Я по-прежнему считаю, что это было твоим большим упущением не рассказать мне о всех твоих умениях и достоинствах в наш самый первый день знакомства – как много времени мы потеряли и кровушки друг дружке попортили.
Но не всегда у нас так здорово между собой. Иногда мне звонят из штатов. Если разговор ведется на русском, я стараюсь выйти из комнаты, чтобы не быть допрошенным с пристрастием позже.
Ты не следуешь за мной, но между нами что-то обрывается на время.
Я не пытаюсь форсировать события, давая какие-либо объяснения, потому что объяснения не что иное, как форма оправдания и не заслуживает моего характера.
Давно уже решил, что мне не следует оправдываться даже за убежавшее молоко. Оправдание, так или иначе, не уменьшает и не отменяет его возможную причину, но вносит ненужный раздор во внутренний мир человека. Я не говорю об ошибках, которые караются законами или моралью. Таких ошибок за мной не числится.
Несмотря на твое молчание я понимаю, что речь в нем идет обо мне.
Тебя достают сомнения, делаешь ли ты правильно для себя, находясь со мной сейчас здесь.
Я знаю несколько беспроигрышных приемов, как вывести тебя из ступора, но пользуюсь только одним из них. Он самый безобидный.
Как трубка мира. Я приношу на кухню эмалированное корытце, которое до нашего вселения на виллу было врыто в клумбу для чисто декоративных целей. Дело в том, что наружная сторона его представляет из себя охоту на кабана, выложенную мозаикой. Не нужно обращаться к экспертам, чтобы понять ее аутентичность, а поэтому и ценность. Просто историк Валера пользуется своими знаниями и другими привилегиями, чтобы обладать подобным. Мы нашли такое его отношение к искусству зажравшимся, откопали корытце и отмыли до чистоты посуды и держали в нем белье для стирки. Это немногим лучше, чем использовать его зарытым.
Я наливаю в пустое корытце горячей воды, посыпаю ароматических кристаллов и вываливаю туда же упаковку водорослей для омовений.
В воде они из скукоженных распускаются дивными подводными букетами. Потом я подношу к корытцу стул с тобою на нем.
Ты не сопротивляешься, но это вовсе не знак прощения или поощрения, а скорее равнодушия к моим выходкам. Ты говоришь себе, что точно так же он (я) добивался своего и с другими: если не было корытца, то был гамак, если не было гамака, то был белый шелковый парашют или вообще алые паруса. Но после алых парусов другая славная мысль приходит к тебе: не так важно средство, а важно внимание, которое уделено только тебе. Разве против такого стоит возражать?
Я снимаю с твоих ног носки-перчатки, где у каждого пальчика вывязано свое выражение лица, и медленно, чтобы тело привыкло к неожиданному теплу, опускаю твои ноги в корытце. Ты все-таки спрашиваешь про телефонный звонок. Я говорю, что звонил сын, что он мне завидует с моим бездельем в Италии. Ты интересуешься, что же он предлагает тебе делать. Я говорю, что он предлагает мне поставить радио-маяк: если я помру, то он будет об этом знать и позвонит куда следует, чтобы меня положили на время в холодильник, и тело не разложилось, пока он не прилетит за ним.
Ты спрашиваешь про него: каким он был в детстве сыном.
Я говорю, что послушным. Ты заразительно смеешься: «Like father like son».
От твоего смеха в корытце образуется зыбь. Твои ноги проворно залезают в букеты водорослей, ты жмуришься от удовольствия.
Я сижу на стульчике для чистки и зашнуровывания обуви и начинаю заниматься твоими ладошками. Ночная царапина все еще видна розовым штрихом.
Крем Nivea для обычной кожи может быть использован и для тебя.
Ты мне рассказываешь, как работа и только работа спасала тебя от меня все эти годы.
– Меня от тебя не спасало ничего. Во время приливов наших отношений я чувствовал себя, как оборотень в полнолуние.
– Как оборотень себя чувствует в полнолуние, можно спросить?
– Очень хорошо чувствует, если собирается встретиться с девочкой волчишкой или с угрызениями совести, если приходится кого-то безвинного задирать.
– А ты как себя чувствовал – оплакивал бедныю овечку?
– Нет, я несся на стрелку с девочкой волчишкой сероглазой и клыкастой.
– Я, что ли, тебе выглядела клыкастой?
– Ты мне выглядела абсолютной.
– А сейчас как выгляжу?
– А ты сама как думаешь?
– Я думаю очень по-разному, потому как, хотя я и умная, но и нерешительная в тоже самое время. Ты не помнишь, у нас есть свежие огурцы в холодильнике или все съелись?
– Помню, что были сегодня утром. А в чем дело?
– Мне пахнет огуцом, и хочется его поесть.
Ты сидишь в полуподагрической позе над корытцем: распахнутый халат с чужого плеча ниспадает тяжелыми крыльями над раздвинутыми ногами, а под ним маечка в горошек, сестра легендарных трусиков, а под ней нет ничего. При виде твоего пупка и ниже мне не хочется идти за огурцом.
Ты держишь руки, как хирург до операции – кистями вверх и говоришь мне, что так долго находиться ногам в водорослях опасно: ты можешь превратиться в хвостатую русалку. Я понимаю, что уже бесполезно бороться с желанием, но делаю вид, что все идет своим чередом – вытираю твои ноги.
– Как же огурец?
– Огурец может и подождать. Я был в очереди первый.
Я обнимаю тебя под халатом и слышу, как ухает твое сердце прямо мне в щеку через упругую грудь. Мы идем, покачиваясь, как двое раненных одной стрелой, в сторону дивана и, едва достигнув его, согласованно падаем.
От твоих волос пахнет чем-то церковным. Ты понимаешь мой немой вопрос и говоришь, что это культовые духи «Gothic», что ты вычитала в журнале «Thrashers», что их стоит носить во время отдыха у моря, потому что в сочетании с запахами соли и ветра они имеют магическое действие на мужчин.
Халат около дивана замер недостроенной юртой. Я держу твои ступни, как два теплых и мягких утюжка на своем лице.
– А что если к нам сейчас кто-нибудь зайдет, а я совсем не одета. Вот будет история.
Мне трудно на это чем-нибудь ответить из-за арки твоей левой стопы.
– Мы всегда можем сказать, что я не совсем здорова или, что ты меня так любишь, что ночей нам не хватает.
Это одна из форм твоего ухода от действительности: ты все еще боишься называть некоторые вещи своими именами и рядишь их клоунами и клоунессами. Я надеюсь, что когда-нибудь это пройдет.
– Когда идешь к женщине и определенными намерениями, будь пожалуйста побритым, синяя борода.
Ты берешь мою руку в свою и мокаешь ее, как в горячий букетик нежных водорослей…
Глава вторая
Для того чтобы писать про незапланированный отдых, мне пришлось взять в рент машину, иначе мы не смогли бы достигать незапланированных мест.
Иногда я сбивался с пути и заезжал в места, которые на картах дорог никак не отмечены. При современной технике создания карт мы находили такие опечатки преднамеренными: кому-то было нужно скрыть некоторые места обитания людей от туристов. Одним из таких мест была рыбацкая деревня сразу за Чивитавеккьей. Мы остановились там, чтобы заправиться бензином и купить каких-нибудь фруктов. Смотритель на бензоколонке назвал деревню незнакомым для нашей карты именем. В деревне не было обычного рынка, а был только рыбный. Мы не знали этого и все-таки пришли туда. Время было после полудня, и большинство продавцов рыбы уже завершили свой рабочий день. Мы бродили между полупустыми прилавками под открытым небом в поисках хотя бы одного фруктового стенда, и все безрезультатно.
Ты подобрала на дороге две здоровенные рыбные чешуины, приняв их за монетки. Хотя и был конец октября, но днем все еще было досаточно тепло.
За одним из прилавков стоял китаец, одетый в дутое пальто, вязаную шапку и перчатки с отрезанными пальцами. Он торговал не только дарами моря. Под прилавком лежали кожаные дамские сумки и связки мужских и женских ручных часов. Мне было понятно, что дары моря для него были просто отмазкой, чтобы стоять в торговом ряду.
