– А теперь – давай скоренько в поле, пока солнце росу не съело, соберем праздничной травы.

Мы огибаем балку, и перед нами открывается бескрайний простор. Степь, разбуженная стрекотанием кузнечиков, жужжанием пчел и жуков, цветет, дыша пряным теплом. И это дыхание качает красные, синие, сиреневые, серебристые островки из цветов мака, васильков и цикория, шариков дикого чеснока, шелковистых метелок полыни. Меня влекут к игре порхание мотыльков и бабочек, больших белых с черным окаймлением, с узорами на крылышках.

Бабушка нарезает тонкие, но жесткие стебли чеснока, венчанные сиреневыми шарами, быстро находит духмяные травы – шалфей, чабрец, душицу, полынь. Полыни среди трав – больше всего.

Дома мы сначала завтракаем. Есть я никогда не хотела. Меня кормили, рассказывая что-то интересное. Как только я открывала рот, чтобы что-то спросить, в него быстро совалась ложка, а я, давясь, глотала. Конечно, текли слезы, молчаливые, потому что тыльная сторона опустевшей ложки нацелена мне в лоб.

Дед, не выдерживая «экзекуции», уходил, требуя прекратить мучения.

– Не кормить ее! Пусть проголодается и попросит, – распоряжался он.

Пробовали, но мог пройти день, наступал поздний вечер, а я не просила. Неудача дедовых «экспериментов» привела к тому, что меня кормили в отсутствие его. Бабушка за кормлением приговаривала: «Ротато, ротато – сегодня не свято». – «А как это?..»

«А это, как я, не рассиживаясь, быстро значит».

На этот раз, хоть и нехотя, я что-то съедаю и даже тороплюсь, мне предстоит нарвать мяты, ощипать цветочки с гроздьев акации и вместе с бабушкой убрать дом травой и цветами. Нащипанной акации много. Ее цветочками с бабушкой выкладываем орнамент на полу вдоль пустых стен, раскладываем и рассыпаем траву по дому и поем казачьи и украинские песни. Я их слышу с рождения и знаю все тексты именно с тем характерным произношением, которое свойственно «хохлам». Это всегда забавляло маминых гостей, «москалей». А еще мы поем припевки, частушки:

Комнаты преобразились, дом стал похож на сказочный теремок.

Потом бабушка готовит обед, а я «читаю» ей свои книжки. Чтением это только называется, потому что я давно все знаю наизусть. В полдень меня ждет дневной сон, нелюбимый, как и кормление.

Сколько себя помню, я никогда не спала днем и не могла понять, зачем это, если есть ночь. Сегодня дневной отдых мне интересен. Я с охотой отправляюсь в переднюю комнату и укладываюсь на фуфайку, раскинутую под столом в зале – мое любимое место. Еще я любила забираться под кровать. Одну меня оставляли нередко, и там я себя чувствовала в безопасности. По улице часто ходили нищие, цыгане, погорельцы, настойчиво стучали в окна, прося подаяние. Мое поведение взрослые успешно правили угрозой: «вот украдут тебя цыгане» или «отдадим тебя цыганам».

Из-под стола разглядываю красоту, которую мы сотворили с бабушкой, мечтаю, как расскажу маме, тете и дедушке, где сегодня была, что делала. Весь наш небольшой дом наполнился единым травяным духом, в котором трудно различить запах каждой отдельной травы и цветка.

Бабушка дает мне наказ – лежать, а сама идет прикрывать ставни. Днем они закрываются не плотно, и в щели между ними, как сквозь прикрытые веки, струится свет. Его лучи, перекрещиваясь и отражаясь от зеркал на столе и стене, образуют прозрачный столб, в котором идет игра света… Припоминаю утренний бабушкин рассказ о Святом Духе. Вот Он сошел и в наш дом. Теперь я знаю, какой Он. Лежу, притаившись, чтобы не ушел, и, на удивление, начинаю дремать…

Дремота рвет нить воспоминаний, но забываюсь я ненадолго – в кресле неудобно, да и забот в мартовском саду непочатый край. Полынь в руке привяла, но еще сохраняет запах. С наслаждением вдыхаю его, благодарно поминаю родных, уже закончивших земной путь. Теперь бы я с удовольствием полежала.

Бабушка была старенькая, беловолосая, похожая на маленькую волшебницу с тихим добрым голосом. Я любила расчесывать ей волосы гребенкой. Они были прямые, длиной до ушей и белые-белые. Вот однажды расчесываю, и вдруг вижу темное пятнышко на прядке на самом затылке.

– Бабушка, да у тебя же волосы грязные – надо баню топить, – удивилась я.

Она смеется, а по лицу тонкими солнечными паутинками улыбаются морщинки:

– А ты думаешь, что у меня всегда такие волосы были белые? Да рыжая я была, да кудрявая, две косички заплетала без ленточек и они не расплетались. Это не грязь, а пятнышко из молодости. А сейчас волосы у меня седые!

С тех пор я тоже рыжие волосы хочу, как у бабушки. Может быть, когда-нибудь и у моей внучки будут.

Бабушка рассказывала мне, как плывут облака. Я раньше думала: «Облака такие большие и красивые», но они то есть на небе, то вдруг пропали. А оказывается, это их ветер носит – так бабушка сказала. Теперь, когда я смотрю на небо, вспоминаю, как бабушка меня удивила.

Бабушка меня любила, мне кажется, очень-очень сильно, особенно когда я совсем маленькая была. Я ее очень часто просила петь мне «Кисоньку-брысоньку».

Это было лучше всего на свете. Лето, жарко, мы сидим в избе на кровати, я прошу:

– Бабушка, спой мне «Кисоньку-брысоньку»!

А сама боюсь, потому что «Кисонька» в самом конце очень щекотная, а щекотки я до смерти боялась, меня мои старшие браться и сестры так щекотали, что я дышать не могла.

Бабушка берет мою руку, переворачивает ласково своими тонкими пальцами, проводит по руке от запястья до самого верха и нараспев проговаривает, словно заклинание:

А в самом конце:

И неожиданно как защекочет под мышкой. И мы хохочем. Это один из лучших в жизни моментов. Уже когда я училась в старшей школе, я просила мне спеть «Кисоньку», но бабушка отмахивалась: «Не помню я ничего». И это было так грустно, ведь и я помнила из песни только начало.

Бабушка часто спала днем, а мне хотелось с ней поиграть, чтобы она спела мне частушки. Она спит, похрапывает, я жду – бабушка не просыпается. Тогда я ей веки поднимаю: «Бабушка, спой мне частушку!»

О, она знала их много и учила меня:

Или:

Мне было лет пять, на Масленице меня поставили на телегу и заставили частушки петь, я спела и выиграла мыло – вот была радость.

А моего брата бабушка таким частушкам научила, просто оторви да брось, он их во втором классе на утреннике спел:

А еще: