Город Микунь, тысяч на восемь жителей, был главным административным центром на этом участке земли. Сразу на привокзальной площади стояло всё, что было нужно для города такого масштаба: скульптура – серп и молот во весь рост, с приклеенным к этим двум инструментам рабочим, совмещённое здание исполкома и районного комитета партии, школа, пустой универмаг, а чуть поодаль – бревенчатая изба детского сада со стоящим в снегу гипсовым пионером в шортах и больница, окружённая покосившимся деревянным забором. Так вот, как-то раз во время одного из походов в лес Алексей заблудился и вышел только через три дня с обмороженными по локоть руками. Его друг, старый врач Александр Терентьевич дал ему спирту для анестезии, махом вскрыл волдыри и наложил повязки. Благодаря анестезии больно не было, а вот топить печку этими забинтованными руками было бы, по-видимому, трудновато.

– Знаешь, Лёша, дам-ка я тебе направление в больницу, – сказал Александр Терентьевич. – Ничего особого у тебя нет, но полежишь, отдохнёшь. Опять же тепло там, слышал, топят хорошо…

И Алексей поехал отдыхать. В палату натащил себе книг. И читал, читал целыми днями. «Максим Максимыч», «Бэла», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Вешние воды» – во весь голос звучала для него музыка русской классики. Это было ещё время, когда хотелось не забыть.

Ну а проснувшись, увидел её. Любовь была тоненькой, высокой девушкой и хотела познакомиться с ним.

– Я здесь работаю, в детском, – сообщила. – Я вообще люблю детей. А живу в общежитии, рядом. Заходи.

– Меня уже выписывают, – сказал Алексей. – Вот выпишусь и зайду. Ты завтра дома?

И он зашёл, предварительно купив бутылку «Андроповской». Прошёл по тёмному коридору и постучал в дверь.

– Знакомься, – сказала Любовь, – это Юра, врач. Он уже уезжает, я его друг, у него были тут такие неприятности, а я помогала, я вообще очень сильная.

Когда немножко выпили, Юра смущённо поднялся и ушёл, тихо сказав:

– Мне на дежурство.

Смеркалось. Они сидели друг напротив друга и молчали, а в соседней комнате, где жили офицеры МВД, включили магнитофон с итальянцами.

– Давай я тебе погадаю, – сказала.

– Ты ж не увидишь, темно.

– А это неважно. Вот, смотри – ты будешь женат только один раз, и у тебя будет двое детей.

– А сколько я буду жить?

– Не знаю, про это я не умею.

– Вот интересно, – озадаченно пробормотал Алексей.

– Ну раз тебя жена и дети не интересуют, – рассмеялась Любовь, – я тебе брусничный чай заварю. И знаешь, просьба к тебе: не приноси, пожалуйста, больше водку там, спиртное. Ведь можно обойтись без этого.

Когда Алексей вернулся в посёлок, первым встретил Александра Терентьевича. Тот оглядел его, улыбающегося, и покачал головой:

– Экий, право, ну прям-таки сияет весь – наверное, барышню встретил. Кстати, Лёша, ты никогда в похоронной команде не участвовал?

– Нет, а что?

– Будешь. В штабе приказ висит. Я тоже там.

Алексей особо не удивился – похороны так похороны. Только спросил:

– А кого?

– Человека, – ответил Александр Терентьевич, – человек умер.

Вообще все эти посёлки представляли собой концентрацию обслуживающего и надзирающего персонала для уголовников. И жизнью каждого такого посёлка и зоны рядом с ним вполне по-монархически правил какой-нибудь майор или подполковник, являющийся по должности начальником штаба, всемогущий «хозяин» этих мест. Ну и как при любом монархическом режиме, наиболее ненужные этому режиму люди были местные образованные без погон и прямо не занятые в надзоре. Вот их и посылали то по разнарядке собирать сено в Коми-деревне около Ухты, то закапывать по плану перехода на самообеспечение три тонны украинской картошки в болотистую, ничего не рожающую землю, то на похороны и при жизни никому не нужного человека.

Около посёлка в довольно пустынном месте находилась электростанция. Десять лет назад отсидевший от звонка до звонка уголовник, нанятый на работу электриком, поставил около этой электростанции для себя ящик. Довольно большой, в соответствии с человеческим ростом, жилой ящик с печкой и нарами. Сейчас уголовник лежал с открытым ртом, и пока его тело разлагалось, чужие люди рылись в оставленных им бумагах, пытаясь найти хоть какие-нибудь адреса, чтобы сообщить об этой смерти. Но нашли только одну открытку, отправленную четыре года назад и вернувшуюся обратно. Прочитали личное дело из архива. Итак, боевой офицер, прошедший с оружием всю войну до самого Берлина, возвращается домой, женится и растит двух сыновей. Всё прекрасно, но вдруг он насилует несовершеннолетнюю соседскую девочку. Арест, отказ семьи. Жизнь нормальная закончилась, и началось что-то другое. Уже сидя в своей конуре около электростанции, воя от тоски, бывший офицер начинает работать над историей, маршрутом боевых походов полка, в котором воевал. Посылает письма в Польшу, Чехословакию. И получает ответы: «Уважаемому пану, господину…» – в конвертах со множеством штемпелей и иностранных марок. И ещё он пишет порнографию, роман. Та злая сила, что сломала ему жизнь, до конца не оставляет его. Уже намного позже Алексею попалась на глаза нашумевшая книга «Это я – Эдичка». И только начав читать: «Я часто вожусь с голой жопой и бледным на фоне всего остального членом…» – он остановился. Господи, да я читал уже это! Ну не так, не точно так, но читал! Не у злого поэта, а у уголовника, сжигаемого страстью к насилию, одинокого, затравленного судьбой зверя. Тогда Алексей, прочитав до конца – а написано было сильно, смачно, – открыл, подумав, конфорку печки и кинул всё в огонь, туда, где трещали дрова и извивалось жёлтое горячее пламя. За свои похороны, кстати, умерший заплатил – у него нашли деньги, часть которых дали похоронной команде для обустройства всего. Продолбили сжатую морозом холодную землю на районном кладбище и опустили вниз длинное тело в гробу. Сверху поставили крест. На обратном пути похоронщики напились как свиньи, используя до конца в правильном направлении остатки денег. И всё. Тело в земле, рукописи съел огонь, дав минутное тепло, деньги со сберкнижки достались гигантскому государству, деньги из карманов – пьяницам. Нет человека. И нет мыслей его. Ветер.

А Алексей был теперь занят. Занят любовью. Он ведь влюбился. Первый раз. Уже думал, что не получится, не суждено. Оказалось – получается, так забрало, что куда там… Все планы, даже друзья ушли в сторону. Важно стало только одно – увидеть. Опять увидеть. При первой возможности уезжал из посёлка. Выходя на вокзале, бежал, не теряя ни минуты, к её общежитию, но когда оставалось совсем немного, переходил на шаг и чинно так, спокойно шёл, успокаивая дыхание. Со сладким тянущим чувством открывал дверь и заходил в нагретый уют. Тут всегда было открыто для него. Его девушка обычно спала в это время – у неё часто были ночные дежурства. Он садился рядом, брал в руки книгу, читал и смотрел на неё, спящую. В этот раз она так счастливо улыбнулась, увидев его, проснувшись, что у Алексея захолонуло сердце. И когда он хотел выйти, чтобы дать время одеться, сказала тихо:

– Лёшенька, подожди… Посмотри на меня.

Поднявшись в постели, зарумянившись, медленно, очень медленно опустила одеяло с плеч.

– Ну поцелуй же меня, милый…

И сама, не дожидаясь, полуоткрытыми губами коснулась.

А вообще он был очень неуклюж, и она порядком намучилась с ним. Потом, после всего, прижавшись, улыбнулась:

– Вот, старше меня, а не научился…

– Тебя ждал, – ответил Алексей. И помолчав, добавил: – Чтобы научиться.

Как же было холодно в доме, когда он вернулся: в ведре заледенела вода и встала бугром, а стены около двери покрылись изморозью. Быстро принёс дрова из сарая и растопил ими печь. Тут в стенку постучали, и он зашёл в соседнюю квартиру. Там веселились прапоры. На кровати лежала голая женщина, раздвинув ноги. Выше – груди, ниже – две складки в спутанных чёрных волосах. Просто и ясно, без тайн и вопросов.

– А-а-а, Лёха, наконец-то! – загалдели прапоры. – Хочешь попробовать?