– Нет, – сказал. – Спасибо, ребята… Я ведь больше по водке специалист.

А про себя съехидничал: так от всего отказываться – опыта до старости не приобретёшь.

Прапоров было пять – здоровые молодые ребята в форме. Они весело матюгались и весело пили водку. Время от времени кто-нибудь из них скидывал брюки и, приплясывая волосатыми ногами, шёл к кровати.

– Вот это баба! – сказал кто-то с восторгом. – Подмахивает как…

Тут ворвалась веснушчатая, заплаканная жена одного из них, схватила за руку своего пацана-мужа и попыталась вытащить его из квартиры.

– Нет! – упираясь, кричал муж. – Надоело, да иди ты, в самом деле, да пошла, пошла, сказал тебе!

Женщина немного приподнялась на локтях: ей было интересно. Потом опять легла и подняла ноги в коленях. Между ними на грязной простыне расплылось мокрое пятно.

– Вот это да! – закричали прапоры, почему-то это воодушевило их ещё больше.

Немножко согревшись и выпив, Алексей вернулся к себе. Печка гудела. И в темноте огонь сквозь чугунную решётку бросал красноватые блики на стены и потолок. Сваленные в беспорядке на пол дрова отошли от мороза, и в комнате пахло сосной. Он сел, открыл дверцу, протянул руку к теплу. И слыша бесконечный, качающийся скрип за стеной, подумал:

«Как же я счастлив, Господи…»

По утрам Алексей каждый раз ходил на работу, хотя, в отличие от работы прапоров, работа его не была нужна здесь. Работал он инженером по технике безопасности. Просто такая должность числилась в штате организации под сложным закодированным названием, и ставка должна быть заполнена. В этих местах, где высокий лес закрывал небо, зимой выпадало столько снега, что он двухметровым слоем застилал всю землю и люди ходили по специальным мостикам, чтобы не утонуть. Но через некоторое время снег становился чёрным. Это была сажа. Даже здесь люди крепко достали природу, да и самих себя тоже.

Рядом, в зонах и поселениях, уголовники не просто сидели, медленно исправляясь, нет, они работали. И эти искалеченные душою люди спокойно, по государственному плану калечили природу. «Труд облагораживает человека». Может быть… Но не такой труд. Какой-то другой. Таким трудом только деревья распиливались на обрубки. И дли-и-нными составами после надлежащих проверок, чтобы никто из работников не сбежал, отправлялись поезда на юг с этими установленных размеров обрубками. Страна Коми расставалась с лесом. Несортовые доски, кору, опилки девать было некуда, но выход нашли: в промышленной зоне построили большую печку и круглосуточно, ни на минуту не останавливаясь, сжигали в ней то, что не хватило ума использовать. От этой десятиметровой в высоту печи, закрытой сверху облаком дыма, распространялась сажа от сгоревших деревьев и падала на снег.

Алексей боролся, как мог. Очень много сделал мелких неприятностей окружавшим его людям и вконец испортил отношения с начальством в шинелях. А толку не было. И ходил он на работу зря.

Восьмое марта – праздник. Праздник весны и наших женщин. Подтаявший снег, порывы свежего ветра и длинный, светлый день с уже пригревающим, тёплым солнцем. В этот день хорошо тем, кто не один. А Алексей был не один. Весь день они провели вместе, а вечером решили пойти на танцы. В клубе светились в полутьме разноцветные лампочки, играл что-то западное с криками магнитофон, топтались люди в такт.

– Что-то музыка не очень, – сказала, – пойдем покурим?

Когда вернулись, на небольшой сцене парень настраивал гитару. Вот он настроил, перебор, ещё перебор, и рванул срывающимся, нервным голосом неожиданное:

– Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю…

И немедленно изо всех сил пьяные, шальные, весёлые сегодня люди своими голосами поддержали:

– Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему…

Под этот голос, под эту песню они ушли. Всё исчезло, и видел он только её расширившиеся с дурманом глаза.

– Виновата во всём, виновата кругом, ещё хочешь себя оправдать…

– Лёша, ты любишь меня? – еле слышно спросила Любовь, одним дыханием.

Ему захотелось крикнуть в ответ, но почему-то он промолчал, и крепче прижал её к себе.

– А я верила вся и, как роза, цвела, потому что любила его…

Когда опомнились, оказалось, что песня давно смолкла, а они, обнявшись, стоят на бревенчатом полу под взглядами всего зала.

На обратном пути, идя ночью по опять замёрзшему, со льдом, скрипящему снегу, под жёлтой холодной луной и звёздами, она слушала, а он рассказывал. И между всего прочего была одна слабенькая историйка.

– Ты понимаешь, у нас на втором курсе первая девушка из нашей группы выходила замуж. После свадьбы пришла на занятия, я во все глаза смотрел на неё, думал – такое важное событие, что-то должно измениться, но ничего нового так и не заметил. Кроме, конечно, кольца на руке, тоненького и золотого.

Тут Любовь и объявила впервые:

– Это не для меня – муж, семья, горшки…

– Почему? – удивлённо спросил Алексей.

– Я летать хочу… – как-то смутилась, сказала шёпотом. И испуганно посмотрела на него – не засмеётся ли?

Но он не понял и озадаченно переспросил:

– Как летать? Лётчиком?

– Нет, – сказала с сожалением, – лётчиком уже поздно. Стюардессой.

– Что ж тут хорошего?

– Да ты пойми, я жила в маленьком посёлке около Воркуты, отец – шахтёр, всю жизнь под землёй, а я его дочь, когда вижу самолёт, у меня внутри всё зажигается, так и зовёт подняться. Надоело всё: общежитие, больница, эти посёлки, похожие один на другой…

Потом Алексей ехал домой. Выходил в тамбур, курил, опять заходил и не мог найти себе места. Стучали колёса, и поезд мотало на поворотах.

На работе ждал сюрприз – отпечатанный и повешенный на доску объявлений в штабе приказ о зачислении его в бригаду, надзирающую за состоянием дорог в ночное время. Обычно этим занимались офицеры, потому что лес вывозили в основном уголовники. А его назначили, по-видимому, в отместку за неприятности, что он доставлял. Разозлившись, пошёл отказываться к самому главному. Главный, когда он вошёл, сидел за столом и что-то писал, наклонив крупную лысую голову.

– Слушаю, – сказал и посмотрел немигающими выпуклыми глазами.

Этот человек олицетворял силу. В тридцать шесть лет, срок невозможно короткий для МВД, стал подполковником, начальником штаба, и отстающая давно и прочно по всем показателям организация, объединяющая несколько колоний, стала вырываться вперёд. Уголовники боялись его, как огня. Говорили, что были случаи, когда он поднимал руку на офицеров. Дыхнуть без него не могли. На еженедельных политинформациях появлялся всегда откуда-то сзади, когда ждали только его, стремительно проходил между рядами в своей распахнутой шинели и начинал давить. Без предисловий, пустословия, балансируя на той тонкой грани, когда речь ещё не переходит в площадной мат. И все замирали, тихо было так, что каждый скрип стула воспринимался, как взрыв.

– Слушаю, – сказал недовольно. – Есть недоразумения?

– Да. Меня назначили в эту самую бригаду, я не офицер, приказывать уголовнику не могу, в дороге и вывозке леса ничего не понимаю. Это всё просто бессмысленно. Поэтому я отказываюсь.

– Приказ свой не отменяю, – сказал начальник штаба, – я тебе не ванька-встанька. Но думай. Через месяц буду давать премиальные в размере двух зарплат, и те, кто на вывозке, получат в первую очередь.

И Алексей вечером пошёл на работу – решил заработать. Месяц отъездил в кабинах гигантских МАЗов, а когда пришёл получать зарплату, оказалось, что премиальные дали всем, кроме него. Потом шёл и смеялся над собой.

– Надо же, как купился! Ну это последний раз. Никогда, никогда больше! «Подняться над землёй», – вспомнил. Где уж там.

Но главное другое – с Любовью было не всё ладно. Один раз, приехав, застал у неё высокого светловолосого парня, солдата. И понял – он уже не один.

– Знакомьтесь, – представила, – Антонас, между прочим, из Литвы.

Он промолчал, а потом сказал ей:

– Ты, я вижу, не только детей любишь…