Кто-то поставил стул рядом с Бурцевым, и Введенский сел.

– Виски будешь? – спросил Бурцев.

– Какие виски, я за рулем.

–Чтишь законы? Напрасно. В этой стране их нет.

– Правильно. И пока мы не свергнем тирана, их и не будет, – подал голос Сергей Галаев.

Общаться с полупьяным Галаевым Введенскому уж совсем не хотелось, и он позволил себе проигнорировать эту реплику. Зато ее активно поддержал Бурцев.

– Именно так и никак иначе. Пора кончать с этим режимом. Он слишком долго существует. Ты согласен, Маркуша?

Обычно Бурцев так называл Введенского в моменты особого расположения к нему. Но сейчас это произошло скорей всего под влиянием алкоголя. Впрочем, Введенского сейчас больше занимало совсем другое – как бы пообщаться с ним наедине. Высказывать свое недовольство его действиями при всех ему не хотелось.

– Дима, нам надо поговорить.

– Говори, у меня от друзей нет секретов.

Нет, так нет, раздраженно подумал Введенский. В последнее время Бурцев становится другим. И нельзя сказать, что он в восторге от этих перемен.

– Хорошо, буду говорить при всех. Я про твой манифест.

– Про него говоришь не только ты, про него говорит вся страна, – с гордостью произнес Бурцев.

На счет всей страны – это было небольшим преувеличением, но то, что он привлек к себе внимание – это было правда. О чем свидетельствовали отклики в Интернет. Перед поездкой сюда Введенский целый час изучал реакцию на писанину своего друга. И к своему огорчению обнаружил, что многие упоминали в своих комментариях в том числе и его, Введенского. Причем, часто, как соратника Бурцева, что ему совсем не нравилось.

– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.

– А о чем же? – удивился Бурцев.

– Ты самовольно используешь в нем мое имя.

– Тебе это не нравится?

– Представь себе, Дима, не нравится. У Варфоламеева из-за этого неприятности.

– В чем же дело?

– Грозятся закрыть институт.

– А он в штаны наделал, я так понимаю?

Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.

– Да, он сильно обеспокоен.

– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.

– Непременно передам. И когда это великое событие случится? – насмешливо поинтересовался Введенский.

– Скоро, – пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.

– Слушай его, он знает, – произнес Бурцев. – У него слово и дело не расходятся.

– А вы крови не боитесь? – спросил Введенский.

– Кто боится крови, должен дома сидеть, – ответил Галаев.

Введенский почувствовал злость, этот парень по-настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.

– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами? – спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.

Введенский увидел, как впервые за вечер лицо Бурцева посерьезнело. Он посмотрел на Введенского, затем вылил в свой стакан остатки виски и выпил.

– Ты думаешь, в таком деле мы обойдемся без крови. Когда по нам станут лупить из автоматов, я не считаю нужным погибать, словно кролик. Я намерен отстреливаться. И не только отстреливаться, а и переходить в атаку. И без Галаева и его ребят, это сделать не удастся. На это способны совсем немногие – идти вперед под автоматным огнем и видеть, как рядом погибают твои товарищи. – Бурцев вдруг наклонился к Введенскому и взял его за отворот пиджака. – Вот увидишь, то, что я тебе сейчас рассказывал, произойдет совсем скоро. И боюсь, даже раньше, чем ты думаешь. Ты понял меня?

Слова Бурцева испугали Введенского, он вдруг ясно представил себе эту картину: идут в атаку люди, и каждый их шаг вырывает из их рядов то одного, то несколько человек. Так все и будет, это похоже на пророчество. Бурцев никогда не выступал в роли пророка, но на этот раз она кажется ему удалась. Но что он, Введенский, может сделать в этих обстоятельствах? Он должен себя как-то защитить, уберечь от всеобщего кровавого безумия, о котором так настойчиво мечтают эти люди.

– Я не знаю, Дима, прав ты или нет, но я настоятельно тебя прошу: не используй в своих пропагандистских материалах мое имя. Я тебе такое право не давал. И вообще я не желаю участвовать во всем этом безумии. Я ученый, а не революционер.

– Ты можешь быть кем хочешь, хоть поваром, но ты уже завяз в этом деле по макушку, – пожал плечами Бурцев. – Неужели ты этого не понимаешь?

– Не понимаю, – пробурчал Введенский. – И не желаю понимать. Зато я вижу, ты зачем-то упрямо хочешь втянуть меня в свои игры.

– Хочу, чтобы ты не только писал об истории, а делал бы ее своими руками. Разве это не благородная цель.

Введенский понял, что спорить на эту тему дальше бесполезно. Бурцев всегда отличался упрямством, а в последнее время это качество в нем многократно усилилось. Лучше просто по-возможности держаться от него подальше. Это самое благоразумное, что он может сделать при нынешних обстоятельствах.

К нему вдруг пришла одна странная мысль: а если познакомить Дмитрия с Иисусом? Сможет ли Он оказать на него влияние?

– Скажи, Дима, а как ты относишься к Иисусу Христу? Он же тоже боролся с тогдашним режимом.

Бурцев бросил на Введенского насмешливый взгляд.

– Я бы его к себе не взял, он бы своим пацифизмом разложил бы всех моих ребят. Как ты считаешь, Сережа?

– Согласен, – ответил Галаев. – Зачем он нам нужен. Свою партию он бездарно проиграл. Если бы я его встретил, так бы ему прямо и сказал. Обойдемся без Него.

– Встретишь Его, так ему и передай наше мнение, – засмеялся Бурцев.

– Непременно. – Введенский встал. Говорить о чем-то еще было бесполезно.

15.

Введенский два дня не мог дозвониться до Веры, хотя звонил едва ли не через каждый час. Но бесстрастный голос в телефоне все время отвечал одинаково: «Абонент не доступен. Позвоните позже». Он не знал, что и думать, раньше такого не случалось. Даже когда они пребывали в размолвке, она отвечала на его звонки. Другое дело, что разговаривать она не хотела, обычно кратко отвечала на его вопросы – и обрывала беседу. Но чтобы быть недоступной… Куда же она делась, чем занимается?

Можно было просто отправиться к ней домой. По крайней мере, официально никто от ее дома его не отваживал. Хотя, зная его отца, Введенский был уверен, что он с некоторых пор не самый желанный там гость. Но этим можно и пренебречь. Тем более Вера, как-то сказала, хотя и довольно давно, что если он идет к ней, не имеет значения, как к этому обстоятельству относятся другие ее домочадцы.

И все же он решил пока воздержаться от посещения дома Веры. Если бы что-нибудь с ней случилось плохого, уж кто-нибудь непременно ему бы сообщил. А раз никто этого не сделал, значит, за ее судьбу можно быть спокойным. Ну а коли она не выходит на связь, следовательно, у нее есть на то веские причины. Зная ее прямоту, он не сомневался, что однажды узнает о них.

На решение не ехать в дом Веры повлияло и его настроение, в котором Введенский пребывал в эти дни. Оно же было довольно подавленным. Разговоры с Варфоломеевым и Бурцевым наводили на печальные мысли. Испуг одного и решимость другого, по его мнению, ни к чему хорошему привести не могли. Предчувствие подсказывало, что все это кончится плохо. Иногда совершенно разные вещи соединяются в одной точке и приводят к печальным событиям. И Введенский не мог отрешиться от мысли, что как раз сейчас такое и происходит. И однажды все увидят результат этих действий.

Была еще одна причина, почему он решил не ездить к Вере. Его захватил новый замысел. У него возникло намерение написать книгу об Иисусе Христе. Это желание появилось спонтанно, минуту назад оно еще не существовало. Но вдруг словно бы ниоткуда появилась мысль, которая за считанные мгновения захватила его целиком. И теперь он почти ни о чем другом не мог думать. Разве только о Вере…