– Врач здорово сказал про жизнь… Знаешь что? Давай пойдем в большую комнату. Я там покурю. И возьмем альбом с твоими фотографиями. Я ужасно люблю смотреть альбомы, и чтобы все непременно начиналось с детства.

– Давай. Сейчас я достану альбом… Какие у тебя сигареты?

– Уж не собирается ли Надя Черкасова курить вместе со мной?

– Собирается.

– Но ей же было неприятно в пятнадцать лет узнать, что Таня Елагина курит, а в шестнадцать начала мама… Да у тебя профессионально выходит! Не ожидала.

– Как приехала в августе из А, только этим и жила до Васиного приезда. Не дай бог он узнает. Терпеть не может курящих. Поцеловать курящую девчонку, говорит, все равно что облизать пепельницу.

– Эту фразу я говорила в тринадцать лет. Давай смотреть.

– Это я. Это опять я. Это меня мама держит. Здесь мне три года. Дальше все фотографии пойдут с таким хохолком. Он спадал на лоб и упрямо не хотел никуда зачесываться с трех до восьми лет. Вот вся наша семья: Черкасов, бабка, моя рожа. Это все моя мама шила: рубашку Черкасову, мою матроску. Я разве еще не показывала тебе фотографии моей мамы? Что ты! Она была бесподобно красива. Танюша, какая это была семья! Когда Черкасов ушел? Мне было пять лет. Мы с бабкой уехали на Черное море, а когда вернулись, его уже не было дома. Помню, перед разводом из меня хотели сделать рекламу покинутого ребенка. Я должна была крикнуть: «Папа! Почему ты не с нами!» И когда мы вошли в зал, у меня это так фальшиво вышло: «Пап! Почему ты не с нами?!» До сих пор смешно. Нет, я его не любила. Не знаю. Он был какой-то скучный. И мне всегда было стыдно ходить с ним по улице, потому что он был какой-то маленький. И ты ведь знаешь, Танюша, что мама заменяла мне все. Мы были с ней как подруги. Она обо всем со мной серьезно говорила: о неприятностях на работе, о ссорах с Черкасовым. Как со взрослой. Мне было пять лет, а я все понимала. Она развила во мне безумную любовь к животным и какую-то дикую привязанность к вещам. Один раз мне купили негритенка, маленького такого. Моя мама назвала его Дженни. Я с ним спала, ела, не разлучалась ни на минуту. А когда он потерялся, со мной случилось что-то ужасное: я не ела… Это мы с бабкой на Черном море… И только целыми днями плакала. Все советовали меня выпороть. А мама исползала весь детский сад в поисках Дженни и все же нашла. Вообще-то она меня здорово била. Но я нисколько не в обиде на нее за это. Не то что бабка. Эта всегда била с удовольствием каким-то. Помню, время было такое – детей отовсюду воровали. Меня отпустили играть на час, а я проходила до вечера. И вот стою в подъезде соседнего дома и вижу из окна, как бежит моя мама. В своем синеньком платьице. И столько у нее на лице тревоги… Ну тут уж и вспоминать страшно: она на мне даже топталась… Это все, между прочим, моя мама делала. Она изумительно фотографирует. Нет. Мама не любила Черкасова. Изменяла ему, наверное, страшно. А он, в общем-то, благородно поступил – взял ее с ребенком. И еще знаешь?.. Я недавно про это… узнала. Слезы не могу сдержать… Он очень просил мою маму… отдать меня ему… Говорил, что с ним… ребенку будет лучше… В общем… это так благородно, чужого ребенка… Это я с дядей Колей. А это мы с Людой. Знаешь, Танюша, я ей столько про тебя рассказывала. Она мечтает с тобой познакомиться. Га-а-а. Это мы в С. Ведем разбойничью жизнь. У тебя самый грозный вид. Это мы в классе. Вот наша четверка: я, Нинка Сарафанова, Люда Зайцева, Маринка Солдатова. Как мы на этой математике бесились!.. Чуть ли не башками о стенку бились. Ну, Нинка, эта еще что-то соображала. Людке было хорошо, у них с Нинкой вариант был общий. А мы с Маринкой еле выкарабкивались… Это я еду на пузе в спортзале – результат активной игры в волейбол. Знаешь? У меня в школе была вечно идиотская морда. Я принимала самые нелепые позы. Все думали, что я притворяюсь, а во мне просто бушевало детство… Вот мой принц. Помнишь, я тебе писала, что выдумала себе принца. Выбрала мальчишку из класса и заложила в него выдуманные внутренности… Как с кем? Это я с мамой. Последняя фотография, где мы вместе… Бабка!

В комнату заглянула Лидия Николаевна, сморщила нос и замахала руками:

– Фу! Надымили! Ты что это, Танечка, куришь? Ну, Вася придет – он вам задаст!

– Явилась! – прошипела Надя. – Теперь дыши одним с нею воздухом!

Лидия Николаевна позвала ее зачем-то на кухню. Надя вышла, и через минуту в комнату снова заглянула голова Лидии Николаевны. Сделав губами любезную улыбку, она тихо полюбопытствовала:

– Танечка, ты к нам на сколько дней приехала?

– И, не дав мне раскрыть рта, приготовила варианты возможных ответов:

– На два дня? На три?

Я пожала плечами.

– Чего ты там? – крикнула Надежда.

– Я говорю, что комнату надо проветрить! – закричала в ответ Лидия Николаевна.

– Васенька, внучек мой, придет и задохнется здесь!

– Не твое дело, – хрипло сказала Надя, входя в комнату.

Лидия Николаевна, поставив ноги иксом, долго испепеляла взглядом Надину спину. Только я начала, когда бабка скрылась, сожалеть о том, что курила, как Лидия Николаевна снова появилась в дверях.

– Сходите встретьте Васеньку, внучка моего. Приятно ему будет.

– Кушать хочешь? – спросила Надя.

– Нет.

– Я тоже. Пошли тогда, встретим его?

– Пошли.

На улице было очень холодно. Я спрятала нос в мех поднятого воротника.

– Слушай, твоя мама сейчас в лагерях или ее оставили?

– Ее оставили. Бабка бегала, хлопотала, и мама осталась в здешней тюрьме.

– Это хорошо. В лагерях, говорят, ужасно… Да! Помнишь, ты написала, что твоя мама познакомилась в тюрьме с одним человеком, который моложе ее на восемь лет. Тот, который прочел ее записку Тольке, из-за которого она села. Он ей написал после этого, что твоя мама – это то, что он искал в своей жизни. Этот человек попал туда тоже глупо. И когда они выйдут, то зарегистрируются.

– Да, я помню. Их знакомство произошло до суда. Он был на первом этаже, а моя мама на третьем. Там такие ужасные бабы. Наговорили про маму не знай чего.

– Ты не обижайся, но, честно говоря, такой конец мне нравится. Потому что я сразу ничего хорошего не предвидела и предупредила тебя об этом. Это все уже тысячу раз говорилось: чтобы сначала проверилось мозгами, основательно. Ты в порядке? – выпускай свои чувства. Тебе семнадцать лет. Ты можешь жить со своей беспочвенной верой в хорошее. Но в сорок лет… каждое новое разочарование, обман надежд, когда впереди ничего не светит, – это большая трагедия.

– Танюша, ты, как всегда, права, – сказала Надя без энтузиазма. Для нее всегда был важен факт того, что Таня говорит с ней. Но ей было совершенно наплевать, что именно она говорит.

– А в этом ты не совсем права. Хочешь, я расскажу тебе про один опыт? Свиней загнали в комнату. Разных. И поставили им бочку с апельсиновым соком. Свиньи начали толкаться, и первыми прорвались, естественно, самые сильные. А был в этой компании самый ничтожный, самый забитый. Так ему вообще ничего не досталось. На следующий день поставили бочку с водкой. Опять началась давка, опять самые сильные напились первыми. Забитому тоже кое-что досталось в последнюю очередь. Потом свиньи страдали. На следующий день не подходили к водке, пили только апельсиновый сок. К водке подошел самый ничтожный и самый забитый. Он сделался алкоголиком.

– Здорово! В самом деле был такой опыт? Я бы хотела посмотреть на страдающих свиней.

– Так вот. Ты во всем обвиняешь свою бабку: и в том, что твоя мама пьет, и в том, что она сидит в тюрьме. Я не могу лишить умного, способного человека ответственности и за то, что он пьет, и за то, что сидит в тюрьме тоже. Зачем люди пьют? Чтоб развеселиться, убить скуку, отделаться от надоевшей робости, чтоб легче найти контакт, чтоб забыться и сделать жизнь на несколько часов легче. Понимаешь? Чтоб сделать что-то легче. А зачем человек должен о себе плохо думать?

– Моя мама восемь раз прыгала с парашютом.

– Правда?! (Надя сообщила этот факт совсем не торжествующим голосом. В нем было печальное превосходство оттого, что она знает что-то такое, чего Татьяне Елагиной не понять.) Вообще-то никак не ожидала, что твоя мама может прыгнуть с парашютом. Лично я сама никогда…