Я не зажигаю свет. Пятьдесят две свечи горят веселыми огоньками на роскошном «наполеоне», купленном сегодня утром в кондитерской толстого месье Жана. Этого света вполне достаточно, чтобы осветить небольшую комнатку в моей парижской квартире, которую я, шутки ради, значительно называю «кабинетом».
Мне сегодня пятьдесят два года.
Я не считаю эту дату печальной: ведь возраст – понятие относительное.
Но все-таки мне грустно. Грустно оттого, что уже много лет подряд я встречаю свой день рождения в одиночестве.
Нет, конечно же, с утра было много звонков, и мои любимые дочки Лизьен и Нинель не преминули пропеть мне в трубку традиционное «хепи бездей», и внук Людвиг так трогательно прошепелявил: «Бабуска лублу». Но все это было утром. Давно ли? Недавно ли? Время – тоже понятие относительное…
впрочем, так же, как и жизнь.
Я тянусь за бокалом вина, и на стене моя тень оживает, словно уставший ангел взмахнул крылом…
1
Несомненно, для меня все началось задолго до моего рождения.
Моя одинокая Душа неприкаянно блуждала в астральном безвременье с тайной надеждой отыскать для себя тепленькое местечко на Земле. Но, в конце концов, устав от тщетных попыток рождения – из-за успешных шагов медицины в области прерывания беременности на ранних сроках, и осознав, что нет ни единого шанса воплотиться в обожаемое чадо американского миллиардера, моя душа воплотилась в меня.
«Караул!– подумала я, оказавшись в густой горячей темноте. – И это называется жизнь?»
Но биологические процессы, начавшиеся почти мгновенно, заставили меня забыть обо всем и с восхищением следить за невероятным явлением – формированием и ростом человеческого организма.
Я находилась в состоянии полного безмятежного счастья, когда пространство вокруг меня неожиданно стало сжиматься. Это вынудило меня двигаться по темному узкому тоннелю в направлении появившегося яркого света.
И вот я, Анжела Вульф, закричав от ужаса «а-а-а!!!», осчастливила мир своим рождением.
Но мир напряженно вертелся вокруг своей оси, поворачиваясь к солнцу то одной стороной, то другой, а по утрам звенел будильниками, радостно восклицая:
– Эй, люди, вставайте! Встречайте новый счастливый день!
И люди послушно вставали и тратили часы своей короткой жизни на решение проблем, которые они, по большей части, сами себе создавали.
«Веселенькое дело», – с грустью подумала я, обнаружив, что моего рождения никто на земле, кроме моих родителей, не воспринял всерьез. Увы, в мировой прессе не появилось горячих репортажей с фотографией младенца в кружевных пеленках на руках уставшей, но счастливой матери. Не было и сенсационных заявлений счастливого отца о дарении своему отпрыску пусть небольшого, но очень обустроенного острова в океане. Нет, этого не случилось. Хотя мои родители были вполне счастливы и передали мне во владение десяток пеленок, сшитых из старых простыней.
«Ладно. И на том спасибо. Надеюсь, я абсолютно здорова? Никаких патологий не наблюдается?» – и я активно зашевелила руками, ногами, головой: нужно было понять: где я? когда я? кто я?
Ответы на эти вопросы меня абсолютно не утешили. Ни время, ни место рождения не вселяли особого оптимизма в мою и без того весьма скептически настроенную Душу.
– Может, давай умрем в младенчестве? – мрачно предложила она мне.
– Ну нет уж, я против такого хода событий! Давай останемся!
– А смысл? – удивилась Душа. – По-моему, ничего хорошего из этого не получится.
– Да ладно, как-нибудь разберемся!
– И как же мы будем разбираться?
Я проявила твердость характера:
– Ну, знаешь ли, разбираться придется тебе! Кто из нас двоих имеет бесценный опыт бессмертия?
– Э-э, ты не знаешь, о чем говоришь! Не надейся на великие и мудрые воплощения в прошлых жизнях. Кстати, в одной из них ты была навозным жуком.
Душа с интересом посмотрела на меня, а потом, улыбнувшись, воскликнула:
– Боже мой, ну зачем же так бурно реагировать?! Не забывай, что у тебя не так уж много чистых пеленок!
Эгоизм, который видимо рождается раньше человека, не позволил мне воспринять это замечание, как естественную заботу обо мне:
– Это результат младенческих метеоризмов, а вовсе не реакция на твое сообщение. Все, что у тебя было до меня, – твое личное дело. Видимо, в этой жизни все придется делать самой! А если ты вместо того, чтобы, как губка, впитывать в себя всю безграничную мудрость вселенной, предпочла провести свои воплощения в навозной куче, то, чувствую, от тебя особого толку не будет.
Наверно, я обидела Душу, и она, замолчав на некоторое время, изменившимся голосом изрекла:
– Первичен дух, материя вторична. Осознай это в полной мере, и тогда ты поймешь, что можно, а что нельзя. Для иных, чтобы в конце концов узнать истину, нужно оказаться в навозе.
– Да ладно! – пошла я на примирение. – Нам нет смысла ссориться. Мы должны жить в согласии и мире. Правда?
– Так и быть, – проворчала Душа, – придется здесь задержаться. И она. вздохнув, накрылась прозрачным крылом.
В этот момент мне стало нескончаемо печально. Где-то высоко в небесах еле слышно зазвенели колокольчики и заиграла тихая флейта. Далекий, слегка охрипший, но все же ласковый и вкрадчивый голос запел:
Я – твое счастье,
Я – твое горе.
И я буду с тобой всегда,
Пока тьма не разлучит нас…
Я подняла глаза вверх, пытаясь увидеть небо, но оказалось, что для только что родившегося человека это не так просто. А голос все пел и пел:
Я буду с тобой всегда…
– Кто ты? Кто ты? – спросила я.
Но голос, не обращая на мои вопросы внимания, все пел, и пел одно и то же, как поцарапанная пластинка. Ему было все равно, слышит кто-нибудь его или нет.
Пока тьма не разлучит нас…
Моя печаль и чувство одиночества становились все сильнее и сильнее.
И я закричала.
Набирая полные легкие обжигающего, сухого воздуха, я кричала, дрожа, как испорченный миксер, кричала, синея и захлебываясь, пока чьи-то руки, теплые и сильные, не обхватили меня и не прижали к чему-то мягкому и ароматному.
А-ах! Вот оно – счастье! Ма-ма-а…
2
Песок в песочнице был влажный. Я сидела на корточках посередине песочного царства, и мои красные кожаные сандалии казались мне волшебными корабликами, плывущими неведомо куда по бушующему морю.
Песочница, сбитая из старых позеленевших досок, стояла в центре общего большого неухоженного двора трех пятиэтажных хрущевских домов по улице с громким названием «Победа».
Во дворе располагались три жизненно важных объекта: трансформаторная будка с надписью: «НЕ ВЛЕЗАЙ – УБЬЕТ!», огромная зловонная помойка и пункт приема стеклотары. В одном из домов под вывеской «ОГОНЕК» работало без выходных самое популярное в городе кафе, и запах начинки для беляшей привлекал во двор всех бездомных собак округи.
В пункт приема стеклотары почти всегда стояла небольшая очередь из суетливых старушек с молочной посудой и вялых понурых граждан мужского пола, неопределенного возраста с винными и водочными бутылками. Приемщица была невероятно зла и криклива. Ее голос, силе которого могли бы позавидовать мировые оперные дивы, поминутно оглашал двор: «А тару кто за тебя мыть будет? Пушкин?.. Ты че, сначала в бутылку нассал, а теперь сдавать принес?.. Все, пункт не работает! Ящиков нету!» – и окошечко пункта наглухо закрывалось.
