Но у Кириной мамы были другие планы.

– Командуй у себя в части! – охладила она бывшего мужа ледяными глыбами слов. – Я с Кирой уезжаю в Кустанай. Там рядом и бабушка, и моя сестра Валя. Они нам помогут. В Кустанае мне обещали и должность хорошую, и даже отдельную квартиру. Со дня на день я жду официальный вызов. А в твоём военном городке, у чёрта на куличках, мне делать нечего.

Как сказала мама, так в дальнейшем и вышло. Лётчик-ор-деноносец, на счету которого было немало боевых вылетов и удачно завершённых воздушных боёв, не смог сладить с женой. В очередной раз расстались, разъехались в поисках лучшей жизни. И пришлось Кире большую часть времени проводить либо в детском саду, а затем школе, либо у бабушки с тёткой, у которых был свой дом с огородом и плодоносящими яблонями. В бабушкином деревенском доме в небольшом посёлке под Кустанаем ей было не так одиноко, как в маминой городской квартире, – здесь она росла на пару со своей двоюродной сестрой Ритой.

Это продолжалось вплоть до нового переезда – на этот раз в Сочи, где Нине Сергеевне предложили повышение по службе и со временем обещали дать отдельное жильё. И упустить шанс, который выпадает раз в жизни, Нина Сергеевна не собиралась. Кира тогда уже оканчивала десятый класс школы.

С тяжёлыми сумками в руках Кира Борисовна с трудом забралась по ступенькам в автобус. Нет, не задыхалась. Побаливала нога, по щиколотку оплетённая багровой сеткой вен, что выглядело как ожог или огромное родимое пятно. Болезнь сосудов день ото дня прогрессировала, но собой заниматься Снегирёвой было некогда – на ней семья и престарелая мать. Из-за матери пришлось и на пенсию уйти, хотя могла бы трудиться на благо страны ещё с добрый десяток лет и высоко ценилась как специалист. Если бы мама жила с ними – можно было бы и не бросать работу. Уговаривала маму переехать к ним, ведь площадь вполне позволяет, но та не согласилась. Хочет жить одна. И обменять квартиру на другую, поближе к дочери, тоже отказалась. «Мне уже недолго осталось куковать на белом свете, – выдвигала основной аргумент. – Вот умру – делайте, что хотите. Меняйте квартиру, продавайте – мне уже будет всё равно».

Кира Борисовна поискала глазами свободное место в салоне автобуса, но нет, всё занято. И не только пожилыми людьми, уставшими от жизни, но и молодёжью.

– Слушай, парень, – услышала она трескучий голос: дед в чёрном болоньевом плаще обратился к подростку, который развалился на сиденье и щелкал кнопочками мобильника, изображая крайнюю занятость. – Ты бы уступил место женщине, вон она, с сумками стоит, – и показал глазами на неё.

Подросток сделал вид, что не слышит, продолжая терзать свой телефон.

– Я тебе говорю, – возмутился старик.

– Кого вы просите! – фыркнул лысый мужчина в потёртой кожанке, сосед старика. – Это же дегенераты! Они место принципиально не уступят – воспитаны на убеждении, что люди советского поколения не так жили, не за то боролись, и вообще привели страну к краху. А значит, и уважения не заслуживают. А что строили, воевали, свои жизни не щадили, чтобы они родились – это не считается. Это нам в заслугу не ставят. А сами они что могут? Только кнопочками щёлкать?

– Ага! Только кнопочками! – поддакнула ему старушка в платочке горошком, сползшем к спине. – Ни ума, ни образования у них нет! Зато научились кричать о своих правах! А то, что за любыми правами должны следовать обязанности, они даже и не слышали.

– А если и слышали, то пропустили мимо ушей! – оживилась женщина с накрашенными, как у Мэрилин Монро, губами. От неё пахло дорогими духами. – И не знают, что каждый человек должен отвечать за свои поступки! Перед обществом, перед страной, перед поколениями предков, отстоявших для них право на жизнь. Да и перед потомками тоже!

Автобус сделал резкий поворот, накренившись набок, и Снегирёву бросило на мужчину в кожанке. Но устояла, и его с ног не сбила.

– Простите, пожалуйста! – смутилась она, с трудом удерживая равновесие.

– Ничего, бывает, – кивнул мужчина.

Тем временем страсти в толпе накалялись.

– Думать для них – слишком сложное занятие, – продолжал ругать молодое поколение старик в плаще. – Не привыкли они шевелить мозгами! Спроси у него, кто такой Пушкин – полезет в Интернет, чтобы посмотреть.

– Хуже того, им не объяснили, что свобода – это вовсе не вседозволенность и хамское поведение. А они свободу только так и понимают! Дескать, я свободен, а значит, что хочу, то и делаю. И пошли вы все со своими нравоучениями.

Подросток, из-за которого вес сыр-бор начался, и ухом не повёл на эти слова, увлечённый какой-то электронной игрой. Судя по физиономии, ему нравилось его собственное независимое поведение. Пусть шумят, языками чешут. Как говорится, а Васька слушает, да ест.

Женщина с губами Мэрилин Монро хотела продолжить гневный крик, но её перебил мужчина в кожанке:

– И всё это благодаря тому, что в годы перестройки в школы забросили новые учебники, спонсированные американцем Соросом. А это был и есть первый враг России. И СМИ какое-то время тоже были под его контролем. И началась масштабная промывка мозгов! Нас стали поливать грязью! Занижать и осмеивать наши успехи! Мол, даже войну с фашистами выиграли не мы, а американцы!

Пассажиры автобуса разошлись не на шутку. Люди, получившие советское образование, которое справедливо считалось лучшим в мире, не хотели мириться с тем, что могло прийти им на смену…

– Вот только не надо всех огульно охаивать! – вступил в разговор доселе молчавший молодой человек, аккуратно подстриженный и в опрятной одежде. – Есть среди молодёжи и нормальные ребята, которые и учатся, и работают, и ценят завоевания своих отцов и дедов. И даже в акции «Бессмертный полк» принимают участие. Да и правительство, наконец, стало возрождать былую мощь России. Разве не так?

– Так-то оно так, – согласился с ним старик в болоньевом плаще, – но мы сейчас говорим о тех, у кого мозги засорены всяким мусором. И кого надо воспитывать, а точнее, перевоспитывать, чтобы стали людьми, а не быдлом.

Кира Борисовна молча слушала словесную перепалку и думала о своём Вадике. Он родился в начале девяностых, когда грянула перестройка, и спасибо Глебу – тот всё сделал для того, чтобы она могла заниматься сыном. Может, потому, что целых семнадцать лет им пришлось ждать, когда, наконец, случится зачатье и родится ребёнок, они отдавали Вадику все свои силы, ни на миг не отдаляясь от него, не закрываясь, как щитом, собственными проблемами. Считали, что главное в воспитании ребёнка – дать ему правильные жизненные установки. И в итоге не позволили смутному времени разъесть вредоносной гнилью ещё неокрепшую детскую душу.

В конце концов пассажиры дружно допекли подростка. Он вдруг соскочил с сиденья, отключив мобильник, и недоумённо закрутил головой в отчаянной попытке разглядеть что-то за окнами автобуса. Кире Борисовне уже пора было выходить, и она направилась к выходу. Освободившееся место занял дед в плаще, довольный тем, что воспитательная работа не прошла даром. И вдруг этот паренёк протянул ему табличку, на которой печатными буквами было написано: «Извините, я глухой. Мне нужна остановка “Улица Есауленко”. Подскажите, пожалуйста, когда выходить». Старик ошеломлённо смотрел то табличку, то на подростка, рядом стоящие люди начали тянуть шеи, чтобы тоже прочитать текст.

– Да он глухой! – произнёс кто-то вслух. И все, кто до этого костерил подрастающую молодёжь, почувствовали себя неловко. А подросток виновато хлопал глазами – заигрался, ничего не видел, а слышать просто не мог. И стало понятно, почему он не реагировал на колючие слова. Старик вернул ему табличку и кивнул, обещая сообщить, когда будет нужная остановка.

Кира Борисовна сошла со ступенек автобуса, вдохнула полной грудью воздух, прочищая лёгкие – в автобусе жутко пахло бензином, пылью и человеческим потом – и направилась по неровной, с трещинами и выбоинами, асфальтовой дорожке к приземистому дому матери. Развесистые акации и джида с густыми ветвями, усыпанными колючками и мелкой жемчужной листвой, среди которой прятались серебристые плоды размером с кедровый орешек, отбрасывали на дорожку косматые тени. Аллею обдувал свежий ветерок, и идти было нежарко.