На основании распоряжения Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории РФ, здание включено в Единый государственный реестр объектов культурного наследия памятников истории и культуры регионального значения за № 10–33 от 20.10.2009 г.

Многие годы, тем более в детстве, и в голову не приходило, что мне довелось жить в доме, сыгравшем зна́чимую роль в истории российской культуры.

Но главное для меня был, конечно, не сам дом, а его двор. Ей богу, при всей своей обычности, убогости и невыразительности он достоин пусть краткого, но отдельного описания. Хотя бы как место, где протекала фактически вся внешкольная часть детства – не только моего, но и моих товарищей по двору. Двор был и наша спорт-площадка, и площадка для игр, и дискуссионный клуб, и «место встречи (которое) изменить нельзя», и место «разборок» и т. д. и т. п.

Это был обычный двор-колодец каких от дореволюционного Петербурга тогда еще сохранилось немало: огороженная стенами шестиэтажного дома заасфальтированная площадка в форме перевернутой буквы «П». Такая форма получилась поскольку сзади в центр прямоугольника двора размером 14 на 18 метров вдавался выступ входа в Дом Кино, занимавший около половины его общей площади. Нам для игр оставалась, главным образом, «перекладина» буквы «П». За вычетом площади помойной ямы (слева) и спуска в подвал (справа) – около 100 кв. метров. По-моему, место для прогулок заключенных во внутренних двориках тюрем заметно больше. К центру «перекладины» примыкала подворотня глубиной 17 метров, выходящая на Невский. Вот и всё наше «царство». Размеры достаточно точные – замерял недавно, спустя почти семьдесят лет.

Однако, под понятием «двор» я имею в виду не столько сам двор как некое пространство, сколько ребят – товарищей моего детства. Тогда весь свой досуг ребенок школьного возраста, особенно младшего школьного, обычно проводил во дворе. И основные друзья, как правило, были не из школы, а «ребята с нашего двора»; лишь иногда и те, и другие. Сейчас обычно не так – мои сыновья выросли почти не общаясь со своими сверстниками из нашего дома – все основные товарищи были из их же класса.

Вот они, друзья моего детства: Марик Гуревич, его младший брат Яшка; чуть позднее появились Эдик Попов и Инна Раева. Все фактически ровесники – разница между нами была плюс-минус один-два года, не больше. Другие ребята почти не запомнились почему-то, да и было их, других, немного. Вот за краешек памяти зацепилась несколько манерная Лариска с шестого этажа по левой парадной; еще девочка, Надя кажется. Но у многих интеллигентных родителей тех лет, особенно родителей девочек, считалось, что общаться с «дворовой компанией» – это дурной тон. Наверно поэтому девочки, кроме Инки, выходили во двор лишь изредка, и заметного места в нашей жизни не занимали.

Как видно, наша дворовая компания была очень невелика. Вспоминаю, что когда для игры в «прожигалы» (следующие поколения детей эту игру, по-моему, называло «вышибалы», что логичней, поскольку двое водящих «вышибали» маленьким мячиком тех, кто бегал между ними) или в футбол ребят не хватало, шли звать из соседнего, 74-ого дома. Это огромный дом, с большущим двором, тогда еще мощенным булыжником. Там всегда можно было найти во дворе пару-тройку ребят ничем особо серьезным не занятых.

У меня, Эдика и Инки кличек во дворе не было. А вот Марика и Яшку никто из нас и они друг друга по именам не звал – только по кличкам. Марик – был Карлик, а Яшка – Корова. Самое необычное было то, что прозвища эти им дали отнюдь не мы, а сами родные братья друг другу.

Корова – это от «рёва-корова»: когда Яшка был маленький и Марик его обижал, то Яшка сразу ревел, чтобы быстрее привлечь внимание заступников-родителей или их самого старшего брата Семы. (Сема в нашу компанию не входил – он был лет на восемь старше даже Марика).

Яшка был среди нас самый младший – двумя годами младше и чуть мельче меня, и на четыре года младше брата. На Марика он был совсем непохож. У него были большие, очень красивые и печальные еврейские черные глаза. Выразительность своих глаз он сохранил на всю жизнь, в чем я убедился, случайно встретив его спустя лет тридцать после детства.

Марик был самый старший из нас. Небольшого роста для своего возраста (лет десять на начало знакомства). Как и положено Гуревичу, он был брюнет и имел довольно заметный, обычно простуженный нос, из-за чего слегка гнусавил. Карлик – это Яшка постарался в отместку брату за все детские обиды. Основанием послужили сетования их родителей по поводу отставания Марика в росте.

Эдик был мой ровесник, высокий для нашего возраста блондин, с волосами, зачесанными «по взрослому» назад, в очках, которые он аккуратно снимал перед дракой, державшийся спокойно и с достоинством.

Инка, появившаяся в нашем дворе позже всех, спустя года два или три после Эдика, когда мне уже было лет одиннадцать, была на год старше меня. Невысокая девочка, с выразительными темно-карими глазами и абсолютно неправильными чертами подвижного лица в обрамлении мягких, темных волос. Она была проста в обращении, компанейская и без выпендрёжных девчёночьих повадок, чем снискала нашу общую симпатию.

Ну и для полноты картины наверно я должен описать и себя в те годы. Милька, то есть я, был невысокий, щуплый, белобрысый мальчишка, слегка губошлепистый, очень шустрый и миролюбивый, с густыми жесткими волосами, зачесанными набок, как у большинства мальчишек в те годы.

Главного в нашей компании не было. Марик, хоть был и старший, не обладал задатками лидера, да и не стремился командовать. Так что как-то так получалось, что все у нас решалось по общему согласию, без указаний лидера. Дрались между собой мы крайне редко. За все детство помню не больше двух-трех драк. Все с участием Эдика. Он был хоть и самый спокойный из нас, но и наиболее обидчивый. А, начиная с класса шестого, он иногда давал поводы, чаще всего мне, опрометчиво задевать его самолюбие.

Воскресенье… Дело к вечеру, но май или июнь, и потому еще совсем светло… Мы, не замечая времени, гоняем в футбол в нашем дворе-колодце, возбуждены, орем – все так же, как сейчас, когда в футбол играет мелюзга. (Правда, в таких дворах-колодцах, как был наш, теперь в футбол не играют, не принято вроде бы. Да и дворы такие заставлены машинами – не дай бог попадешь мячом в стекло какому-нибудь мерседесу или вольво).

На шестом этаже открывается окно, и мамин голос зовет

– Ми-и-лик! До-мой! – Игра мгновенно прекращается, и я бегу к той стене дома, на которой находится наше окно – там мама из-за карниза под окном меня не увидит.

– Его нет! – орет в ответ маме Марик.

– Как это нет? Я слышала его голос.

– Да нет его, он куда-то ушел – врет Марик. Мама понимает, что ее обманывают, но с шестого этажа ни меня, ни правды ей не добиться. Она исчезает, и мы продолжаем игру. Наконец, мама подстерегла момент, когда я нахожусь у стены, противоположной окну, где она может меня видеть, и мгновенно открыв окно кричит

– Немедленно домой! Я тебя вижу! Немедленно, я тебе говорю, а то плохо будет!

– Да иду я, иду….

Я понимаю, что меня засекли неоспоримым образом. Да и на часах уже около девяти вечера, то есть требование мамы справедливо, и действительно пора домой.

– Завтра выйдешь? – следует от кого-нибудь формальный, не требующий ответа вопрос, поскольку ответ разумеется сам собой. Но, тем не менее, отвечаю утвердительно. Сердясь на маму, не торопясь, и еще не погасив возбуждение от участия в игре, я иду к своей парадной.

Бывший кинотеатр, о котором я вскользь упомянул выше, был когда-то не просто кинотеатром, а чуть ли не первым кинотеатром в Петербурге (с 1910 года), а позднее – с 1929 года – первым звуковым кинотеатром в СССР. В 1990-х ему вернули одно из его прежних названий – «Кристалл-Палас».