Снова возвращается способность осознавать окружающую действительность. Распознаётся шум в кустах. Это значит, что кто-то спешно через них пробирается. На сей раз, Григорий действовал осознано, он в самый последний момент сделал колющий выпад. Рука ощутила, как клинок, испытывая сильное сопротивление, вошёл в податливую плоть. Ну не предназначена изогнутая сабля для колющих атак. Тело поверженного противника сделало ещё шаг, показалось из кустов, замерло, как будто наткнулось на невидимую стену, и начало оседать. Гриша резко отдёрнул руку с саблей назад. А от осознания того, что он за малым не остался без своего оружия, Акимова окатило холодным потом. Он вспомнил, что свою бамбуковую дубинку он выронил в самом начале боестолкновения, когда ему оцарапали левую руку: и осознал, что с ножом, против топоров, сильно не навоюешь.

Возникшим секундным замешательством и воспользовался следующий противник. Он нанёс сильный удар в спину, который обжог Григория сильную болью, и бросил на землю. Акимову даже показалось, что он почувствовал, не услышал, а именно почувствовал какой-то неприятный хруст. И уже лёжа на земле, вниз лицом, успел подумать: "Вот и всё, допрыгался касатик. Сто пудов перерубили хребет, вот сейчас, дикарь махнёт топориком и ... здравствуй царствие небесное, или вечная пустота‟. - Но добивающего удара не последовало. Гриша каким-то пятым чувством ощущал как напавший сзади противник, постоял пару секунд, видимо к чему-то прислушиваясь, затем перешагнул через лежащего у его ног Григория и неспешно, скрылся в зарослях. Видимо решил, что с такими травмами не то, что воевать, двигаться невозможно. Вот и оставил чужака на съедение хищникам, мол, они довершат начатое. Эти твари, всё равно в скором времени прибегут на место состоявшегося побоища и подчистят место брани от разных там недобитков.

Грише стало до жути обидно, и так не хотелось умирать. Он боялся не за себя, он осознавал, что больше некому будет защищать его Оленьку. Осознание этого было страшнее самой смерти. Не желая смиряться с поражением, Гриша начал прислушался к ощущениям, и ... приятно удивился. Тело ниже травмированного места на спине, чувствовалось. Ощущалось, как ныл слегка подвёрнутый во время падения в погреб голеностопный сустав, саднило калено. Правда, эти ощущения заглушались болью травмированного предплечья. Парень попробовал пошевелить ступнями, они послушались.

Казалось что всё это, начиная от коварного удара в спину, до понимания того, что он ещё может продолжать участвовать в битве, длилось целую вечность, а на самом деле, заняло не более полутора десятков секунд. Осознав, что тело может двигаться, Григорий быстро встал, не обращая внимания на боль в грудном отделе позвоночника, посмотрел в ту сторону, куда крался напавший со спины враг. Там слышались звуки продолжающегося боя, и именно туда двигался неприятель. Акимов, пользуясь только что проторённой тропой, ринулся следом, и в несколько прыжков оказался на месте. Только немного опоздал, любитель нападать стыла, как раз повторил свой трюк с нападением с тыла, только ударил Кешу не в спину, а по правой ноге. Тот нелепо взмахнул руками и упал. С таким ранением, да против двоих противников, для Иннокентия, это было сто процентным поражением.

Однако насладиться своей очередной, не очень честной, победой абориген не успел: в душе Григория вскипела ярость, она как магма, вырывающаяся из извергающегося вулкана, рвалась наружу, желая уничтожать всё, что окажется на её пути. С неистовым рёвом, Акимов кинулся на коварного врага, и, не дожидаясь, когда тот окончит оборачиваться - таким нужно платить их же монетой, снёс голову. Та упала на землю ещё до того, как тело, некогда бывшее с ней единым целым, пошатнулось и повалилось как подрубленное дерево.

Оставался ещё один противник, который уже заносил руку с боевым топором, собираясь обрушить его на голову раненного Иннокентия, но, шокированный ужасной гибелью своего товарища, замер, как будто превратился в статую. Только его правое веко, как будто оно жило отдельной жизнью и не желало погибать безучастной жизнью жертвенного барана, задёргалось в нервном тике.

Не отомри, не вырони абориген свой топор, да с обречённым видом не упади он на колени, усевшись на свои пятки, то через пару мгновений лежал бы рядом со своим боевым товарищем. А так, промахнувшись, Гриша сделал второй замах, да передумал. Запал боя уже угасал, хоть и по-прежнему "требовал крови‟.

"А стоит ли оставлять этому гаду жизнь? - Думал Акимов, рассматривая чужака. - Если да, то, что я выиграю? Какая мне с этого выгода? Что от этого выиграет наша маленькая колония?‟

Эти, мечущиеся в воспалённом от боя разуме раздумья, прервал хрипловатый, но твёрдый голос Уина:

- Гриша, пока не убивать его.

- И почему я должен тебя послушать?

- Я с ним говорить. Это важно. Нужно всё знать.

- Ты что, хочешь у него узнать, зачем они сюда припёрлись? Думаешь, он расскажет о планах, обо всем, что они задумали?

- Да.

- Ну-у-у. Тогда он твой. Дерзай.

- Есть в мой сумка кусок верёвка, вот держи, свяжи его. Может бежать.

Акимов, не сводя глаз с пленного, взял протянутую ему верёвку, точнее несколько её обрезков, спутанных в клубок. В отличие от Гриши, носившего длинный обрезок, Уин носил несколько мелких верёвочек, и тоже постоянно. Так, на всякий случай. Пришлось немного повозиться, распутывая этот путаный узел. После чего, чужак был обездвижен - связан по рукам и ногам.

"Он в полностью твоём распоряжении. Можешь с ним говорить, никуда не сбежит. А я, пока перевяжу твою рану‟. - Устало проговорил Григорий, извлекая из нагрудного кармана полиэтиленовый пакет, в котором лежал последний неиспользованный бинт (из его автомобильной аптечки).

"Гриша, отрежь с того дерева кусок кора, - видя приготовления к началу перевязки, проговорил Кеша указывая на ближайшее дерево, - и ножом его это, э-э ... шваша⁴ᴼ э-э ... аврва чуги ... э-э ... м-м...‟

Видя, как Уин морщится, пытаясь подобрать слова для объяснения того, что необходимо сделать. И желая помочь товарищу, потому что хорошо помнил то, как лечили Вениамина, Гриша заговорил, подтверждая слова размашистыми жестами: "Ты хочешь, чтоб я соскоблил с внутренней стороны мякоть и нанёс её на твою рану?‟

Иннокентий усиленно закивал головой. В скором времени, удостоверившись, что всё делается как надо, приступил к допросу. Голос Уина, несмотря на причиняемую во время перевязки боль, звучал властно, Гриша даже не ожидал, что его друг может с кем-либо так говорить. Вот только о чём идёт речь, было не понятно, оба аборигена говорили скороговоркой. Так что в этой "трескотне‟, Григорий различил лишь несколько знакомых слов, но и это не помогло понять даже приблизительный смысл этого диалога. Молодой человек уже закончил с ногой своего боевого товарища, занялся своей рукой, наложив на кровоточащую рану кору, используя как перевязочный материал отрезанный подол своей майки, а Уин всё продолжал свой разговор на повышенных тонах. Видя, как постепенно суровеет взгляд охотника, как он начал прикусывать губу, Гришка заподозрил, что дела у них аховые. Но приставать с расспросами не стал, считая, что Коготь расскажет всё сам, а сейчас, не стоит ему мешать. Тем более пленник, "поёт‟ как соловей.

И правда. Закончив допрос, Кеша некоторое время помолчал, отрешённо смотря на землю у своих ног. Затем медленно поднял голову, рассматривая кроны деревьев и обращаясь к Грише каким-то глухим голосом сказал:

- Убей его.

- Зачем?

- Так надо. Он чилт⁴¹.

- Кеш, а по-другому никак нельзя?

- Нет.

Пока шёл этот диалог, Григорий, сделал пару небольших шагов, и неуверенно подошёл к пленному. Тот видимо понял, что с ним хотят сделать, посмотрел на Уина и что-то проговорил. Надо отметить, что в его голосе не прозвучало даже намёка мольбы о пощаде. И это несмотря на то, что он связанный по рукам и ногам, лежал на земле, а рядом были враги, приговорившие его к смерти.