– Нет, Семена.

– А-а-а…

– Так она умирает, как хочет музыкой заниматься!

– Ну и хорошо! Не запрещайте! Это может в жизни ненароком пригодиться! Пусть занимается – не страшно!

– Какое там – запрещать! Мы б с радостью! Да не берут ее, в школу-то вашу!

– Как не берут?!

– Не берут. Говорят, слуха нет!

– У еврейского ребенка нет слуха?

– Да.

– Ой, ерунда! Чтоб у еврейского ребенка не было слуха! Кто это такое мог сказать? Если у еврейского ребенка есть уши – значит, у него есть слух. По-другому в природе не бывает! – и Евгения Соломоновна ласково посмотрела на девочку: – Иди сюда, детка!

   Девочка отпустила руку деда и сделала два шага вперед.

   Евгения Соломоновна, лучезарно улыбнувшись, взяла хорошо заточенный карандаш с небольшого журнального столика, который стоял возле кресла (в этом кресле она и проводила свой рабочий день), а затем, взмахнув карандашом, как волшебник волшебной палочкой, три раза стукнула им о край фортепиано. Потом дала карандаш девочке и сказала:

– Повтори.

   Девочка подошла к инструменту поближе и три раза стукнула карандашом о край.

– Абраша, я же говорила, все в порядке, из девочки будет толк. Приводи ее в сентябре прямо ко мне. Я все устрою.

– Ну, спасибо, Женя! В сентябре мы придем! А ты забеги к нам как-нибудь!

– Как получится, ты ж знаешь, какая жизнь… Пока, дорогой! Мане привет!

   Евгения Соломоновна встала и проводила родственников до двери. Потом, оттягивая кофточку, вернулась к креслу и с безнадежностью в глазах посмотрела на своего ученика:

– Итак, продолжим. «Полюшко-поле»! И раз, и два…

   10

   Я не любила учиться, хотя учеба мне давалась очень легко. И учителя меня не любили, хотя и ставили хорошие оценки. И одноклассников я не любила – за то, что они не любили меня, хотя никогда нельзя с точностью утверждать, почему и за что кто-то кого-то не любит. Нелюбовь так же необъяснима и загадочна, как и любовь.

   Но самое удивительное, что я не любила себя. Или нет, это не точно! Я не любила свое тело. Я не стояла часами перед зеркалом, как это делали другие девочки, любуясь своей мордашкой и примеряя мамины кофточки, не пыталась накрасить губы или подвести брови, но я часто прислушивалась к себе или, вернее, к той, что жила внутри меня, – маленькой полусумасшедшей немолодой женщине, которая время от времени, широко открывая рот, выла, как попавшая в капкан волчица, отчего мне становилось неодолимо тоскливо.

   И однажды…

   Я не помню, какой это был день – обычный или выходной, был ли кто-нибудь кроме меня дома или я была одна, какое это было время суток: утро, день или вечер. Я почувствовала, что время остановилось и сердце перестало биться в груди, и между вдохом и выдохом за ним прошло не меньше часа. Мир потерял свои реальные очертания, и окно, в которое я в тот момент смотрела, стало таким огромным, что в сравнении с ним я была не больше оцепеневшей осенней мухи, которая заснула в углу фрамуги, в надежде дожить до весны. И дворовый пейзаж за окном растворился, как сахар в стакане чая, уступая место ослепительной синеве неба. Я смотрела в это небо широко раскрытыми глазами и чувствовала, что моя Душа растет и становится большой и легкой, как воздушный шар на первомайской демонстрации, вызывая оглушительное чувство восторга и счастья.

   Я не знаю почему, но в этот момент я поняла, что это Время Ангела.

   И он появился. Он был большой и красивый и совсем не похож на тех ангелов, которых я видела когда-то. Его огромные серо-голубые глаза, казалось, не просто смотрели на меня, а заставляли страстно желать глядеть в них бесконечно. Время остановилось и потеряло всякий смысл.

– Меня зовут Нхоаэ, – сказал Ангел.

   Его голос прозвучал тихо и устало. Может быть, поэтому мой восторг неожиданно сменился полным покоем.

– Нхоаэ, – повторила я.

– Я сказал свое имя для того, чтобы ты могла меня позвать, если тебе нужна будет моя помощь.

– Нхоаэ, я запомнила, – кивнула я.

– Я твой Ангел, и я буду тебя хранить, но я не могу управлять тобой, поэтому ты должна сама выбирать свой путь, я могу только помочь, если тебе это необходимо, и если ты сама меня об этом попросишь.

   У меня в голове мелькнула мысль: «Вот это да!»

   Ангел улыбнулся.

– Только не надо думать, что я какой-нибудь муль-тяшный волшебник и начну исполнять твои желания. Жизнь, Анжела, совсем не похожа на сказку. Чудеса случаются крайне редко. Так что в твоей жизни ничего не изменится.

– Все равно, какой же ты красивый! И ты мой Ангел! Только мой и ничей больше?

– Да, только твой и ничей больше.

– И ты меня будешь охранять от ж-жуткой смерти?

– Смерть не бывает жуткой. Смерть – это всего лишь смерть. Жуткой – бывает только жизнь. Я тебя буду охранять от жуткой жизни.

– И ты будешь всегда со мною рядом?

– Да.

– И я тебя буду видеть?

– Иногда.

– Как сейчас.

– А я не знаю, каким ты видишь меня сейчас.

– Ну, таким большим, на весь мир!

– Нет, знаешь ли, я бы не хотел собою заслонить для тебя весь мир. Мир, девочка, гораздо красивее и удивительнее любого ангела. А человек гораздо сложнее и прекраснее мира. Так что постарайся видеть себя, и тогда ты будешь по-настоящему счастлива.

– А что значит – видеть себя? Смотреть на себя в зеркало?

– Нет, в зеркале только твое отражение, а не ты. Нужно научиться глядеть в себя, как в зеркало.

– Ты мне говоришь такие сложные вещи… Ты, наверно, забыл, что я еще ребенок?!

   Нхоаэ поднял бровь и улыбнулся.

– Ты ребенок, а уже пробуешь кокетничать… Я бы не стал тебе говорить вещей, которые ты не можешь понять. Этот мир такой древний, что детей в нем не так легко отыскать. Просто многие люди не способны заглянуть в себя и живут как дети. Хотя не я это придумал, так что не будем о том говорить. Анжела! Я с тобой, помни это – я с тобой!

   Нхоаэ расправил крылья и заслонил ими все небо. Он был настолько красив, что я зажмурила глаза, а когда их открыла, все вокруг приняло свои обычные очертания, только высоко в небе серебряным светом сияло не-большое легкое облачко, напоминавшее своей формой птицу с распростертыми крыльями. Время опять побежало стремительно, и я уже не могла точно сказать: действительно ли был Ангел со странным именем Нхоаэ или это я выдумала сама для себя очередную сказку. Я любила придумывать сказки, когда мне было одиноко или тоскливо.

   Но очень скоро я поняла, что все, что произошло со мною, вовсе не было фантазией или выдумкой.

   11

   В тот день я прогуляла музыкальную школу. Мне было стыдно за свой поступок. Однако поступить по-другому у меня не хватило смелости. Я второй раз подряд не выучила домашнее задание. Моя наставница по музыке Евгения Соломоновна была насколько добрым, настолько и требовательным педагогом. Когда я накануне пришла неподготовленная к занятию, она печально посмотрела на меня и сказала:

– Так у нас дело не пойдет. Я не стану с тобой заниматься. Чтобы чему-то научиться – нужно много трудиться, а ты, наверно, думаешь, что все к тебе придет само?  Нет, моя хорошая, так не бывает. Твой дедушка говорил, что ты хочешь учиться музыке, а я вижу, что музыка тебя не интересует! В таком случае, ты можешь отправиться домой. Видимо, тебе интереснее ковыряться в носу, чем заниматься делом!

   И хотя в ее голосе не было даже намека на раздражение, эти слова меня почему-то сильно обидели. Когда я пришла домой, моя обида стала еще больше и еще сильнее. Она удушливой волной подступала к горлу, вызывая на глазах слезы. Трудно сказать, что же меня так обидело, но я закрылась в своей комнате, достала из коричневого чемодана-футляра свой недавно купленный мне родителями аккордеон «Веснянка», положила перед собой ноты и долго глядела в них, пытаясь услышать мелодию, так загадочно зашифрованную нотными значками. Чем дольше я смотрела в ноты, тем сильнее становилась моя обида, и вдруг она лопнула, как пузырь, и слезы ручьем полились из моих глаз, и я заиграла незнакомую мне мелодию – громкую и агрессивную.