурат четырнадцатого числа в четыре с четвертью часа. Выбивает плечом дверь (хорошо, отца нет) и ловит запястье, сжимая, пережимая, оставляя пальцев следы.

Раньше - по всему телу: под ребрами, на бедрах. В последний раз были так близко, когда мяли простыни на его кровати, когда он ядом по венам пролился, когда с ней был, в ней.