Телефон опять громко зазвонил. Черный схватил трубку.
– Игорь Олегович! Татьяна. Все больные в палатах. Ждут завтрака. Персонал на рабочих местах. Только…
– Что только?
– У нас летальный исход.
– Что?! Кто?!
– Психиатрия. Надежда Вульф.
– Причина?!
– Визуально сложно сказать, нужно ждать заключения.
– Время смерти?!
– Не проснулась ото сна. Скорее всего, ночь.
– Где были дежурные?! Куда они смотрели?!
– Говорят, что от нее не поступало никаких жалоб. Все было как обычно.
– На вскрытие отправили?
– Пока нет, не успели.
– Так, летучка отменяется… пока. Она в четвертой палате?
– Да.
– Я иду туда.
8
Уставший Ангел лег на упругое облако и опустил крылья. Его мысли потекли как чистая прозрачная вода горного ручья. Он не пытался в них разобраться и сосредоточиться на какой-либо одной, потому что для него сейчас важно было только его состояние, состояние покоя.
Его огромные серо-голубые глаза смотрели вдаль и не замечали, как время, словно шерстяная нить, сматывается в тугой клубок. Можно было бы легким движением завязать узелок на этой нити и поменять прошлое и будущее местами, но Ангелу по имени Нхоаэ сейчас не было дела до времени: у него закончились дела на Земле, и он может отдыхать. Сколько? Это вопрос не времени, а состояния.
Время – это условность. Мгновение равно часу, час равен году, год равен веку…
«Равно… равно… уравнение… неравенство… предел… матрица… плюс бесконечность… минус бесконечность… математика… метафизика… мистика… стереть память…»
Нхоаэ улыбнулся другой своей мысли:
«Чисты души слабоумных и одержимых познанием…
И тех и других люди называют безумными....
Безумие – величие души…
Это пока за гранью понимания для человека…
И хорошо…»
9
Евгения Соломоновна старалась не опаздывать на работу. Но это у нее получалось крайне редко. К каким только ухищрениям она не прибегала: и ставила будильник на полчаса раньше, и переводила часы вперед, и отказывалась от утреннего кофе, – словом, она честно пыталась заставить себя быть пунктуальной и дисциплинированной, но ее усилия чаще всего оставались безрезультатными. В конце концов в непримиримую борьбу Евгении Соломоновны с собственной несобранностью вмешался директор музыкальной школы, Цезарь Иванович Полукарпов, человек творческий, и поэтому непредсказуемый.
В один прекрасный день, когда пришедший на первый урок ученик Евгении Соломоновны, которая по обыкновению задерживалась, изрезал перочинным ножиком запертую дверь музыкального класса, Цезарь Иванович неожиданно даже для самого себя разгневался и влепил Евгении Соломоновне строгий выговор без занесения в личное дело, но с лишением квартальной премии.
Эта нетрадиционная мера так повлияла на характер Евгении Соломоновны, что она не только перестала опаздывать на работу, но и развелась с мужем, с которым прожила двадцать один год в относительном мире и согласии, и вышла замуж за своего друга детства – психиатра Черного Игоря Олеговича.
Правда спустя два года, Евгения Соломоновна даже себе не смогла ответить на вопрос, зачем она это сделала. Ведь, по сути, в ее жизни изменилось только данные паспорта: место проживания и фамилия, а ее бывший муж поменялся с ее любовником местами. Но Матвей Федосович был гораздо менее приспособленным к жизни, нежели привыкший к долгой холостой жизни Игорь Олегович, и совершенно запустил свое жилье, и, к тому же, стал весьма неопрятен. Этого Евгения Соломоновна не могла допустить, и ей пришлось вернуться, правда уже без радикальных мер изменения каких-либо статусов, просто все участники сложных душевных отношений молчаливо признали за Евгенией Соломоновной право жизни на два дома.
Но, несмотря на все выкрутасы судьбы, Евгения Соломоновна осталась человеком жизнерадостным и позитивным.
В это утро у Евгении Соломоновны было, как обычно, хорошее настроение.
Пока Матвей Федосович принимал контрастный душ и тер щеки электробритвой, она приготовила пшеничную кашу, заварила зеленый чай с душицей и выпила свою обязательную чашечку утреннего кофе. Когда Матвей Федосович, сияя чистотой, вышел из ванной комнаты, Евгения Соломоновна поставила горячий завтрак на стол и улыбнулась солнечной улыбкой:
– Рыбка моя, завтрак на столе. Я в душ.
Горячие струйки воды немного обжигали кожу, но, казалось, наполняли все тело горячей, огненной энергией, и от этого в душе поднималась волна бурной радости и бескорыстной любви ко всему человечеству. Евгения Соломоновна громко запела высоким птичьим голосом:
– Non, je ne regrette rien! (Нет, я не жалею ни о чем! – фр.)
Шум воды и собственное пение не помешали ей, однако, услыхать громкое прощание Мотри:
– Дорогая! Я ушел!
– Хорошо! Удачного дня!
Закутавшись в большое белое полотенце, Евгения Соломоновна, оставляя мокрые следы, босиком пробежала на кухню и поставила еще теплый чайник на газ, а потом, не торопясь, вытерлась и оделась. Расчесав свои роскошные волнистые волосы, она слегка подсушила их феном и собрала в тугой пучок на затылке. Чайник закипел, и, приготовив себе кофе, она отрезала тонкий кусочек сыра, а потом не спеша, с наслаждением «гурманила», улыбаясь своим мыслям.
Жаль, но это чудесное утро не могло длиться бесконечно, и Евгения Соломоновна, светло вздохнув, подумала вслух:
– Нет, я не жалею ни о чем, – а затем, надев белые лодочки на небольшом каблучке, повязав белую газовую косынку на шею, положив в сумку складной зонтик, вышла на улицу. До работы было минут десять ходу, и Евгения Соломоновна, поглядев на часы, ускорила шаг.
У двери музыкального класса ее уже ждал ученик. Евгения Соломоновна открыла класс и, пока ученик усаживался и надевал на худенькие плечи ремни тяжелого аккордеона, достала ноты из видавшего виды шкафа с надписью на боковой стенке «Инв. 1210» и поставила их на открытую крышку фортепиано:
– Ну-с, Николай, давай посмотрим, как ты потрудился над домашним заданием.
Тот с тоской в глазах затянул «Полюшко-поле». Евгения Соломоновна, глядя в окно, отсчитывала такт:
– Раз и, два и, раз и, два и…
Дверь открылась, и в класс вошел, широко улыбаясь, немолодой, но статный мужчина. Он держал за руку худенькую девочку с печальными глазами и двумя красными большими бантами в тонких мышиных косичках.
– Здравствуй, Женечка!
– Ой, Абраша! Сколько лет, сколько зим! Заходи-заходи! Что случилось, дорогой? Так просто ты бы обо мне не вспомнил!
– Ну зачем ты так! Ты сама сто лет у нас не появлялась! Могла бы и в гости зайти как-нибудь, мы ж не чужие люди! Надо родниться! Мы же все, Женечка, под Богом ходим! А то видимся только на похоронах! Ты ж вот на свадьбу нас не пригласила!
– Да какая свадьба, Абраша! Никакой свадьбы не было! Мы, таки ж, не молодые люди! Ну сошлись и сошлись – дел-то! Да уже и.. – Евгения Соломоновна оборвала себя на плуслове, понимая, что родственникам совсем не обязательно быть в курсе ее сложных семейных отношений и продолжила – А про похороны, да! Надю жалко! Светлая голова была – доктор математических наук! От ума, наверно, и переклинило у нее что-то в мозгах! Игорь мой говорит, что у кого нет ума – с ума не сходит!.. Ты, Коленька, играй, играй…
Николай, в глазах которого с приходом посторонних людей, наконец зажегся огонек интереса к жизни, извлек из аккордеона несколько громких пронзительных звуков.
Евгения Соломоновна испуганно подняла руку, как будто защищаясь от невидимой опасности:
– Так, нет, стой, не играй!
Абрам засуетился:
– Ой! Не буду тебя отвлекать от работы. Я к тебе по делу.
– Вот-вот, без дела не ходим!
– Что делать, Женечка! Жизнь такая… Внучка моя – Анжела.
– Вижу. Красивая девочка. Наша порода! Ленкина?
