— Но мой отец мог бы, во всяком случае…

— Твой отец мудр и прекрасно все понимает. Мы долго беседовали с ним. Он считает, что еще наступит время, когда люди установят союз с волками. Но он понимает также, что время для этого еще не наступило. Мадаи боятся Яка. Они не верят ему. Поверь моему опыту, сын мой, не следует срывать плоды, пока они не налились соком зрелости!

Нум, в свою очередь, поднялся с места. Он понимал, что слова Абахо полны глубокой мудрости, против которой ему нечего было возразить. В глубине его души уже много дней зрела решимость расстаться, пока не поздно, со своим преданным и верным другом, вернуть ему свободу и жизнь. Но как тяжела, как бесконечно тяжела была его сердцу эта вынужденная, эта жестокая разлука!

Он подошел к лежавшему в углу пещеры Яку, присел перед ним на корточки и стал гладить волчонка по костлявой спине.

— Нам скоро придется расстаться, мой маленький Як!

— Завтра! — сказал Абахо. — Приближается зима. Як должен научиться добывать себе пищу до наступления больших холодов.

Нум стиснул зубы. Завтра! Уже завтра он не увидит больше этих добрых янтарных глаз, смотревших на него с такой безграничной преданностью и любовью. Никто больше не ткнется к нему в колени холодным мокрым носом, не оближет его пальцев шершавым розовым языком, не прижмется к его ногам, колотя хвостом по земле и чуть повизгивая от радости…

Закрыв глаза и крепко прижав к себе лобастую голову друга, Нум пытался собрать все свое мужество, чтобы не расплакаться, чтобы не возненавидеть лютой ненавистью соплеменников, которые не понимали, которые не могли еще понять…

Абахо видел, что Нум борется с собой, стараясь овладеть своими чувствами, и не говорил ему ни слова. Мудрый Старец знал, что борьба будет трудной, но знал также, что у его ученика достанет силы духа, чтобы выйти победителем из этой мучительной борьбы.

Наконец Нум поднял голову и выпрямился. Всего за несколько минут черты его лица утратили свое открытое детское выражение: теперь это было суровое и замкнутое лицо взрослого человека.

— Мы уйдем на рассвете, — сказал он глухо, — я отведу Яка на опушку Большого леса…

— Мы пойдем вместе с тобой, — мягко отозвался Абахо, — я и твой отец Куш. Втроем нам будет легче сказать «прощай!» нашей прекрасной мечте.

Потянулись долгие зимние месяцы.

С того дня как Нум согласился на разлуку со своим четвероногим другом, среди Мадаев вновь воцарились мир, спокойствие и согласие.

В первое время сородичи, испытывая горячую признательность Нуму за принесенную им для блага племени жертву, всячески старались выказать мальчику свою дружбу. Встречая Нума, Мадаи широко улыбались ему, ласково подталкивали локтями и кулаками, дарили разные мелкие подарки. Но мальчик, поглощенный своим горем, равнодушно принимал эти изъявления симпатии, ни на минуту не забывая, что только из-за косности соплеменников ему пришлось расстаться с Яком.

И после кратковременного облегчения Мадаи снова почувствовали смущение и неловкость, поняв, что причинили мальчику жестокое и непоправимое горе.

Нум проводил теперь долгие часы, сидя на гранитном валуне возле входа в отцовскую пещеру. Не отрывая глаз от темневшей вдали опушки Большого леса, он лихорадочно прислушивался ко всем звукам, которые доносил до него оттуда порывистый, холодный ветер. Страшная мысль терзала его день и ночь: жив ли Як? Что. если дикие сородичи не захотели принять его обратно в свою стаю и прогнали волчонка, а быть может, растерзали, как некогда старого вожака, отца Яка? Глядя перед собой остановившимися от ужаса глазами, Нум видел Яка в луже крови, умирающего на холодном снегу, отвергнутого всеми: и волками и людьми. Это видение преследовало мальчика; он не в силах был отделаться от горького предчувствия.

Но однажды вьюжным морозным вечером, когда ветер вздымал с земли мириады снежинок и со страшной скоростью гнал их перед собой вдоль берегов Красной реки, Нум вдруг отчетливо услышал сквозь вой пурги голос своего четвероногого друга. Глубокий и мощный, он поднимался к серому зимнему небу и, казалось, говорил:

«Я здесь, я здесь, мой хозяин! Я помню тебя, я предан тебе по-прежнему!»

С этого вечера Нум словно ожил, стряхнув с себя владевшее им оцепенение. И все Мадаи ощутили, как с души у них свалилась огромная тяжесть. Воины и охотники, мужчины и женщины, старики и дети наперебой выражали мальчику свою любовь и внимание. А Цилла улыбалась ему так ласково и нежно, словно хотела испросить прощение за неведомую вину.

И тогда по вечерам, сидя у жаркого костра в отцовской пещере, Нум начал говорить соплеменникам о Яке. Он рассказал Мадаям, как спас волчонка от изголодавшейся, разъяренной стаи, как долго приручал его, стараясь лаской и терпением победить природную дикость и недоверие маленького хищника. Он рассказал про случай с пещерным медведем, когда Як впервые доказал свою преданность и отвагу; рассказал о Больших Ступнях, об их трусости, вероломстве и низости, о том, как ему пришлось в одиночку пуститься за ними в погоню, чтобы спасти Яка от верной гибели…

Сгрудившись вокруг пылавшего посреди пещеры костра, Мадаи затаив дыхание слушали Нума. Глаза их сверкали от возбуждения, яркое пламя отражалось в темных зрачках. Наивные и непосредственные, как дети, несмотря на внешнюю суровость, они обожали такие увлекательные, захватывающие дух рассказы и переживали все события так горячо и заинтересованно, словно сами были их участниками. Лица их то вспыхивали, то бледнели, они то вздрагивали, то замирали, то весело смеялись и хлопали в ладоши, то сжимали кулаки и потрясали ими в воздухе, и снова жадно слушали, боясь проронить слово и едва осмеливаясь дышать. В самых патетических местах рассказа лучшие танцоры вскакивали с места и изображали в пантомиме нападение пещерного медведя, испуг и унижение Гоура, крушение плота, на котором Нум пустился в погоню за Большими Ступнями, освобождение Яка.

Так мало-помалу молодой волк, изгнанный Мадаями, сделался в их глазах легендарным существом, сказочным героем, образцом отваги, дружбы и преданности.

Если погода позволяла, дети племени выбегали из тесных и душных жилищ на берег реки, чтобы хоть немного размяться. У них были теперь новые игры: «в волка и пещерного медведя», «в волка и рыжих человечков», «в спасение Яка». Но никто из ребят не хотел быть Гоуром, и каждый мечтал сыграть Яка. Прижав ладони к вискам, они поднимали над темноволосыми головенками указательные пальцы, изображавшие острые уши маленького волка, или же носились вприпрыжку среди сугробов, подражая волчьему бегу.

Нум веселился от души, глядя на эти новые, рожденные его рассказами игры.

— Видишь, сын мой, — говорил довольный Абахо. — Твоя жертва не была бесцельной. Она пошла на пользу нашей затее. Если бы мы с тобой упорствовали, не желая расставаться с Яком, дело кончилось бы тем, что Мадаи в один прекрасный день убили бы нашего питомца, потому что все племя жило в постоянном страхе. А теперь они узнали о волчонке столько хорошего, что многие в глубине души уже жалеют об его изгнании.

— Як вернулся к своей прежней дикой жизни, — грустно отвечал Нум — Назад он не придет.

— Кто знает? — задумчиво улыбался Абахо. — Кто может это знать?

Нум молча качал головой, но в самой глубине души не мог запретить себе надеяться. Несколько раз с опушки Большого леса к нему долетал голос Яка, уже не визгливый и пронзительный, как в раннем детстве, а глубокий, низкий и мощный. Это был голос взрослого зверя в расцвете сил, торжествующая песня свободного и счастливого существа, разносившаяся далеко вокруг над заснеженными просторами. На исходе зимы к голосу молодого волка присоединился другой, более высокий и звонкий. Як больше не охотился один, он нашел себе подругу.

Нум понял, что теперь ему никогда не увидеть больше своего верного друга.

Но у мальчика не было времени предаваться отчаянию и горю. Другие волнения и заботы отвлекали его от горьких дум.