Откровенно говоря, я думал, что Верста попросит себе что-нибудь на лёгкую опохмелку. Нет, ошибся. Он вошёл в комнату последним, свежий, гладко выбритый, благоухающий дорогим, хозяйским одеколоном, с раскрытым томиком в руке, лишь перевязанный лоб напоминал о вчерашнем и о том, кто он такой есть на самом деле.

– Смотрите, как сказано! – воскликнул он и процитировал, оторвав взгляд от книги и устремив его куда-то под раму оконную:

Буле это – мёд на душу.

– Что это? – поинтересовался я.

– Поэмка с неказистым названием «Муха». Представляете себе, человек смотрит на медленно ползущую, чудом дожившую до апреля муху, и поднимает гамлетовские проблемы! Сравнивает её с собой… Но главное – «существовать неинтересно с пользой!» – каково, а!

Довольный прочитанным, Верста сложился на тонконогом стуле, опустил, не закрывая, страницами на скатерть, книгу, с удовольствием выпил, по предварительному совету Були, стаканчик кефира натощак, и вилку с ножом брать в руки не торопился.

Каша напомнил дядьке свою просьбу. Ему, оказывается, слетать куда-то надо было, а если точнее, свозить Елену на другой конец города. (Свою машину продал, новую ещё не приобрёл.) Буля сказал, чтобы на обратном пути заехали, Борису перевязку надо сделать. Куда деваться, Каша согласился, если, конечно, Лена не будет против, мало ли какие планы у неё в голове!

– Не будет, – улыбнулся Буля. – Разве такому богатырю вятскому, как ты, можно в чём-то отказать?

После отлёта центрального нападающего мой друг выдал, наконец, идею, которую я с опасением прогнозировал. Он предложил Версте пожить у него, пока тот не поправится и не определится с постоянным жильём. Буле невдомёк было, что Верста ни в чём постоянном не нуждался, и что царапина на его лбу была не смертельной.

Опытный бомж принял предложение спокойно, как что-то заслуженное и само собою разумеющееся, не торопясь с ответом, не спеша с благодарностями. Ему не впервой такое, сам же рассказывал. Потом, улучив момент, я сказал Буле: и одной-то царской ночёвки тут за глаза ему, лучше дворняжку с улицы приюти.

Так уж просто сказал, знал, что бесполезно. Но пусть чует мои тревоги. И если я за столом помалкивал, то из-за чистой деликатности к какому-никакому, но кунаку, то есть гостю.

Часа через два вернулся Каша с прекрасной Еленой. Оба сияющие, красивые, как само счастье на блюдечке. Что ты! Какое-то время ведь вместе провели и заодно съездили к какой-то там её заказчице! Наверное, так и должно быть, когда между мужчиной и женщиной завязывается что-то большое и настоящее.

Елена наложила новую повязку на лоб Гомера и спросила:

– У вас медицинский полис есть?

– Зачем он?

– На всякий случай, мало ли…

– Откуда у него? – рассмеялся Каша.

– А паспорт? – спросил Буля.

– И паспорта нет, – тяжело вздохнул Верста. – Украли.

– Дела-а… – Филантроп на мгновение задумался, но лишь на одно мгновение. – Ничего, была бы голова на плечах. Остальное восстановим.

После медпроцедуры пили чай – второй завтрак таким образом затеяли. Чаи гоняли с пряниками и не сводили с Елены глаз. В то утро она была особенно прекрасна. Борис Верста, не на шутку вдохновлённый неотразимой красотой гостьи, произносил поэтические комплименты, Буля по возможности не отставал… Красавице всеобщее внимание нравилось. Оно ещё больше по душе было Каше, который безвозвратно потонул в её невозмутимых, карих водоёмах, лишь изредка волнуемых каким-то нездешним ветерком.

На славу почаёвничав, Буля продолжил свои чудачества. Он позвал нас прокатиться по магазинам.

– Зачем? – подозрительно спросил я.

– Хочу с вами, художниками, кое о чём посоветоваться.

Верста накрыл пустую чашку блюдечком и засобирался.

– Где моя сумка? – спросил он, натягивая свой кургузый пиджачок и поправляя античных времён галстук на затрёпанной, когда-то жёлтой рубахе, с загнутыми, как осенние листья, концами воротничка.

– Какая сумка? – спросил Буля.

– Моя, какая!.. – возмущённо произнёс Верста. – Полная такая.

– Полная чего?

– Всего!..

– Я её выкинул.

Немая сцена.

– Куда?

– Это имеет значение?

– Конечно.

– В мусоропровод.

– И ты имел право?

– Что я, битые бутылки не имею права выкинуть?

– Я тебе не про бутылки говорю, а про сумку, в которой они были.

– Так я вместе и выкинул.

– О-хо-хо, – тяжело вздохнул Верста. Для него это, видать, была большая потеря.

Из подъезда он вышел первым. За ним все мы, остальные, виноватые.

– Да я тебе новую куплю, – успокаивал своего нового друга Буля.

– Не в том дело, – бурчал в ответ Верста.

– Да мы давно знали о содержимом котомки этой, – попытался я скрасить положение. – Ещё вчера звенела-гремела на всю ивановскую…

Борис на это ничего не ответил, сломал аккуратно сигарету (сигареты курил он без фильтра), сунул половинку в рот, другую спрятал. Экономный. Пока Буля выгонял свой серебристый джип из гаража, он сходил к тележке с мусором, выставленной у подъезда для разгрузки, заглянул, не обнаружил пропажи и, бросив туда окурок, вернулся к нам.

Подъехал Буля. Вылез из-за руля.

– Всё-таки бампер помяли, – заметил я. – Днём вот видно.

– Есть немного, – ответил он без тени расстройства. – Ну что, поехали?

В дороге он спросил Версту:

– У тебя ещё какие свои шмотки имеются?

– Имеются, – не сразу отозвался обиженный поэт.

– Где они?

– В надёжном месте.

В супермаркете прямиком прошли в отдел кожгалантереи и принялись сообща выбирать для Версты новую сумку. Сам он в этом сначала не участвовал, оскорблённо бойкотировал Булин почин, затем бочком-бочком приблизился к прилавку, стал подавать голос, критиковать сумку за сумкой: в этой то не нравится, в той это… Постепенно сумочки стали задерживаться в его руках, и вот, наконец, одна задержалась бесповоротно. Она и на плече хорошо висела, и в руке удобно держалась, и вместительной была, и с многочисленными кармашками по бокам, а тканью, чёрная, прорезиненная, как засаленная, отдалённо и пропавшую напоминала.

Потопали дальше. На плече поэта новая сумка. Поэт то и дело бросает оценочный взгляд на неё. Зашли в отдел с костюмами, пиджаками, брюками… Верста подошёл к зеркалу, вертикальному, в полный рост, и внимательно оглядел себя с новой тарой для посуды.

– Красивая сумка, – сказала Елена.

– Немножко не подходит к одежде, – заметил Буля.

– Да, не гармонирует, – согласился Каша.

Буля сунул руку в строй пиджаков, снял с плечиков коричневый, в ёлочку, приложил к груди:

– Ну как?

– Самое то! – ответила Елена.

Буля взял под локоть Версту:

– Померь-ка.

– С какой стати? – засопротивлялся бомж. – У меня и свой нормальный.

– Нормальный-то нормальный, но он маловат тебе. Скажи, Лена, ты же художник.

Она говорит. Каша подтверждает. Ясно: сговорились.

Начинается примерка. Бомж снова показывает характер. Привередничает.

– Рукава коротки, цвет не тот…

Кое-как, уже с моим участием, подобрали ему другой пиджак, пепельно-серый, в чёрную крапинку. По тону он как нельзя лучше соответствовал его пегой шевелюре. Но не мятым, пузырящимся на коленях штанам.

Дальше совершенно логично последовал выбор и нудная примерка брюк.

Из супермаркета Боря Верста вышел, словами классика, как денди лондонский одет. Правда, чёрные брюки были ему чуть длинноваты, а серый в крапинку пиджак всё равно в рукавах коротковат. Всё-таки нестандартные у Версты оказались длани. Такими бы руками не стихи кропать, а уголь на-гора выдавать. Но всё равно – с нами теперь уже топал не показательный бомж.

Через плечо у денди модерновая сумочка, на ногах – агатовые, поблёскивающие новизной штиблеты. Довершали портрет интеллектуала светло-серая сорочка и модный, тёмно-синий галстук (выбор Елены), оттенявший его по-есенински голубые глаза, только не распахнутые, а прищуренные.