А под утро, белесое мутное утро, не вовремя проснувшись, услышал, как она плачет. Тихо плачет, шмыгая носом и отвернувшись. Алексей встал, оделся, вышел и, осторожно закрыв за собой дверь, стал спускаться вниз по ступенькам этого молчащего дома.
Чуть приволакивая левую ногу.
Отчего. Так. Тает. Сердце
Он встречался с ней поздно вечером, чтобы не видеть ее лица. Целовал, потом трогал слабые груди, и она защищалась понарошку.
– Не приставай, – угрожала, – а то я тебе пощёчину дам…
Пара садилась, и девушка, осторожно вытягиваясь на скамейке, клала свою голову мужчине на колени. Тут небо начинало сыпать звезды вниз, затихали шаги прохожих, и вся сегодняшняя ночь собиралась в ее глаза.
– Вот, хочу выучить английский, – вдруг говорил он.
– И я.
– Люблю читать Булгакова.
– И я.
– А что ты делаешь? – спрашивал он.
– Работаю. Иногда до девяти часов сидим. Я раньше в магазине работала, потом эта мастерская открылась.
– Хоть сверхурочные платят?
– Платят. Но так устаю.
– Ты была замужем?
– Была.
– Разошлась?
– Разошлась.
– А почему?
– Не тот человек.
Он опять трогал груди, а она, позволив, просила:
– Давай поговорим, ну давай… Неужели только это?
Нет. Не только это. Утром, пряча догорающий взгляд, он отвозил ее домой, в машине договаривался о встрече, и она, принимая за правду, важно думала – когда.
В промёрзшем переполненном автобусе, беспомощными тоненькими ладонями-стёклами закрывшемся от холода распахнутой зимы, пацан с худым, смурным лицом стоял, тесно прижимаясь сзади к одной с очень мягким округлым под хлипким пальто, и при скользящих по вечной гололедице поворотах ещё больше наваливался, прилипая. Но вот на одной из остановок она резко повернулась и, посмотрев неожиданно смеющимися, приглашающими глазами, шагнула, прорвавшись сквозь шубы, наружу, в темноту и вьюгу зимы, и опять посмотрела: ну же!
Но он трусливо закрылся, и двери закрылись. Женщина, оставшись, махнула вслед.
Потом дома, на Лиговке, где собственная тень черным демоном металась по жёлтым с пятнами обоям, пацан катался, обезумев от ненависти к себе, по полу, пока, подобрав нож, не резанул руку, чтобы остановиться. Остановился. И замотав тряпкой кровь, побежал в больницу, именно в ту, в которой, так случилось, через пару лет и сам сподобился работать. Там, сидя под ярким безжалостным светом в манипуляционной, впервые вдруг почувствовал, что такое и как болит сердце.
А утром падал снег, просто падал. И боль в перебинтованной руке начала проходить.
В комнате, где окна узкими длинными проемами тянулись к потолку и остатки лепки пригнули вниз перегородки коммуналок, под тихую музыку сидела и обнималась пара.
– Ах, ах, – вздыхала девушка. – Знаешь, – неожиданно сказала упавшим голосом, – а ведь я буду потом себя презирать.
– Презирать? – он нерешительно посмотрел на нее и отодвинулся.
По комнате бродили синие сумраки, и вдруг стало слышно, как у остановившегося внизу за окном трамвая открылись двери.
Девушка, чуть помедлив, надела кофточку.
– Катя, вот хотел спросить: а как тебе эта музыка?
– Хорошая.
– А импрессионисты тебе нравятся?
– Нравятся.
– А…
– Не надо. Извини, ладно? Я… я, пожалуй, пойду.
Так что вот такой я. Толстый, лысый, в очках. Ничего не понимающий. Влюбился недавно в женщину с карими глазами, которая заглядывала ко мне в гости от скуки. Ходил на цыпочках. Разводил джентльменство. А она искала мужа. Всё спрашивала меня:
– Почему тебе не сделать докторскую? Ты же умный, сможешь. Ну пойди, сделай докторскую…
– Не хочу.
– Почему?
– У меня есть дело.
– Какое?
– Я пишу.
Она непонимающе пожимала плечами:
– Что ж, пиши…
Вот прекрасно понимал, что не моё. А – тянуло. Ничего не мог поделать. Чуть не в домашнего пса превратился при ней.
А она уже настолько привыкла, что в один день, окончательно обнаглев, спросила:
– Вот скажи, Алексей, когда мужик не кончает в тебя, можно заразиться СПИДом?
– Любимая, – ответил, – это же как поцелуй…
Потом наступил период, долгий период, когда мы не виделись, и одна знакомая, с которой у меня отношения были намного яснее, передала:
– Видела Наташу…
– Ну и что?
– Она вышла замуж.
– Ну и что?
– Ждёт ребёнка.
– Ну и что?
– Неужели тебя ничего не волнует?
Я встретил Наташу на концерте Окуджавы, где бард, задыхаясь и забывая слова, пытался петь:
Мне нужно на кого-нибудь молиться,
Подумайте, простому муравью…
– Ой, привет! – обрадовалась она. – Как твои дела?
– Хорошо.
– Работаешь? Где? Платят неплохо?
– Неплохо.
– А я оттуда давно ушла, как гранд закончился, так и вылетела.
– Знаешь, Наташа, все хочу спросить…
– Конечно, спрашивай…
– Любимая моя, ну как, кончают в тебя наконец?
…Мне нужно на кого-нибудь молиться… Молиться? Как странно, вы не находите?
Нет, всё-таки нет определённо у меня сегодня настроения. И куда оно девалось, ну никак не пойму. На луну, что ли, сбежало? И что теперь прикажете делать? Вот что интересно: утром-то встал нормально, да и дальше – ведь ничегошеньки не случилось! Ну ровным счетом! Так, обычный серый день: на работу, с работы. Обед, ужин, лапша на ужин.
Ладно, черт с ней, с лапшой, вот читал где-то недавно, что определенные части головы отвечают за смех, а если затронуть другие – будешь плакать. Ой, как простенько получается… Вполне возможно соорудить переключатель. Как сразу бы полегчало! Повернуть ключик – и нет проблем. Пустота такая… И в пустоте, как в музыкальной шкатулке, играет музыка.
А пока, пока я не могу забыть: он сидит около вокзала, выставив автоматом в сторону потных, горячих, жующих и разговаривающих людей слабо-розовый обрубок руки и с устроенной на коленях какой-то длинной механической штукой, и холодные резиновые играющие звуки сами собой производятся из неё. Ударяются о дрожащую от пыли и жары преграду воздуха и бессильно падают. И ну, скажите, за что мне такая напасть? Все идут, а я остановился и смотрю. И ведь не для того, чтобы подать. Смилостивиться на один-два шекеля. Нет, меня поражает в нём. Нет, конечно, не обрубок. Нет. Меня поражает отсутствие надежды, водянистое спокойствие прозрачных голубых глаз.
– Чтоб вы сдохли, спешащие и жующие, все вы, чтоб вы сдохли, – говорит его тихое ласковое безумие. – А я, я всё так же буду сидеть здесь, вросший в рассыхающийся асфальт, сквозь который будет ожесточённо пробиваться молодая, редкая, зелёная трава, мгновенно убиваемая яростным солнцем, и на ближайшей остановке автобус вдруг просядет на лопнувших шинах, и не откроются утром магазины, и какая-то вывеска сорвётся в тишине, загремит жестью…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
