– Смотри, Вася! Замерз, бедненький.

Я увидела Василия, который бежал, зажав уши руками. Он нас не замечал. Надя остановила его и, встав на цыпочки, поцеловала в замерзшее ухо. Мне стало плохо. Я захотела вот так же, встав на цыпочки, поцеловать в замерзшее ухо Нинашева. Василий не обращал на меня ни малейшего внимания. Они шли с Надей и дурачились, ставя друг другу подножки. И вот тут я пожалела, что приехала, почувствовав себя лишней в этой дороге домой, где и без меня точно так же дурачились.

– Да, Надежда, – напомнила я о себе, – ты знаешь о том, что твоя бабушка собирается в город А?

– Знаю, – ответила Надя.

– Прописывать там кого-то: не то тебя, не то саму себя. Чтобы квартира твоего отца государству не досталась.

– Квартира!!! – удивилась Надя. – Ни фига себе! Мне она свою поездку совсем не так подала. Когда после первого визита, весной, рассказала, что отец болен, покинут детьми, она так загорелась: «Человеку надо помочь! Человеку плохо!» А дело, оказывается, вот в чем…

Вася снова сделал Наде подножку. Я шла и думала о том, что мы с Сергеем никогда не делали друг другу подножек. Мы всегда были заняты разговорами. Я всегда выходила из себя и что-то доказывала, а Нинашев был спокоен и прилагал усилия к тому, чтобы не убедиться. Однажды у меня не хватило слов для доказательства своей правоты, и под ногами очутилась консервная банка. Я остановилась и от души пнула ее. «Еще! – попросил Нинашев. – Еще!» «Хватит», – сказала я. Тогда он сам пнул банку во второй раз, и она долго гремела после его пинка, катясь по асфальту.

Я посмотрела на себя со стороны и увидела никому не нужную девушку. Даже подруге, искренне просившей ее приехать. Подруга не знала о том, что девушка эта ей уже не нужна. Зато ее бабка Лидия Николаевна это сразу поняла.

Я подошла к дому в состоянии душевного дискомфорта.

«И зачем я сюда приехала?.. Чтобы греться у чужого огня?.. Господи, сколько радости! И Васенька. И внучек ты мой любимый… Даже целует… Почему она к нему хорошо относится? Чем он заслужил?.. Тем, что является будущим мужем ее внучки?.. Василий Веснухин балдел. Он кричал «ай-яй-яй-яй!» с нисходящей интонацией и «ну это ж надо такое, а?» с восходящей… Полнейшее взаимопонимание. Безо всякого к тому умственного старания. Как у меня… Ладно, Василий, нравится вам это или же не нравится, а я пойду курить… Пусть все видят мое настоящее лицо… Бабке можно, а мне нельзя? Чем мы, в сущности, отличаемся? Налицо два одинаковых факта – женщина курит… Ну, чего смотришь?.. Давай говори слова осуждения. Я тебя очень прошу. Серьезно. Я тебя после этого уважать буду… Ты же не любишь курящих. Чего ж ты улыбаешься фальшиво и кушать меня зовешь? Приехала какая-то проститутка неизвестно зачем… Спасибо, Вася. Сейчас пойду. Итак, за столом собралось счастливое семейство и Таня Елагина, которую пнул Сергей Нинашев… Очень смешно! Лидия Николаевна хочет прикурить, а ее внучек Василий отходит со спичкой. Медленно, но верно… Семейный юмор в разгаре – женщина, в прошлом со смуглой кожей и белыми зубами, упала на четвереньки. Она думает, что это смешно… Браво, Лидия Николаевна! Жаль, что вас не видят бывшие поклонники… Таня Елагина, какая у вас умиленная улыбка… Ай-яй-яй-яй! Подними ее, Вася, подними! Ну это ж надо такое, а! Зачем я сюда приехала?.. Кусок в горло не лезет… Ай-яй-яй-яй! Ну что же ты это Васеньке, внучку своему любимому, припасла? И за что это ты его так любишь?.. Ну это ж надо такое, а! – стакан красного вина. Вот это любовь… Надя улыбается и говорит «юмористы, черти». Ладно. Тогда Елагина тоже будет улыбаться… Зачем я сюда приехала?

Спасибо! Пойду докурю свою сигарету, песню про птиц послушаю… Ого-о!

«Танька, иди-ка сюда!» Вежливую улыбку на рожу. Может, «Танька» – это хороший признак. Надвигающегося контакта… Рубль? Ваське не хватает? Сейчас… Старуха, а чего ты шепотом, чего шепотом?.. Вася, не смущайся и бери рубль… Точно, бабуля. Как это вы угадали, что я тоже буду? Точно. Что я, не человек, что ли?.. Ого! Убийственно широкий жест – Лидия Николаевна махнула рукой и сказала: «А, один раз живем!» Сама после ухода на пенсию начала пить. А Василию, между прочим, двадцать три года. Зачем же его спаивать, а? Педагог бывший… «А, один раз живем!» Рубль? Еще, что ли, не хватает? Сейчас. Да не шепчемся мы, Надя! Мой свою посуду. Ладно, Лидия Николаевна, так и быть, ничего не скажу Наденьке. Я ведь с вами заодно… Надежду не проведешь. Сразу догадалась, о чем мы шептались в прихожей… «Танька тоже с нами будет». Нет, мне это «Танька» не по душе… Так. Не Танька, а Танечка… Вообще-то мне самой следовало это замечание сделать. Не дожидаться Надежды… А поди разберись, что лучше: Танька или Танечка. Все зависит от того, кто это говорит. В данном случае говорит бывший педагог, а ныне алкоголик – Лидия Николаевна Багрянская. Вот если б я сама была бывшим педагогом и алкоголиком – тогда «Танька» очень даже подошло бы… И зачем я сюда приехала?

Невыносимо. Сейчас бы сидеть напротив Сережи и рассказывать ему про бабку, про то, что у нее рожа как для плевка… И глаза у Василия пустые… По всем приметам бесцветная личность… Зачем все это?!! – видеть, слышать, узнавать, если этого нельзя отдать Сергею?.. Зачем?

Когда мы в последний раз вместе сидели в кино, я так хотела, чтобы он взял меня за руку. Все полтора часа смотрела не на экран, а на его руку, которая не шевельнулась…

Но ведь было столько хорошего. Столько светлого… Почему все это не вспоминается? А это последнее, тревожное и непонятное, лезет и лезет в голову… Ай-яй-яй-яй! Васенька пришел, внучек любимый пришел! Водочки принес… Сейчас посмотрим, что из себя представляет Лидия Николаевна в нетрезвом виде… Нет. Я пить не хочу. Совсем не хочу. Наденька? Она, кажется, мыться собралась. Воду набирает. «До чего же чистая девчонка!»… К чему вы это? И таким тоном, Лидия Николаевна, что я себя грязной чувствую. И у Василия, поди, такие же подозрения. Ну еще раз повторите. «До чего же чистая девчонка!» Да не хочу я пить. Ах, вот оно что! Вам, Лидия Николаевна, мое настоящее лицо увидеть хочется… Ладно. Сейчас продемонстрирую, что в трезвом и нетрезвом виде мои лица совпадают… Ну и гадость!.. Сигарета в сто раз лучше… Василий идет тереть Надину спину. С ума сойти! Совсем как муж и жена… Че это за книга? Толстенная такая… Азбука глухонемых. Чья это? Ваша, Лидия Николаевна? Вы же вроде педагогом были… Зачем вам?.. Лидия Николаевна опрокинула еще одну рюмку и удобно расположилась в кресле… Таня, подпирай кулаком щеку – самое время быть чутким слушателем…»

– Я, Танька, не простым была педагогом, а дефектологом! Я учила слепых, глухонемых, умственно отсталых. Да… Профессия нужная, редкая. Я вот и Надьку на это дело толкала. Да Людка Зайцева, сволочь такая, отвлекла ее! Налей-ка мне еще! Больше всего, Танька, мне нравились слепые. Слепые – прелесть! Я у слепых преподавала в интернате в Таджикистане… Тяжело мне было с ними, Танька! Ох, тяжело… Жалко мне их было. До того жалко!.. Вот они спрашивают: «Лидия Николаевна! А что такое красный цвет?» Как ты им объяснишь, а?! А что такое зеленый цвет? Ну вот скажи! Как объяснить, что такое зеленый цвет?!! Не знаешь. Эх, Танька!.. Так их было жалко. Сидят в классе. Лица такие кроткие, к потолку подняты… Я им диктую, а они текст выстукивают. Любили они меня! Никогда я на них не кричала. Кто-нибудь скажет: «Лидия Николаевна, я не успел!» – подойду поближе, еще раз продиктую… Слепые – прелесть! Любили они меня! В класс войду, а они улыбаются: «Здравствуйте, Лидия Николаевна!» «Здравствуйте, – говорю, – мои милые! Откуда ж вы узнали, что это я?» А они мне объясняют: «Мы еще издали слышим. Вы по коридору идете, и каблучки у вас – цок-цок-цок! Другие не так ходят. Они сапогами – топ-топ-топ!» В этом интернате остальные преподавательницы были таджички, толстые, неуклюжие, в сапогах… Хотя, знаешь, Танька, есть среди таджичек красавицы – высокие, стройные. Но нечистоплотные… Ужас! Близко подойти нельзя. Воды там мало… Кто врет?! Кто врет?! Закрой, Васька, дверь с той стороны! Откуда ты знаешь, какие таджички?.. Ты разве в Таджикистане служил?.. Ну конечно! Так бы и схватил каждую. Вы же солдатня. В казармах. Вы бы и медведицу рады схватить! Закрой, Васька, дверь с той стороны. У нас с Танькой разговор по душам… Они бы и медведицу рады схватить – ничего не поделаешь, льется!.. Давай, Танька, еще выпьем. Да. Жалко их было. В классе пекло, жара невыносимая. Как-то раз не вытерпела я и говорю: «Вот что, мои милые, пойдемте сейчас под дерево и урок там проведем. На свежем воздухе». Они заволновались: «Как же так, Лидия Николаевна! Ведь директор, наверное, ругаться будет?» «Ничего, – говорю, – у директора я уже спрашивала. Он разрешил». А плевать я хотела на директора!!! Мне слепых было жалко… И вот идем мы, Танька: я первая и у меня на плече рука, все они в цепочку выстроились, руки друг другу на плечи положили… И так идем. Ох, Танька! Не дай бог тебе испытать, что я тогда испытала. А они меня еще предупреждают: «Осторожно, Лидия Николаевна, сейчас будет канава! Осторожно, Лидия Николаевна, скоро арык!» И вот дошли мы до дерева и урок там провели… Любили они меня! Только не могла я с ними. Тяжело было… Ох, Танька, тяжело! Как они меня просили не уезжать! Я им говорю: «Милые вы мои! У меня в В внучка. Мне ее повидать нужно. Вы не расстраивайтесь. Осенью я к вам вернусь. Обязательно»… Конечно же, я их обманула. Но больно уж с ними тяжело! А слепые – прелесть! Вот глухонемые – дрянь! Эти пакость! Лжецы. Трусы. Нагадят, нашкодят и тут же: «Меня не бей! Я глухонемой. Меня нельзя бить!» Знаешь, Танька, не могу говорить по-глухонемому, когда молчу. Если вслух то же самое произносить, то и на пальцах выходит. Как диктанты у слепых (они на алюминиевых дощечках гвоздями выстукивали) не могла проверить с открытыми глазами. Закрою глаза – все в порядке… Глухонемые – дрянь! Один раз мой воспитанник, здоровый такой парень, кого-то прибил. Судить его надо. А переводчика нет. Тут, конечно, ко мне обратились: «Лидия Николаевна, пожалуйста!» Двадцать пять рублей в час давали. Пошла. Потому что мой воспитанник. А так просто сволочь какую-то защищать я бы и за сто рублей не пошла! Нужны мне эти деньги!!! Заступалась за него. Два года дали… Чему я их учила? Звуки им ставила. Ну и речь у них была, у моих учеников!.. Первую половину дня ставила им какой-нибудь звук. Потом сдавала детей воспитательнице. «Вот, – говорю, – милая, я им сегодня «р» поставила – изволь мне его закрепить!» Утром прихожу – где «р»? Нету «р». «Ну, – спрашиваю воспитательницу, – изволь ответить, куда делось «р»? Я его вчера поставила, тебе закрепить велела. Где оно? Потеряла «р»! Эх, Танька! Сколько людей меня ненавидели! Эти воспитательницы! Они мне глотку были готовы перегрызть. А я на них плевать хотела! Для меня главное – дети! Специалист я была отличный. Какую я речь делала… Правильно ты, Танька, сделала, что из института своего ушла. Профессию свою любить надо! Если ты свое дело знаешь, любишь, то тебя будут бояться, а не ты будешь людей бояться!.. Иди, Надька, отсюда! Мы тут с Танечкой по душам говорим. Иди целуйся с Васькой… Ох, и любит он ее, Танька! До того любит… Мне даже экспериментальные классы доверяли. Новые методы осваивать. Сидит комиссия – министр образования (!), профессор (!)… «Куда, – говорят, – вам, Лидия Николаевна, столько детей? Не справитесь. Нужно всего десять, а вы уже пятнадцать набрали!» «Ничего, – говорю, – давайте еще». Был один ребенок после полиомиелита. Никто его не решился взять. Я взяла. Только ничего у меня с ним не вышло. Пятьсот рублей за него мать давала – не взяла. Он другим детям мешал. Этот ребенок под себя и мочился, и все что хотите. Обмочится, штаны снимет и давай себе по лицу размазывать. Что делать? – прерываешь урок и берешь его в туалет подмывать. Все сама делала: и каки подмывала, и маки. Отманикюренной ручкой… Надька не знает. Нет, не знает. Сколько сил я на эту работу выложила… Вот Ирка, дочь моя, знает… Сколько я Надьку на это дело уговаривала. Нет! Не слушает. Вот Зайцеву, сволочь эту, слушает!.. Да что ты, Надька, поговорить не даешь с человеком? Всего десять. Сейчас ляжем. Утром, Танечка, увидишь, как я их будить буду. Одно мученье… Ну, спокойной ночи!