Ну что мне было делать? Не оставаться же одному внизу, чтобы ребята и девочки приветственно помахивали мне сверху ручками, проходя мимо проемов на каждом этаже, и отпуская в мой адрес язвительные замечания. А потом, по возвращении, еще и рассказали бы о моей трусости всем остальным. Кому тут объяснишь, что есть, мол, такая болезнь – высотобоязнь. Что и смелые люди могут ею страдать. И ничего зазорного в этом нет. И что я отношусь именно к таким смелым, но страдающим этой самой высотобоязнью и т. д. и т. п. Да и кому нужны мои оправдания, кто их будет слушать? Вот так вот будут стоять и слушать, а я буду держать свою взволнованную речь?? Смех, да и только! Ведь молодость во многом довольно жестока: кажется, что просто тебе – просто и другим.
А тут уже и народ веселой стайкой бодро потянулся к вышке. Сколько разнообразных чувств и мыслей пронеслось во мне за эти буквально несколько секунд, в которые надо было принять решение, – иду или нет?! Прямо как перед утопающим, если верить тем, кто так и не утонул. Среди этих мыслишек была, правда, одна, слегка обнадеживающая, за которую я и уцепился: уже несколько лет мне не доводилось проверять при мне ли еще этот злосчастный порок. Ведь сколько есть всяких детских болезней, которые просто проходят с возрастом. Может быть я зря дергаюсь, может быть у меня и нет уже никакой высотобоязни?! И цепляясь за эту спасительную мысль-соломинку, собрав в кулак, как двадцать лет назад в дачном детстве, всю свою волю, я поплелся вместе со всеми к вышке. И чтобы уж совсем отрезать себе путь к отступлению, встроился в середину очереди, довольно быстро поглощаемой входным проемом.
Чтобы достичь верха вышки, надо было, как я сказал, по узеньким площадкам раз тридцать, если не больше, пройти по краю пропасти, глубина которой, естественно, возрастала с каждым пройденным вверх маршем.
Впереди меня идут ребята, сзади тоже. Напрягшись, и буквально влипая в стенку слева, глядя только вперед под ноги, чтобы не споткнуться, не дай бог, о кое-где выступающие из пола куски арматуры и нашлепки цемента, я как-то более-менее приемлемо преодолеваю первые площадки. Однако подъем продолжается. И с каждым следующим лестничным маршем мной все больше овладевает настоящая паника – моя болезнь, увы, никуда от меня не делась! Кто-то, идущий сзади, выражает недовольство мною… Но кто это, и чем там он недоволен, я уже абсолютно не соображаю.
Справа под проемами уже зияет пропасть глубиной метров десять – более чем достаточно, чтобы гарантированно сломать себе не только шею, а вообще все. Но основной подъем еще впереди…! А потом ведь еще спускаться вниз…!
Я весь в холодной испарине, ноги ватные и совершенно не держат. К каждой ноге как будто привязан тяжеленный свинцовый груз – перемещаю их только волоча и нечеловеческим усилием воли. А впереди еще немереное число раз надо пройти по краю катастрофически углубляющейся пропасти. Сердце провалилось куда-то в поддых, и не дает нормально вдохнуть. Меня так и тянет прекратить эти мучения, и, расслабившись, рухнуть в очередной, преодолеваемый с такими муками, проем…
И тут происходит невероятное – когда чего-нибудь очень опасаешься, это всегда случается. Где-то уже очень высоко, при проходе через очередную площадку… я спотыкаюсь!!! О незаметный наплыв цемента. Все, что было в поле зрения катастрофически качнулось и площадка стала куда-то уходить из под ног. Меня мгновенно охватывает непередаваемый ужас, дыхание перехватывает, сердце вдруг останавливается, а какая-то потусторонняя сила настойчиво тащит к краю площадки… Я интуитивно судорожно дергаюсь в противоположную сторону, сталкиваюсь со стенкой слева, и от этого толчка опять отлетаю вправо, наружу, в пропасть…! Спасает только то, что при всех этих шатаниях я по инерции продолжаю двигаться вперед, непроизвольно удлиняя и убыстряя шаг. По самой кромке площадки, в два шага, каким-то чудом достигаю конца проема – здесь, с угла начинается следующий лестничный марш, идущий уже между стенок с обеих сторон.
Вот теперь я ощущаю что такое действительно дурно! Где-то в подкорке я понимаю, что если сейчас остановлюсь, чтобы придти в себя, то уже никакие силы в мире не заставят меня продолжить подъем. А снизу напирают ребята, с которыми мне надо будет впритирку расходиться на узенькой лестнице, спускаясь под их презрительными взглядами и под унизительные ремарки. И тут уж на какой-нибудь площадке я точно вывалюсь в таком состоянии.
…И я продолжаю идти вперед! И только вперед! В состоянии полной прострации, уже ничего не чувствуя и не соображая.
…Как я дотащился до верха вышки, совершенно не помню – видимо на каком-то «автопилоте», работавшем только на запредельном усилии воли.
Наверху была открытая площадка из подгнивших досок. Тоже без всякого ограждения. Мальчишки довольно быстро отдышались, встали на ноги и, комментируя открывшуюся сверху роскошную круговую панораму, стали слегка подталкивать друг друга под возмущенные вскрики девочек, требовавших немедленно прекратить эти опасные идиотские шутки. Я же в полуобмороке буквально влип в этот ненадежный настил, будучи не в силах даже приподнять голову.
Придти в себя не удавалось. В голове панически металась мысль о необходимости спуска вниз. Меня стала бить отвратительная мелкая дрожь – скорее от нервов, чем от холода. Хотя было от чего и замерзнуть – пронизывающий высотный ветер, совершенно не ощущавшийся внизу, легко продувал рубашку, насквозь мокрую от обильного пота.
Наконец все, налюбовавшись редким видом, продрогли, и решили, что пора спускаться.
…И все началось сначала. Только теперь пропасть возникала не справа, а слева, и с каждым лестничным маршем она, слава богу, не увеличивалась, а уменьшалась. Видимо этот психологический нюанс крайне незначительно, но все-таки сделал спуск легче подъема.
…Когда мы достигли низа, я натурально был на грани обморока. Ребята же возбужденно делились взбодрившими их впечатлениями, и на мое состояние никто и внимания не обратил.
…После этого случая, в двадцать три года, у меня появились первые седые волосы, незаметные, правда, в тогда еще густой, и еще темнорусой шевелюре.
– «Колени не сгибай! Не сгибайте колени, я говорю! Прямыми ногами от бедра, и чаще, чаще работать! …Вот так… Так и продолжайте. Я же говорил, что все получится». – Виктор Павлович идет вдоль кромки бассейна параллельно моему перемещению по плавательной дорожке, а я, вцепившись в пенопластовую доску, которую держу на вытянутых руках, задрав голову, судорожно дыша и выпучив глаза, как утопающая Му-Му, пытаюсь следовать его указаниям. И… действительно плыву. Это я осваиваю азы плавания кролем. Но главное для меня не кроль, и вообще не плавание, а вот что: минут за пятнадцать до конца каждого занятия Виктор Павлович разрешает нам снять леера и попрыгать с трехметровой вышки – вот это для меня главное!
Дело в том, что за годы, миновавшие с того самого подъема на парашютную вышку… Да что там годы – за пару десятков лет, прошедших с тех пор, моя «высотная проблема» все еще оставалась при мне. И никакого способа избавиться от нее так, чтобы без риска для жизни или здоровья, не просматривалось. Но тут вдруг подфартило – через профком учебного института (ныне университета), где я трудился с.н. с-ом, удалось достать льготный абонемент в бассейн института физкультуры имени Лесгафта, что на улице Декабристов. Уже на первом занятии я понял – вот он мой шанс. Или сейчас, или никогда!
Трехметровая вышка имела подкидную доску, выдвинутую вглубь бассейна метра на полтора. С нее и полагалось прыгать. Комичное и жалкое зрелище я наверно представлял собой: набравшись духу, подходил к краю вышки и, вцепившись в боковой поручень, этак «непринужденно» озирался вокруг, пропуская на подкидную доску желающих прыгнуть. Всем своим видом показывая, что прыгать вовсе и не собираюсь – просто отсюда лучше наблюдать за прыжками других. Вряд ли кого могли обмануть эти мои жалкие попытки закамуфлировать трусость под любознательность. Я это понимал, и с помощью немалых волевых усилий данный «предпрыжковый» этап мне удалось сократить до минимума.
