Это лето сделало для меня Надежду совсем чужой, потому что ее признание в любви доставило мне душевное мучение. «Ты такая хорошая», – говорила Надя. Зря такими словами никто не будет кидаться. Я растягивала рот в смущенной улыбке. «Ну вот, теперь я тоже должна ей сказать, что люблю ее. Надька ведь ждет этого. А я не могу сказать, хоть расшибись! И целовать не могу. И обнимать. Чего она заставляет меня притворяться? Конечно, ей это легко, а я не могу. Надя хорошая, а Таня плохая. Таня не любит».
Представление о Надиной маме и отношение к ней перевернулись вверх ногами, но не стали от этого понятней. Надина мама начала пить. «Знаешь, Танюша, – рассказывала Надежда, – напьется и придирается. Ко мне, к дяде Коле. Сама ведь первая начинает. А дядя Коля потом с ней дерется, и пошло… И еще она ревнует меня к нему и всячески избегает, чтобы мы были вместе. Господи! До чего же это глупо! Никто не знает об этом, я только тебе говорю». В ответ на подаренную жизнь Таня лепит на лице жалость и дарит ее Надежде как юродивой. «Надо ведь плакать вместе с ней. Когда жалеют, то плачут. А я не могу! Чего она заставляет меня притворяться?! Конечно, у Нади мама пьет, а у Тани не пьет. Тане хорошо, а Наде плохо. Ее жалеть надо. А мне самой тоже плохо. Можно подумать, что только тогда плохо, когда матери пьют…»
Чего вы хотите от мира, где никогда не дрались, где никогда не напивались, где мамы не качались на трамвайных ручках и не дарили золотых колец подругам, а читали нудные проповеди, где контрольная по математике возводилась в ранг события? Уж не чувств ли? А чувства-игрушки не хотите? Настоящих слез, сопереживания, а не урода жалости ищите у тех, кто вырос на реальных житейских конфликтах. И простите Таню Елагину. Она сама хотела настоящего, и настоящих слез в частности, но ей не о чем было плакать. Не о контрольных же по математике! Не из-за нравоучения же по поводу туфель, положенных не на место!
Пока Таня сидит и гадает Наде на картах. Она говорит всякую чушь самым серьезным голосом, потому что верит в нее. А в это время в ней зреет протест против ее мира. Она не знает об этом. Не знает, что начнет курить и выпивать, что возьмет на вооружение романтику привлекательного зла и так же старательно, как приключения, сделает разочарование в жизни. Как следующим летом заодно с ненавистным миром сметет и сломает многое другое. А пока она сидит и гадает на крестового короля – мальчика Володю, которого Надя безумно любит. Карта идет плохая: Володя должен бросить Надю.
Это случилось. Впервые отняли у Нади ее любовь-привязанность, которая ничего не требовала, кроме доброго отношения: ни того, чтоб говорили в ответ «я тебя тоже люблю», ни того, чтоб ее жалели. Это послужило причиной для первой попытки Нади покончить с собой. В письме, рассказывающем про это, красивый, смелый, добрый мальчик нарисовался настоящим Володей с очень неожиданной для меня стороны: «Танюша! Права ты была! Не врали твои карты. Володя меня бросил. Ты не представляешь себе того унижения и горя, которое мне пришлось испытать. Мы с Ольгой собирались в школу на вечер. Она хорошая девчонка, только испорченная. Общается с разболтанными мальчишками. Я была уже одета для вечера, а Ольга еще нет. Она крутила волосы, а я гладила ее платье на кухне. Вдруг раздался звонок. И вошел Володя со своим другом Толькой. Увидели меня и ухмыльнулись, думали, что Ольга одна будет. Толька сказал Володе: «Ладно, чего бояться-то». Сели в большой комнате, и Володя достал из кармана бутылку вина. Представляешь?! Налили всем в чашки и предложили мне выпить с ними. Я, конечно же, отказалась и ушла на кухню доглаживать платье. Глажу, а из глаз слезы текут. Потом в кухню ввалилась Ольга, уже пьяная и тоже вся в слезах. Начала меня обнимать, целовать, а сама шепчет: «Наденька, прости! Я не виновата. Володя сейчас предложил мне с ним дружить. Но мы ведь с тобой подруги, Надюша! Я ему отказала». Плачет, а от самой вином пахнет. Я ее оттолкнула и выбежала в коридор. Там стоял Володя. Никогда не забуду этого унижения. Он улыбался, а я, как дура, со слезами на глазах спросила: «Володя! Раньше я нравилась тебе хоть немного, или все было просто так?» Он ничего не ответил. Тогда я спросила у Тольки. Он помялся и сказал: «Ты ему долго нравилась. А потом он с одной девкой загулял просто так и остыл. А Ольга ему недавно понравилась…» Ты чего-нибудь понимаешь? Они ушли. Только дверь за ними захлопнулась, как постучались Маринка и Люда. Они зашли, чтоб вместе идти на вечер, и спросили, где мы так напились. Ты представляешь, какой у меня был вид, если меня сочли за пьяную! Я дыхнула один раз на Маринку и два раза на Люду со словами «да не пьяная я!!!» и зарыдала как ненормальная, уткнувшись в пальто, висевшее на вешалке. Потом я выбежала в подъезд и услышала, как одна женщина говорила другой про то, что купила хлорофос морить тараканов. Я попросила у нее немного, сказав, что у нас дома тоже тараканы. В ванной я растворила комки хлорофоса, увидела на полке чайную соду и тоже высыпала в стакан. Затем это выпила. Потом девчонки потащили меня на улицу. Маринка хотела избить Ольгу за то, что та много треплет. Я одобрила ее намерение, но сейчас, когда та была пьяная, не позволила этого сделать. Ольга заплетающимся языком сказала, чтоб я зашла к ней после вечера и что она заставит Володю дружить со мной. Я ей обещала. Ведь она была пьяная, а я-то была трезвая: и раз я Володе не нравлюсь, то дружить он со мной уже не будет. Я это знала. Мы вышли втроем из подъезда, и я сообщила, что выпила хлорофос. Девчонки сказали, что сейчас же надо идти домой, иначе со мной в школе что-нибудь случится. У меня уже кружилась голова и подкашивались ноги. Я упала. Они подняли меня. Довели до подъезда, и мы сели в лифт. Я думала, что сказать, если мама спросит, почему я плакала. А это она сделает наверняка, потому что вместо глаз у меня были щелочки, до того я опухла от рева. Мы зашли в квартиру, я улыбалась. Бабка сразу спросила, почему я плакала. Я не сказала, что упала, как мы договорились с Людой, так как я никогда не плачу, когда падаю. Я начала отпираться. Мол, ничего подобного, я и не думала плакать. К моему удивлению, мама сказала: «Не надо спрашивать ее об этом. Есть вещи, которые мы не можем знать». Я зашла в свою комнату, и меня начало тошнить…»
А Таня Елагина начала в конце девятого класса делать разочарование в жизни. Мальчики ее ни разу не бросали, их вообще не было, и они ей не были нужны. Но она начала шляться с ними в обнимку, чтоб иметь право на разочарование в любви. Она начала курить и выпивать, чтоб выглядеть все в жизни испытавшей. Таня спорила со своими родителями по любому поводу. Истина ее не волновала. Лишь бы ходом своих рассуждений возвести на пьедестал то, что принято у нас порицать, и наоборот. В отношении дружбы Таня пошла методом от противного: сказала себе, что дружбы нет, а есть притворство. И ей осталось подбирать факты, доказывающие это, и не замечать остальных. Человеческие ценности, разойдитесь – идет шестнадцатилетняя. Таня успокаивалась только тогда, когда находила в человеке какую-нибудь дрянь. Часто после упорных поисков.
В С, где Таню дожидалась Надежда проводить очередное лето, она послала ужасное письмо. Но честное. Тане говорили: «Ты мой друг. Как ничтожно это слово по сравнению с тем, что ты есть для меня на самом деле». Она знала, что не заслужила таких слов, и начала свое письмо с сухого приветствия: «Здравствуй, Надежда! В С я не собираюсь приезжать. Зачем? Чтобы снова сидеть в зрительном зале не на своем месте. Все люди играют во что-то. И ты. Хорошо свой внутренний мир устроила и меня там поставила на комод своего благородства, как статуэтку. А я, может, унитаз? Я вот вчера, например, сидела на коленях у мальчика и курила. Прощай!»
«Родная, милая моя! – ответила Надежда из С. – За что ты меня так наказываешь?!! Ты все такая же. И не только для меня, в моем представлении. Я знаю, в маленьком письме нельзя понять, что дело обстоит гораздо проще. Я обязательно дождусь тебя. Я хочу рассказать тебе обо всем, что было со мной. Да и у тебя жизнь, наверное, пошла веселее. Ты еще не влюбилась? А если, не влюбившись, сидела у мальчика на коленях, то я ни в коем случае не осуждаю тебя. Ведь до этого ты была такой примерной в этом отношении. Поэтому такого крутого поворота от тебя и следовало ожидать. Ты не из тех тихонь, которым долго приходится перестраиваться. Я понимаю тебя. Тебе просто надоела скучная жизнь, и ты решила внести в нее по этому поводу разнообразие. Я никогда не корпела над уроками, но и гуляла в меру. А ты способная, тебе надоело быть примерной. Ведь на самом деле ты же не такая, как натуральные забитыши. Наверное, я зря паникую. Ведь у тебя сильный характер, иначе зачем же он твой? Целую. Твоя Надя».
