«Спокойной ночи… Я буду спать в комнате с цветами. Одна… А Надя будет спать с Василием. Как-то в голову не приходило. Хотя как должно было быть, если не так? У меня был Сергей. Вроде не должно быть обидно… Все равно. Как будто обокрали… Мы же всегда спали вместе. У меня на сеновале, у Лариски в сарае или у Нади во дворе… И в А мы тоже спали вместе на моей кровати… Будто прошлое дает мне какие-то права… С Надей спит Вася… Что вам, Лидия Николаевна? Что я собираюсь делать завтра? Нет, я вам не дам сказать: «Наверное, город осматривать». Я вас опережу – пойду осматривать город. К приходу Нади с работы вернусь. Что вы говорите? Город у вас замечательный и в столовых отлично кормят? Учтем… Господи! Я одна. Ведь я же одна… Как я отвыкла быть одна. Какого черта Надежда называла меня своим другом? Вот я сижу в темной комнате одна и реву с сигаретой в руке… А ей сейчас с Васей хорошо. И не догадывается, что мне тошно… Что, она обязана, в конце концов, знать, тошно мне или нет? Она что – телепат?.. Со мной Сергея нет. Я чувствую, что он не со мной… Вот в чем дело».
Утром меня разбудил крик Лидии Николаевны: «Вставайте! Уже полседьмого!» Я повернулась на другой бок, и минут через пятнадцать меня разбудил тот же самый крик: «Вставайте! Уже полседьмого!.. Я вам могу будильник показать», – что прозвучало более убедительно. Послышались вздохи, стоны, шлепанье босых ног. Какое-то мгновение я чувствовала себя счастливой оттого, что могу спать сколько угодно. Мгновение было коротким. После него я снова провалилась в крепкий сон, длившийся почти до девяти часов.
Когда я встала, Лидия Николаевна любезно предложила мне позавтракать. Очень любезно. Но отчего-то все куски вставали поперек горла. Может, оттого, что она рассказывала про своих сестер и себя: какие они все были талантливые – одна профессор, другая изумительно играет на фортепьяно. И сама Лидия Николаевна прекрасный специалист. С кем она только не была знакома: с академиками, профессорами, начальниками. Потому что у больших людей были в основном дети неполноценные. Печальный факт, имевший место, как выразилась Лидия Николаевна, вследствие того, что жизненные соки шли к голове, а не туда, куда надо. Все это говорилось таким тоном, что нельзя было не почувствовать себя ничтожеством.
Это чувство можно было ликвидировать двумя путями. Первый, наиболее мне симпатичный: «Что вы говорите! Профессор! А моя двоюродная сестра – электрообмотчица, и подруга есть, поваром работает»; и второй, наиболее подходящий, на мой взгляд, для установления контакта с Лидией Николаевной: «Что вы говорите! Профессор! А моя тетя тоже профессор. Она преподает в университете Ломоносова. А еще у меня есть двоюродный брат, он работал с самим Королевым».
Я выбрала второй путь и привела старухе, у которой в комнате ни одна щель не обходилась без бутылки, неопровержимые доказательства талантливости моих родственников. Вымыть посуду Лидия Николаевна мне не доверила. Я уходила и одевалась под перечисление самых лучших столовых города В.
День был холоднее вчерашнего. Он совсем не подходил для хождения по городу и ознакомления с его достопримечательностями. Я подняла воротник, уткнулась носом в мех и некоторое время раздумывала. Потом решила сесть на первый попавшийся троллейбус и кататься, пока не надоест.
В незнакомом городе, одна, я всегда чувствую себя неловко. Движения топорны от ежеминутной опасности сделать нелепость из-за стоимости проезда разницей в одну копейку и тому подобных мелочей. Свое вхождение в троллейбус я начала с того, что споткнулась и не легла на поверхность только благодаря вовремя вытянутым рукам. Стараясь не краснеть, я поспешила скрыться в глубине троллейбуса. Какой-то мужчина передал мне кучу мелочи. Опуская в кассу по пять копеек, я оторвала два билета и сообщила, что для третьего не хватает трех копеек. Интеллигентность мужчины спасла меня от маленькой неприятности. Выяснилось, что в В билеты на троллейбус стоят четыре копейки. Решив купить талоны, я направилась к кабине водителя. После первого усилия дверь не открылась, после второй попытки тоже. Я постучала. Водитель посмотрел очень сердито и ткнул пальцем куда-то вниз. Там я увидела щель и блюдце в виде сектора, вращающееся на цилиндрическом шарнире. Положила в него деньги и получила талоны.
Я села около окна, облегченно вздохнув. Можно было спокойно смотреть и изучать характер города. Случайно выбранный маршрут представил мне В как город контрастов. В целом он состоял из солидных прямоугольных кварталов и домов, облицованных серыми прямоугольными плитами. Они неизменно чередовались с прослойками старых, дореволюционных домов, таких же, впрочем, солидных.
Люди в В мне не понравились. Ничего не хочу сказать о них плохого, но во всяком случае они не были хорошими для того, чтоб смотреть на них из окна троллейбуса. Все неплохо одетые, одинаково деловые, они не вызывали никаких эмоций. Город А умел развлекать, и не только приезжих. Только обсмеешь дешевку с претензией на богемность, а рядом уже строгая недосягаемость из ряда вон выходящих шмоток. В городе В все были какие-то одинаковые. Но это я так считаю.
Очень скоро мне стало скучно. Я посмотрела на себя со стороны и увидела замерзшую девушку, вынужденную кататься по городу в троллейбусе по крайней мере часов до трех. После этого стало совсем тоскливо. Было так глупо ехать в троллейбусе без Нинашева, изучать характер города, смотреть на людей и не говорить с ним обо всем этом.
«Здравствуй, Сергей. Здравствуй, мой хороший. Я так давно тебя не видела, так давно с тобой не говорила. Ты уж извини меня за сентиментальность. Просто ужасно холодно и плохо… В чем дело, Сергей? Что случилось? Неужели ты уйдешь? Понимаешь, в чем дело? Есть мир наших отношений и есть мир, окружающий нас. В первом я дала свободу своим чувствам впервые в жизни. Это было так трудно. Я хотела тебя гладить по голове и не могла, потому что второй мир ходил неподалеку и предупреждал: «Осторожней! Если мир ваших отношений умрет, ты с этим нелепым глаженьем головы очутишься в моих руках, и тут уж я все сделаю, чтобы ты помучилась от стыда и уязвленного самолюбия». А мне так хотелось погладить тебя по голове и поцеловать твою руку, и говорить эти идиотские слова – «мой милый», «мой хороший». Я решилась, потому что взяла пример со своей подруги Нади Черкасовой. Она всю жизнь так делала. Если хотелось сказать «я люблю», говорила «я люблю», если хотелось целовать – целовала. А у меня перед каждым проявлением чувства стояли преграды. И вот я их сломала. Вернее, они сами сломались. Если говорить честно, то мир, окружающий нас, часто на тебя замахивался. Он шептал: «Таня, а вон тот умнее, а тот добрее и благородней». Но я не давала ему распускаться. А ты, кажется, заодно с ним. Впустишь этот мир в мир наших отношений и не представляешь себе, что он там натворит: моя нежность станет глупостью, страдания – растоптанным самолюбием, наша любовь – связью… Ну ладно, хватит об этом. Я сегодня завтракала, и куски вставали у меня поперек горла оттого, что ни на минуту не выходила из головы девушка одна. Люда Зайцева. Она сидела в той же самой кухне, что и я. Ела за тем же самым столом с моей подругой Надей. И та самая Лидия Николаевна, которая мне предложила позавтракать не без приятности в улыбке, ворвалась на кухню и закричала: «Людочка пришла! Как всегда, покушать девочке захотелось! Что ж это за странности у твоей подружки, а, Наденька? Как Зайцева к нам приходит, так сразу вы садитесь за стол!» Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты пожмешь плечами и с вызовом скажешь: «Ну и что?» Да не заставляю я тебя давить из себя удивление и возмущение. Не удивляйся, если не удивляет. Просто у меня потребность рассказывать, рассказывать обо всем тебе. А в другой раз другая девочка – Нина Сарафанова – попросила у Нади кофточку поносить. Надя завернула ей, и только они вышли за дверь, как выскочила Лидия Николаевна и закричала: «Девочке носить нечего?! Девочка нищая?! Что ж ты мне, Наденька, сразу не сказала? Я бы уж этой девочке поискала чего-нибудь из старья!..» Ну что ты скажешь про Лидию Николаевну? Вот теперь ты молчишь с самым загадочным взглядом. И можно подумать, что ты составил свое мнение про Лидию Николаевну. А, ты просто ждешь, когда выскажусь я, чтоб после твое мнение было обязательно вразрез с моим. Ну хорошо, я скажу первая. Бабка – дрянь. Но то, что свою работу знала и любила, уже неплохо. Этим мало кто может похвастаться. Так что, вполне вероятно, затраты окупятся. Ну давай твою руку. Мы пока еще в своем мире, и я могу поцеловать ее на прощанье. Сейчас вытряхнусь из троллейбуса, найду первый попавшийся кинотеатр с первым попавшимся кинофильмом. До свидания, Сергей Нинашев!»
