Давид Самойлов Стихотворения Составление Александра Кауфмана © Самойлов Д. С., наследники, 2018 © ООО «Издательство «Э», 2018 Ранние стихи (1938–1957) Плотники… Плотники о плаху притупили топоры. Им не вешать, им не плакать – сколотили наскоро. Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры. Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского». Краснорожие солдаты обнимались с девками, Хохотали над ужимками бродяги-горбуна, Городские стражи строже потрясали древками, Чаще чокались, желая мяса и вина. Облака и башни были выпуклы и грубы, Будет чем повеселиться палачу и виселице! Геральдические львы над воротами дули в трубы. «Три часа осталось жить – экая бессмыслица!» Он был смел или беспечен: «И в аду не только черти! На земле пожили – что же! – попадем на небеса! Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти, Если – экая бессмыслица! – осталось три часа!» Плотники о плаху притупили топоры. На ярмарочной площади крикнули глашатаи. Потянулися солдаты, горожане, школяры, Женщины, подростки и торговцы бородатые. Дернули колокола. Приказали расступиться. Голова тяжелая висела, как свинчатка. Шел палач, закрытый маской, – чтоб не устыдиться, Чтобы не испачкаться – в кожаных перчатках. Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы! (Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.) Душегуб голубоглазый, безбородый – и убийца, Убегавший из-под стражи, сторожей переколов. Он был смел или беспечен. Поглядел лишь на небо. И не слышал, что монах ему твердил об ерунде. «До свиданья, други! Может быть, и встретимся когда-нибудь: Будем жариться у черта на одной сковороде!» Май 1938 Пастух в Чувашии Глухой хрипун, седой молчальник Из-за коряг следил луну. Вокруг стоял сухой кустарник, Жевали совы белену. И странны, как рога оленьи, Валялись корни в отдаленье. На холод озерны́х зеркал Туман влачил свои полотна. Здесь мир первичный возникал Из глины и куги болотной. …И, звезд питаясь млечным соком, Сидел он, молчалив, как окунь. Как дым, кипели комары В котле огромной лихорадки. За косогоры падали миры. И все здесь было в беспорядке. Я подошел к огню костра. – А сколько будет до кордона? — Глаза лениво и бездонно Глядели из болотных трав. Он был божественный язычник Из глины, выжженной в огне. Он на коров прикрикнул зычно, И эхо пело в стороне… Я подражал «Цыганам» Пушкина До третьих петухов. Потом достигла речь кукушкина Светлевших перьев облаков. Коровы сбились в теплый ком, Следя, как звезды потухали. Шурша шершавым языком, Они, как матери, вздыхали… Конец 1938 Охота на мамонта
Я спал на вокзале. Тяжелый мамонт, Последний, шел по болотам Сибири. И камень стоял. И реки упрямо В звонкие берега били. А шкуры одежд обвисали. В налушнах Стрелы торчали. И было слышно: Мамонт идет по тропам непослушным, Последний мамонт идет к водопою. Так отступают эпохи. Косые, Налитые кровью и страхом глаза. Под закосневшим снегом России Оставив армию, уходит на Запад. Но челюсть разорвана криком охоты. Кинулось племя. В руках волосатых Свистнули луки, как птицы… И кто-то Уже умирал на топях проклятых. И вдруг закричал последний мамонт, Завыл, одинокий на всей земле. Последним криком своим и самым Угрюмым и долгим кричал зверь. Так звал паровоз в ледниковой ночи, Под топот колес, неуемно, грозно… Мы спали тогда на вокзале тифозном И там же кончались при свете свечи. 1939 Софья палеолог Отмерено добро и зло Весами куполов неровных, О византийское чело, Полуулыбка губ бескровных! Не доводом и не мечом Царьград был выкован и слеплен. Наивный варвар был прельщен Его коварным благолепьем. Не раз искусный богомаз, Творя на кипарисных досках, Его от разрушенья спас Изображеньем ликов плоских. И где пределы торжеству, Когда – добытую жар-птицу — Везли заморскую царицу В первопрестольную Москву. Как шлемы были купола. Они раскачивались в звоне. Она на сердце берегла, Как белых ласточек, ладони. И был уже неоспорим Закон меча в делах условных… Полуулыбкой губ бескровных Она встречала Третий Рим. 1941 |
