Дома она отвела Рыжего в стойло, накормила и попрощалась с ним навсегда. Запустила Ясноглазого в будку, поставила ему миску с кормом.

– Я скоро, – прошептала она, вставая. – А потом мы с тобой уйдём отсюда навсегда. Я понимаю, тебе не хочется, но всё-таки поешь. Тебе нужно.

Крейг с мамой сидели в гостиной, смотрели телевизор. Чтобы не встречаться с ними, Бекки вошла с заднего хода и поднялась по лестнице в свою комнату, села там на кровать и написала прощальное письмо. Она старалась, чтобы вышло покороче.

Дорогая мама!

Я ухожу и забираю Ясноглазого. Я не знаю куда, лишь бы подальше. Я понимаю, что ты не виновата, но ты пообещала мне, что за Альфи будут ухаживать. Так он сказал тебе. Так он сказал мне. Я даже имени его не пишу, так я его ненавижу. Иногда я и тебя ненавижу, мама, потому что ты встаёшь на его сторону, потому что не смеешь ему возражать, даже когда он смешивает папу с грязью, а ещё потому, что ты не уходишь от него, хотя знаешь, что он чудовище, и я просто не могу этого понять.

Я хочу рассказать тебе, что видела сегодня, но не могу написать – слишком хорошо это помню. Просто передай ему, что я знаю, что на самом деле произошло с Альфи и со всеми собаками, которых он отсылает: я это видела своими глазами. И не допущу, чтобы то же самое сделали с Ясноглазым. Когда-нибудь даже Ясноглазый начнёт проигрывать или сломает ногу, как Альфи, и не сможет больше выступать. И тогда он поступит с Ясноглазым так же, как и со всеми остальными. Поэтому я забираю Ясноглазого, пока его не забрал «лендровер». Обо мне не беспокойся. Мы с Ясноглазым не дадим друг другу пропасть.

Мама, я тебя люблю, но жить с ним под одной крышей больше не могу.

Бекки

Она сложила письмо и сунула под подушку. Вскоре мама позвала её ужинать. Бекки пошла: не хотела вызывать подозрений и вообще проголодалась, а ещё не знала, когда удастся поесть в следующий раз. На Крейга она старалась не смотреть, но всё же один раз встретилась с ним взглядом – и тогда уж не опустила головы и постаралась показать, как она его презирает и ненавидит. За всё время, пока они ужинали, Бекки не проронила ни слова, а потом как можно скорее убежала к себе наверх. Когда мама зашла пожелать ей спокойной ночи, она притворилась спящей. На дне шкафа был спрятан сложенный рюкзак, а под кроватью – одежда, в которой Бекки собиралась убежать ночью.

Ждать пришлось долго. Надо было убедиться, что и мама, и Крейг крепко спят, и только тогда уходить. Потом Бекки наконец встала и на цыпочках спустилась по лестнице. К ночи поднялся порывистый ветер, да такой, что весь дом дрожал и окна и двери тряслись, поэтому, даже если Бекки и пошумит немного, никто не обратит внимания. Она тихонько выскользнула наружу. Ночь была ясная, лунная. Перебежав через двор, Бекки зашептала собакам, чтобы признали в ней свою. Не хватало ещё, чтобы они подняли лай. Они только коротко поскуливали, когда она выводила Ясноглазого, – и всё. Бекки надела на него попонку и со всех ног побежала прочь по дороге, а Ясноглазый следовал за ней по пятам. На гребне холма она остановилась и бросила последний взгляд на ферму внизу. «Прости, мама», – выдохнула она. Поправила рюкзак и зашагала по дороге, которая уведёт её в дальние края. А куда именно, Бекки себе не представляла.

До этого места план побега был проработан до мельчайших деталей. Но теперь они вступили на нехоженую территорию. Бекки знала только одно – они с Ясноглазым идут по дороге, которая ведёт в весь остальной мир, и пойдут по ней туда, куда она поведёт. Главное – ей больше не придётся видеть Крейга, главное – что Ясноглазый с ней и ему ничего не грозит, а остальное не важно.

Часа два, а то и больше им не встречались даже машины. Ледяной ветер пробирал Бекки до костей, а укрыться от него на пустоши было негде. Она не думала, что будет так холодно. Она была в куртке, а Ясноглазый в попонке, но этого не хватало, чтобы защититься от пронизывающего ветра. К тому же у Бекки в голове роились тревожные мысли: вдруг мама уже обнаружила, что её нет, вдруг Крейг возьмёт фургон и погонится за ними? Бекки понимала, что придётся ловить попутку – а мама всегда ей это запрещала. Поэтому, когда вдали мелькнули фары, первым побуждением Бекки было юркнуть в папоротники у дороги и спрятаться. Но когда свет приблизился, она по шуму мотора поняла, что это не фургон, а какой-то грузовик. И, набравшись решимости, выбежала на дорогу, чтобы остановить его и попросить подвезти.

Оказалось, что это грузовик-скотовоз, и водитель был вроде бы симпатичный, хотя и не в меру любопытный.

– Поздновато ты гулять пошла, – заметил он.

Бекки ответила, что опоздала на последний автобус домой и пришлось идти пешком, и соврать удалось без запинки.

Водитель сказал, что едет на ярмарку «в медвежьем углу», в каком-то городке, о котором Бекки впервые слышала. Да и смысл выражения «медвежий угол» она понимала плохо, но ехать куда-то в уютной машине в тот момент было куда приятнее, чем замерзать на пустоши. Из кабины в лицо веяло теплом, а «медвежий угол» явно был где-то далеко. Они забрались в машину – Ясноглазый свернулся на сиденье рядом с Бекки – и сразу почувствовали себя как дома. Водитель ещё немного порасспрашивал Бекки, в основном про собачку, а потом умолк и катил себе в темноту под бормотание радио.

В кабине было тепло и душновато, и Бекки с Ясноглазым быстро уснули. Когда Бекки проснулась, было уже раннее утро и они выезжали на автозаправку на окраине какого-то города. Водитель заглушил двигатель и покосился на Бекки:

– Маленькая ты ещё одна ездить.

– Мне уже восемнадцать! – тут же возразила Бекки. – Да и не одна я, видите? Со мной пёс, а у него большие зубы.

Но она понимала, что у водителя появились подозрения, что её ответы не убедили его, и поэтому, пока он ходил платить за бензин, они с Ясноглазым выскочили из кабины и удрали.

В центре городка был автовокзал, и там стоял автобус, уже готовый отъехать, с урчащим двигателем. Бекки было всё равно, куда он направляется, лишь бы подальше от Крейга. Деньги у неё были, немного, всего тридцать пять фунтов семьдесят пять пенсов, но их с лихвой хватило на билет. Бекки не хотелось тратить деньги, она понимала, что они ей ещё пригодятся, но выхода не было. Если снова ловить попутку, не избежать вопросов – больных и неприятных. А в междугороднем автобусе будут хотя бы другие пассажиры. В толпе легче затеряться, к тому же в автобусе люди обычно не заговаривают с незнакомцами. Так думала Бекки. И ошибалась.

По воле случая они с Ясноглазым очутились на заднем сиденье автобуса по соседству с самой болтливой и любопытной старушенцией на свете, которая с места в карьер спросила, куда это Бекки едет. Бекки сочинила очень сложную историю – что она едет в город к бабушке, а бабушка обожает пёсика, он ей как внук, поэтому Бекки и взяла его с собой. Чем больше интересных подробностей придумывала Бекки, тем легче ей было сочинять. К счастью, старушенция ей поверила. И к тому же Бекки ей явно понравилась – она поделилась с ней бутербродом с сыром и даже дала кусочек Ясноглазому. После чего битых два часа распространялась про собственных внуков, рассеянных по всему миру, от Австралии до Южной Африки. Показывала фотографии и даже письма. И только потом наконец уснула, к великому облегчению Бекки.

Большие города Бекки никогда не нравились, но когда автобус пополз в пробках к самому сердцу города, она поняла, что приехала куда нужно. Здесь можно исчезнуть безо всякого труда. Никто их не найдёт. Поэтому, когда они с Ясноглазым выходили с автовокзала на улицу, где все ужасно спешили по своим неотложным делам, Бекки вдруг почувствовала себя совсем одинокой и потерянной. Мимо проехал городской автобус. На нём значилось «Стенли-парк».

– Айда в парк! – сказала Бекки Ясноглазому. – Хоть побегаешь.