========== отравляет ==========

Малия знает, что просчиталась, когда покупает тест на беременность и запирается в кабинке захолустного аптечного туалета. Выпускает когти, рычит, видя две полоски на экране, думает, что уязвима, что не защитится, что он изнутри пожирает, сосет, делает слабой. Хочется всадить когти в живот и достать, вырвать с корнем, уничтожить, потому что она койот, и ей, черт возьми, семнадцать.

Из Стайлза тоже отец так себе - он от полумертвой Лидии не отходит, в мешки под глазами складывая обиду на МакКолла и щенячью преданность Мартин. Удивительно, что и для вины место остается, мол, прости, Малия, что не вышло.

Она себя ненавидит за слабость, а его - что вовремя не остановил/не оставил. Их отношения уже давно по швам трещат: красных ниток не хватит, чтобы зашить, да и смысла нет. Расстаться - самое правильное, что они могли сделать.

Хейл (не Тейт) сопли не жует и на кулак не наматывает. Она идет по вбитому в подкорку пути и делает вид, что не чувствует ничего, что не слышит хаотичных ударов сердца внутри.

Брэйден приезжает через неделю и не спрашивает, когда Малия трижды за вечер сгибается над раковиной, но каждый раз с нескрываемой усмешкой протягивает ей пластиковую бутылку, чтобы прополоскала рот.

Она вся желто-зеленая и тяжело дышит, вытирая пот со лба рваным кухонным полотенцем. Брэйден смотрит так, будто “я беременна” написано у Малии на лице.

- Съела кебаб на заправке, - она говорит раздраженно, и наемница-помощница в ответ пожимает плечами.

Оставшийся вечер она предсказуемо игнорирует звонки Скотта и спит в обнимку с унитазом. Утром приходит отец и подозрительно косится сначала на спящую в гостиной Брэйден, а затем и на мертвецки бледную Малию, но вопросов не задает.

Завтракают они в гробовой тишине. Вернее, все, кроме нее, потому что она бесцельно ковыряет вилкой жареный бекон и думает, что раковина ближе, чем мусорное ведро.

В обед заявляется МакКолл, и к этому времени Малия готова разорвать себе живот и залить его обезболивающим, потому что он отравляет ее. Скотт просит помочь и бескостным языком мелит избранную чушь, но ей на мораль его плевать. Даже когда он в своей привычной манере говорит о двух сердцебиениях с выбитым на лбу “ты можешь доверять мне, Малия”.

Она смотрит непривычно холодно:

“Последний и единственный, кому я доверилась, убежал к своей драгоценной банши, оставив внутри меня монстра. Веру переоценивают, Скотт”.

Но вместо этого:

- Скотт, иди домой. Я не могу помочь.

Она захлопывает дверь перед самым его носом и заходит в кухню с будничным:

- Что-нибудь узнала?

- Твоя мать собирается убить тебя, - Брэйден щелкает орехи, и взгляд у нее раздражающе-безразличный. - А ты собираешься убить своего ребенка. Стайлз сказал бы, что это семейное, ты так не думаешь?

Имя значимостью больно царапает где-то в груди. Малия сглатывает, но находится быстро, потому что слабой выглядеть не в ее правилах. Отвечает, что это не имеет значения, что Стайлз не имеет значения. Проще врать - так было всегда.

Брэйден, впрочем, не развивает. В меру понятливая, потому не удивительно, что уживается с Дереком.

Она уезжает после девяти, оставляя на подъездной дорожке клубы пыли и обещая вернуться. Между строк Малия читает банальное “не наделай глупостей, пока меня нет”. Тейт хмыкает совсем по-хейловски и, как в детстве, зачем-то перегибается через перила, но затем ее предсказуемо тошнит на идиотскую клумбу отца.

МакКолл вырастает возле точно по расписанию с тремя коробками пиццы и глуповатой улыбкой, но без своего коронного “ты в порядке?”.

- Решил узнать, как ты, - что ж, в моралистическом словаре альфы новая фраза.

- Нормально, - врет Малия и вытирает рот рукавом. Скотт брезгливо не морщится, и она уверена, что он бы и убрать помог, и отмыл, и постирал, если вдруг понадобится.

- Пришел поужинать, раз уж Брэйден здесь.

- Больше нет, уехала.

Разговор по-детски не клеится, и оба это чувствуют. Малия сдается первой и не слишком любезно предлагает Скотту войти.

Он неуклюже плюхается на стул в кухне и открывает пиццу, пододвигая к ней ближе. Она бы спросила, как дела у Стайлза, но ответ, очевидно, будет не тем, который хочет услышать. Оба не говорят о сверхъестественной трясине, и вечер почти претендует на звание нормального, но затем Скотт выдает:

- Ты можешь рассказать мне, Малия.

- О чем рассказать? - она спрашивает нарочито беспечно, но Скотт оборотень, Скотт истинный альфа, и он его слышит.

- Ребенок от Стайлза, верно?

Серьезно, МакКоллу медаль можно дать за сообразительность, но у них тут не церемония награждения.

- Это то, что никогда не станет ребенком, Скотт. Койоты съедают своих детей, - она выдыхает. И предпочитает не вспоминать, что разорвала на части шестилетнюю сестру.

========== убивает ==========

Комментарий к убивает

много Сталии, но это временно.

Тео эпизодический.

глава специально для ria push. (не знаю, чего ожидали, однако, надеюсь, не слишком плохо)

приятного прочтения :)

Скотт исчезает на две недели.

За это время Малия успевает спустить в слив восемьдесят учебных часов и по меньшей мере одиннадцать раз ругается с отцом, который вдруг заделывается в строгого папочку, читающего нотации вместо промаслившихся газет. Однажды он, не подумав, ляпает про Дом Айкена, и ей, чтобы только язык его через его же реберную клетку не пропустить, приходится спать на жухлой подстилке из листьев.

В ней сейчас койота больше, чем человека, потому что ржавый якорь тонет в сердце Лидии Мартин - не Малии. Она разрывает зубами кроваво-полосатые стейки и блюет в бумажный пакет, думая, что окончательно сдвинулась со своего оттраханного ума.

Пытается за себя цепляться, но не выходит: облезлый лабрадор отца так некстати встает на пути. Малия закапывает его, разодранного и мертвого, на заднем дворе, выцарапывая на камне нелепую кличку, и ни черта не понимает, потому что жалость быть должна, а ее нет.

Вечером врет отцу, что понятия, где собака, не имеет. А ночью пробирается к могиле и рыдает навзрыд, цепляясь пальцами за волосы, потому что не должна была, не сейчас, боже, не в этот раз.

У нее дыра вместо сердца. Дыра в форме Стайлза, с воспаленными краями и пластами дешевого скотча. Чтобы себя терять, время есть, потому что клетчатого мальчика давно уже лишилась.

Она сидит час, два. Желтый диск повисает в утренней дымке, как белье на веревках. Малия бы сорвала, порвала, затоптала старой подошвой, чтобы дня нового не видеть. Чтобы только без мыслей (я тебя никогда не оставлю).

Ты уже, Стайлз, - хочется выть, но горло молчанием царапает. Она ненавидит клетку, ненавидит фланелевые рубашки, потому что Стайлз, потому что о нем болит.

Она на себе ткань рвет. Треск такой, будто ломаются ветки. И кости.

Малия падает на колени, лицо в ладонях пряча. И плачет, захлебываясь почти. Если бы не отец, утонула и никто бы не нашел.

Он сжимает в объятиях и тащит в дом, ни черта не понимая, потому что его дочь во дворе по утрам не рыдает.

Малию от самой себя тошнит, серьезно, но знает, что все из-за него.

Монстр внутри душит слезами, и она бы рада отцу объяснить, но тот смотрит по-детски напугано, так, что врезать хочется.

Малия отталкивает Чарли и рычит почти, сверкая (не голубыми) глазами. Хочет бежать, сбежать, вот так, без рубашки, без себя-человека, но визг тормозов за окном буквально кричит, что идея идиотская.

Самообладание возвращается, когда выходит из дома. Учуяла даже за бетонными стенами:

Рэйкен.

- Какого черта ты делаешь здесь? - она припечатывает его к панельной стенке и смотрит, как бегают зрачки, а губы в усмешке кривятся, но дрожат.

- Что с тобой? - Малия спрашивает, потому что Тео перед ней до задницы странный. Весь неправильный, с изрешеченными красным белками и опаляющим дыханием.

- Рад видеть тебя, Малия, - говорит привычно, и сердце бьется ровно, но со скоростью в икс два.