Светает еще сильнее. И я направляюсь к пруду по гравийным дорожкам, наблюдая, как просыпается в блестках росы сад. Воздух наполняется цветочным ароматом – как будто кто-то прямо надо мной вытряхнул пакетик с пыльцой.

Кажется, теперь я знаю, как пахнет утро – розами и рассветом.

Неподалеку от неподвижного темного пруда на коленях сидит наполовину седой мужчина лет шестидесяти в рабочем комбинезоне и перчатках – он стрижет разросшийся, но при этом чахлый куст с бледно-желтыми розами. Рядом стоит тележка с саженцами, в которой лежит открытый чемодан с набором инструментов. Наверное, это садовник, а лицо у него сосредоточенное и угрюмое. Еще бы, кто в здравом уме будет весел в пять утра на рабочем месте?

Но я почему-то рада, что вижу его, потому что он напоминает мне дедушку – тот тоже ни свет ни заря просыпался и копошился в нашем маленьком саду у дома. Ну а еще я и садовник – на одном социальном уровне. Вообще-то я не обращаю на это внимания, но в этом шикарном месте чувствуешь всю прелесть социального расслоения.

Вот задница, ненавижу неравенство – по какому бы то ни было признаку.

– Проклятье, – доносится до меня. – Почему я должен заниматься этим?

Некоторое время я наблюдаю за тем, как садовник неаккуратно кромсает несчастные розы, время от времени едва слышно ругаясь, а потом, когда уже хочу уйти, он вдруг резко встает и, запинаясь, падает прямо на тележку, а вместе с ней и инструментами – на землю. Перед моими глазами вспыхивает картина из прошлого – дедушка однажды тоже упал, когда подстригал цветы, и неудачно напоролся ладонью на гвоздь.

Я стремительно, но неслышно шагая, подхожу к садовнику, который сидит на земле, потирая спину. Может, у него больная спина?

– Вам помочь? – спрашиваю я. Он вздрагивает и резко поворачивается ко мне. Лицо у него жутко недовольное и строгое, взгляд – цепкий. По моим рукам почему-то ползут мурашки.

– А ты еще кто такая? – с непередаваемым отвращением в голосе спрашивает садовник, игнорируя мою протянутую руку.

– Гостья, – хмыкаю я. – Временная.

– Проходной двор, – ворчит он и, все так же игнорируя мою руку, встает на ноги. Садовник высок, худ, но крепок и жилист, несмотря на возраст. Наверняка в юности был хоть куда, да и сейчас привлекает взгляды почтенных дам. Он начинает собирать инструменты, и я помогаю ему, но удостаиваюсь только косого взгляда. А когда пытаюсь пристроить на место слегка пострадавшие саженцы, смотрит на меня тяжелым взглядом и говорит повелительно:

– Убирайся. Оставь меня одного.

– Чтобы вы опять упали? – хмыкаю я, почему-то вновь думая о дедушке – он не любил, когда кто-то видел, что у него что-то не получается, и никогда не принимал помощи, потому что был гордым. Разумеется, в меру гордым, но до самого конца жизни всегда утверждал, что в первую очередь он мужчина и только потом – дед. И что все может даже с надорванной спиной и негнущимися ногами.

– С чего ты взяла, что я упаду? – морщится мужчина.

Я пожимаю плечами.

– Первый же раз вы почему-то упали.

– Я сейчас позову охрану, и тебя вышвырнут отсюда, временная гостья, – грозит он.

Ну точно, как мой дедушка, – всегда злился, когда у него что-то болело.

– Да ладно вам. Вы лучше розы правильно обрезайте, – назидательно говорю я. – А то вам потом хозяева по шапке настучат за криворукость.

Он почему-то хмыкает.

– Жесть… – говорю я. Куст непонятной формы, явно изнеможден, цветы – редкие, мелкие, поскольку его давно не обрезали, на нем множество сухих листьев, веток и побегов. Садовник явно пытался исправить ситуацию, но у меня такое чувство, что куст сначала пожевали прожорливые мыши, а потом обглодал кролик.

– Слушайте, вы элементарного не знаете. Вы точно садовник? – с подозрением спрашиваю я.

– Помощник повара, – отвечает он, глядя на меня уничтожающе.

– Что? А к розам зачем полезли? – не понимаю я. Мне их правда жалко.

– Велели, – одним словом отвечает он.

– Зря велели. Бедный куст. За что вы с ним так? – качаю я головой.

– Да какое тебе дело до куста? – спрашивает мужчина со злостью.

– Мне его жалко. Вы не умеете ухаживать за розами.

– Ну, покажи, как надо, – противным голосом говорит он и делает какой-то знак позади меня, который я не могу разгадать, а когда оборачиваюсь, никого не вижу. И не придаю этому значения.

– Да легко, – отвечаю я, надеваю перчатки, становлюсь на колени перед розами, и руки сами вспоминают, что надо делать при формирующей обрезке.

– Нужно стричь по диагонали, а не по прямой. Перекрещивающиеся и растущие внутрь побеги обязательно обрезаем… А вот молодые ростки обрезать нельзя – из них же бутоны появляются. Запомните – для сохранения жизненных сил куста вам нужно обрезать все старые стебли и оставлять только молодые и сильные. Обрезка должна быть радикальной. Иначе розам… – Я поворачиваюсь и провожу по горлу большим пальцем.

– Ха! – вдруг радостно восклицает помощник повара. – Я всегда так говорю. Но меня называют неэтичным, – сварливо добавляет он.

Я приподнимаю бровь:

– О чем вы так говорите?

Он на мгновение задумывается, а потом отвечает:

– Из холодильника нужно выбрасывать всю дрянь, чтобы было место для нормальных продуктов, иначе нечего будет есть. Как только что-то испортится, нужно немедленно выкидывать, или провоняют все продукты.

– Логично, – вынуждена признать я.

– Но вот когда так говорят о людях, тот, кто это говорит, становится мерзавцем.

– Люди несколько отличаются от еды и цветов, – говорю я. И помощник повара снова смотрит на меня не самым приятным взглядом.

– Что ты вообще здесь забыла? – спрашивает он, явно намекая на то, чтобы я оставила его наедине с розами.

– Я вам просто помогаю! – возмущаюсь я из-за такой неблагодарности. И советую от души: – Вы бы крепко держались за это место, думаю, платят тут неплохо.

– Вот наглая девчонка, – вздергивает он подбородок. – С чего ты решила, что тут платят неплохо?

– Я не сильна в подобных вопросах, но мне кажется, что в таком богатом особняке платить должны хорошо, – говорю я. Садовник, оказавшийся помощником повара, закатывает глаза.

– Знаешь ли, миллионеры становятся таковыми, потому что не разбрасываются долларами направо и налево. Здесь вполне стандартные кхм… расценки за услуги обслуживающего персонала.

– Ага, значит, хозяева – скряги? – спрашиваю я со злорадством. – Поэтому отправили помощника повара стричь кусты? Сочувствую. Поищите другую работу.

Он грозит мне длинным узловатым пальцем.

– Хозяин – не скряга. Скорее, бережливый.

– Или жадный, – не соглашаюсь я.

– Лучше быть жадным и богатым, чем великодушным и нищим, – кривится он и читает короткую нотацию о том, что бедность – грех, а я в это время заканчиваю с розами. – Лучше расскажи, как ты тут оказалась, Мэгги. Иначе охрана вышвырнет тебя, – опять грозится он. Я возмущенно фыркаю:

– Какая я вам Мэгги? Меня зовут Санни.

– Как назвал, на то и будешь откликаться. Мэгги.

Это звучит так властно, что мне кажется, будто он прикалывается. Я тоже решаю пошутить в ответ:

– Я вам не собака, мистер Ворчун.

– Как ты меня назвала? – спрашивает помощник повара потрясенно. – С чего ты взяла, что я ворчу?!

– Записывайте себя на диктофон, – советую я. – А потом постройте логические цепочки и проведите анализ. Нет, серьезно, мы разговариваем пару минут, а мне уже хочется бежать. Сочувствую вашим родным.

– Это мне нужно сочувствовать, а не им, – отвечает он раздраженно.

– От свиньи волки не рождаются, – вспоминаю я народную мудрость, и мистера Ворчуна буквально передергивает.

– Слишком ты смелая, – буравит он меня взглядом. – Так ты расскажешь, как тут появилась, Мэгги? Залезть на территорию просто так ты не могла – тут охрана на каждом шагу.

– Вы что, думаете, я залезла в этот сад, чтобы своровать яблоки, мистер Ворчун? – скептически приподняв бровь, говорю я.