– Если честно, еще не знаю. Я внимательно прочитал ваш труд, вы написали замечательную книгу. Вы обнажили в ней многие темы, о которых ни одна христианская церковь не желает даже слушать. Вы правильно, хотя и жестоко отметили: после убийства стольких людей в период эпохи инквизиция, церковь должна была не только покаяться, но самоликвидироваться, что и стало бы истинным, а не притворным покаянием. Но у нее не было ни одного поползновения совершить подобный поступок. И она продолжает существовать, словно бы ничего и не случилось. Хотя фашистов за такие преступления судил Нюрнбергский трибунал. Я на вашей стороне и при встрече с Римским папой собираюсь поставить этот вопрос. Я пришел сюда с намерением разобраться во всем этом.

– Но послушайте, – взволнованно произнес Введенский, – когда в Европе сжигали людей на кострах, разве вы не могли вмешаться, остановить эту вакханалию.

– Не мог, не имел право. Я передал процесс реализации своих идей людям. И они должны были затем сами его разворачивать. Таковым являлось условие моего Отца. Хотя я изначально опасался, что все может пойти не так. Вот оно не так и пошло.

– А сейчас ситуация изменилась?

– Тогда было выдвинуто условие: не вмешиваться две тысячи лет. Они прошли… – Иисус замолчал.

– Кто бы мог подумать, что так все было. Мы так много не знаем.

– Это было тоже одним из пунктов условия. Информация не должна быть ни достоверной, ни исчерпывающей. Иначе она заблокирует всякое творчество. Все будет двигаться по твердой колее. Поэтому с самого начала в историю был помещен большой процент неопределенности. Это придало процессу живой характер. Вам ли не знать о раннем периоде христианства.

– Этой теме была посвящена моя диссертация.

– Мне это известно, – улыбнулся Иисус. – Там есть несколько существенных ошибок.

– Вы можете на них указать? – встрепенулся Введенский.

– Такое вмешательство с моей стороны было бы неправильным. К тому же это не столь важно. Перед нами стоят гораздо более важные задачи.

– Все же так хочется узнать о своих ошибках, – грустно протянул Введенский. – Для меня ранний христианский этап очень интересен, я считаю, это одним из самых замечательных и плодотворных периодов человеческой истории.

– Возможно, вы правы, Марк, – задумчиво согласился Иисус. – Мы тут много спорим о том времени. К сожалению, очень быстро все пошло не совсем так. Стала возобладать догматика, которая не терпела никого свободомыслия. Признаться, я опасался этого с самого начала, но не думал, что все эти процессы начнутся так быстро и так мощно. Я пытался разрушить догматический иудаизм, но прошло не так много времени, как появился христианский, ничуть не лучше. Знаете, когда погибла Гипатия, я едва не нарушил запрет и не появился на земле. Мне было так плохо, будто это меня мучили и убили. – Он надолго замолчал, Введенский молча ждал, когда Иисус заговорит вновь. – Наверное, я не должен вам это говорить, но я совершил тогда поступок, который не имел право совершать. Я напустил на патриарха Кирилла – главного виновника в ее смерти болезнь, от которой он скончался. Я не мог поступить иначе, с моим именем на устах эти извергли сдирали с этой замечательной женщины кожу черепками от глиняной посуды. Вы счастливы, что не наблюдали этого ужасного зрелища.

– Да, это действительно ужасно, – согласился Введенский.

– Убийство Гипатии было поворотным пунктом. Впрочем, их было предостаточно, есть немало случаев, которые остались никому неизвестными.

– Если бы вы рассказали о них! – воскликнул Введенский.

– Что это изменит. В вас говорит историк. Но я повторяю, перед нами стоят другие задачи. Сейчас нас интересует настоящее и будущее.

– Тогда могу я задать вам другой вопрос?

– Разумеется.

– Меня давно волнует вопрос об описанных в Евангелиях чудесах. Скажите, это правда, они были? И брак в Кане Галилейской, и исцеление сына царедворца, и исцеление бесноватых в стране Гадаринской, и воскрешение Лазары, и…

– Я так и думал, что вы спросите об этом, – прервал перечисление Иисус. – На этот вопрос я вам отвечу. Да, чудеса были и не только эти. Но я глубоко жалею о них.

– Почему?

– Это была ошибка, вера не должна основываться на чудесах, это либо не стойкая, либо фанатичная, узкая вера. Точнее, суеверие. Вера должна рождаться из любви, из ощущения собственной божественности, а такой вере чудеса не нужны. Поэтому я твердо решил: больше никаких чудес. Кто не может без них верить, пусть не верят. Еще неизвестно, что лучше: неверие или такая вера. А вы как полагаете, Марк?

– Наверное, вы правы, – пробормотал Введенский. – Но так хочется увидеть чудо. И уж тогда бы я точно был уверен…

– Что я – это я, – снова прервал его Иисус, улыбаясь. – Нет, второй раз допускать туже самую оплошность не стану. А где наши дамы? Что-то они заболтались.

И словно, услышав его слова, Мария Магдалина и Вера вернулись в зал. Введенский заметил, как сияют глаза девушки. Интересно, о чем они говорили, подумал он.

– Мы пойдем, – встал он.

– Мы ждем вас снова, вместе и поодиночке, – произнес Иисус. – Правда, Мария.

– Да, будем рады вас видеть, – подтвердила она. – Мы с Верой отныне друзья.

Вера посмотрела на нее и кивнула головой.

– Да, – едва слышно подтвердила она.

Вера и Введенский попрощались и вышли из дома. Их никто не провожал. Они подошли к машине. Введенский открыл дверцу и занял место водителя. Вера села рядом.

Он достал ключ и хотел его вставить в замок зажигания, как вдруг автомобиль завелся. Несколько мгновений он недоуменно смотрел перед собой – и вдруг закричал:

– Вера, Он явил чудо, настоящее чудо! Машина завелась сама по себе. Мы не ошиблись, это действительно Он!

11.

Некоторое время они ехали молча. Каждый переваривал собственные мысли и впечатления. И не торопился поделиться ими с другим.

– Теперь ты убедилась, что Он – это Он? – первым нарушил молчание Введенский.

– Я это поняла тотчас же, как увидела его.

– Почему?

– Не знаю, Марк, это случилось само собой. Без всякого анализа. Просто вспышка, как на звезде. Я должна об этом поведать отцу.

Такая очевидная мысль Введенскому почему-то не приходила в голову, в самом деле, они должны же кому-то рассказать обо всем. Но именно это ему хотелось делать меньше всего. И особенно не хотелось сообщать ничего как своему отцу, так и отцу Веры. По крайней мере, пока. Трудно представить, как они воспримут эту новость.

– Послушай, Вера, я бы на твоем месте не торопилась с этим.

– Почему?

– Мне кажется, они воспримут эту информацию негативно. Они просто не поверят в то, что это правда.

– Ну и что, вначале не поверят, затем, встретившись с Ним, поверят. По-моему, это нормально. Я же тоже сначала отнеслась к твоим словам с большим недоверием.

– Все не так просто, из Его слов я понял, что Он весьма негативно относится к нашей церкви и к ее иерархам. Я не уверен, что они найдут общий язык.

– Но ведь они христиане, а он Христос. Кому, если не им, говорить на одном языке.

Введенский задумчиво покачал головой.

– Боюсь, совпадение тут только в названии. Во всем остальном – коренные различия. Я предвижу, что когда они встретятся, между ними возникнет острый конфликт. Понимаешь, в чем дело, Он им не нужен.

– Что ты говоришь, христианам не нужен Христос?!

– Именно так. Они создали церковь и религию под себя. Христос – это лозунг, символ, который они активно эксплуатируют вот уже две тысячи лет. Очень удобно иметь в своем распоряжении мертвого бога, с ним можно поступать, как хочешь. А вот что делать с живым, они не представляют. К тому же если появился Тот, кто все это создал, зачем нужны все они? Эти ребята тут же это смекнут. Подумай обо всем этом, все очень серьезно.

Вера откинулась на спинку кресла.

– Хорошо, я подумаю.

– Могу я спросить, о чем вы говорили с Марии Магдалиной?