И пока люди вокруг принимали жизнь как данность, наполняя ее обоснованными и не очень эмоциями и ощущениями, Драко не отпускало лишь одно чувство — жажда жить. Счастливо или не очень, весело ли, скучно ли, заурядно или нет — это было неважно.

Драко просто хотелось жить.

К сожалению, как и подавляющее большинство из нас, Малфой понял это, лишь когда судьба ткнула его носом в стремительно приближающиеся финальные титры. Что будет, когда придет черед Драко против своей воли передать всему магическому миру прощальный привет Темного Лорда, в который вместе со своей наичистейшей кровью умудрился вляпаться Люциус (вряд ли добровольно, конечно)? Малфой не знал. Но справедливости ради стоило признать, имел все основания не узнать никогда, имея на хвосте Поттера с кучей ищеек, незнамо откуда пронюхавших о проклятии.

Драко бы оценил шутку побежденного, но не поверженного Волан-де-Морта, если бы не в крови его рода было запечатано послание слетевшего с катушек Реддла.

Ерунда вроде ни к чему не обязывающих интрижек, чистоты крови, влияния в обществе, какие-то псевдо-дела и заботы, которыми была заполнена жизнь — все это испарилось моментально. Даже злость на отца, обида и жалость к самому себе временами отходили на второй план, уступая место внезапно проснувшемуся яростному, животному желанию жить. Оказывается, только это имеет значение, когда балансируешь на краю пропасти.

Маггловские дома, чужие палочки и постоянные, ежедневные, ежеминутные поиски решения. Все это стояло поперек горла, но пока Драко был не один, надежда не угасала. Смерть Нарциссы, пожалуй, стала финальным аккордом в борьбе с затянувшейся черной полосой.

Бежать. Сейчас, сразу.

Видит Мерлин, если бы он только мог, Малфой дал бы деру прямо в этот самый момент, не мучаясь чувством вины и пустыми терзаниями.

Он ведь не Поттер, чтобы жертвовать собой ради других. Не сумасшедший идиот с маниакальной потребностью лишить себя жизни во благо добра. Он не герой. Ему до безумия хочется просто жить. Не каждый второй и даже не каждый сотый рожден для подвигов.

Малфой дал себе слово — он свалит, как говорят французы, по-английски, как только разберется с одной из двух своих проблем. И если кровное проклятие даже не проблема, а настоящая ж… Короче, дилемма неразрешимая. То, хвала всем известным и неизвестным богам, в решении второго вопроса положительная динамика отчетливо наблюдалась.

Да-да, пока Поттер и стадо тупоголовых мракоборцев носятся по всей магической Англии, его подружка… Да, именно Грейнджер, именно она устранит последствия опрометчивой и безуспешной попытки Малфоя-младшего найти лазейку в наложенном проклятии. А после — плевать он хотел на все и всех, счастливо оставаться.

— Гре-ейнджер, — протянул Драко, — как же я рад тебя видеть. Неужели это не взаимно?

Удивительно, но в ее присутствии (он ощутил это еще в прошлую их встречу) ему удается забыть о той чертовщине, что происходит в жизни, и раствориться в язвительных замечаниях и шпильках в адрес Гермионы. Он чувствует себя почти как в детстве в Хогвартсе, когда увенчавшаяся успехом попытка задеть гриффиндорцев задавала отличное настроение на весь оставшийся день.

Было странно и даже нездорово признавать, что рядом с заучкой Грейнджер он оживал. Впервые за долгое время он не размышлял о том, почему все случилось именно с ним, не жалел себя, не злился на Реддла, Поттера, отца, не представлял, каково это — когда зеленый свет Авады летит прямо в тебя — больно ли, страшно или странно? И изменится ли как-то его собственная жизнь, когда проклятие перейдет из режима ожидания в активный режим?

Сейчас он впитывал ее раздражение, резкие жесты, мимику, а в голове и на языке уже роились и зудели тысячи острых и остреньких фраз, двусмысленных вопросов, невзначай брошенных язвительных замечаний и ничего больше, ни одной поганой мыслишки на ту тему. Кайф.

— На твоем месте, Малфой, — сухо начала Гермиона, — я бы перестала игнорировать мои вопросы. Зачем ты пришел?

— На твоем месте я бы перестал задавать идиотские вопросы, Грейнджер, — отозвался Драко, подражая интонации собеседницы. — Ты прочитала?

Прочитала? Он издевается? Да ей уже во сне являлись страницы из рукописи! Гермиона чуть ли не вызубрила ее, стараясь отыскать какие-то зацепки. А когда она их нашла, картина происходящего открылась с такой бредовой и нелепой стороны, что вызвала больше вопросов, чем ответов.

Сдержав недовольный вздох, Грейнджер взмахнула палочкой, и из ее туго набитого портфеля выплыла небольшая книга (в видавшем виды кожаном переплете) и направилась в сторону Драко.

— Эй, мастер левитации, осторожнее, — театрально возмутился Малфой, поймав отправленную ему рукопись. Он преувеличенно нежно погладил потрепанную обложку и сообщил: — Пергамент из человеческой кожи как-никак.

— Отличное представление, — Гермиона закатила глаза, чем вызвала на лице слизеринца довольную ухмылку.

— Что-то не так? — Драко явно получал удовольствие от происходящего. Его голос звучал наигранно-невинно, а лицо выражало почти (почти!) искреннее изумление. — Неужели тебе не понравилась книга?

— Я в восторге, — мрачно проговорила Гермиона, сопровождая свои слова кислой улыбкой. — От магии. А конкретно — это ее направление и все, что с ним связано, особо не вдохновляет. И не делай вид, что это не очевидно.

— Ну, не знаю, Грейнджер, — протянул Малфой, — как по мне, так это странно, — и, поймав вопросительный взгляд ведьмы, продолжил: — Это все равно, что признаться кому-то в любви, а потом добавить “только вот что-то твоя правая нога меня не особо вдохновляет, ты не мог бы от нее избавиться?”

— К чему ты ведешь?

— Может, Годелот и был немного того, но нельзя отрицать, что он гений. То, на что способна магия в умелых руках, — Малфой указал на рукопись, — феноменально. Разве темное не может быть великим? И не делай вид, что это не очевидно, — смакуя последнюю фразу, произнес Драко.

Почему-то ему доставляло удовольствие тыкать ее носом в идеологические тупики, в которые, как он считал, ее загнало желание быть всегда на “правильной” стороне и отстаивать “правильные” вещи. В мире Грейнджер и ее дружков наверняка все поделены на хороших и плохих парней. Заучка не похожа на узколобого рыжего остолопа, но кто знает, может, за столько лет и ей хорошенько промыли мозги, заразили слабоумием, и теперь она так же делит все на черное и белое, не замечая других оттенков?

Гриффиндорское трио, хоть и состояло из трех человек, иногда напоминало единый слаженный механизм. Друзья, обладавшие довольно разными характерами и темпераментами, дополняли друг друга и были “на одной волне”. Их мнения расходились в мелочах, но глобально они действительно всегда смотрели в одном направлении. А сейчас перед Гермионой сидел человек совершенно иного склада, который парой простых слов, легко и обоснованно озвучил то, что шло наперерез устоявшейся грейнджеровской вселенной, ее представлениям и суждениям.

Малфой сказал ей что-то серьезное, здравое, лишенное издевки, наверное, первый раз за всю историю их “общения”.

Часть ее (прости, Мерлин!) не могла не согласиться с ним, а другая навязчиво твердила голосами Гарри и Рона: “Гермиона, это же Малфой!”

Она много лет провела с Драко бок о бок. Не в буквальном смысле, но вместе с Хогвартсом, волшебством и преданными друзьями в ее жизнь пришел и противный мальчишка со злым языком. Так или иначе молчаливый и не очень образ Драко Малфоя был неотъемлемой частью жизни закадычной троицы.

И сейчас, наверное, впервые, она вдруг увидела в нем не только жестокосердного заносчивого слизеринца, а человека.

Гермиона смотрела на Малфоя, а казалось, что видит кого-то нового и неизвестного. Как будто за привычной блондинистой шевелюрой, за тонкими, сложившимся в язвительной усмешке, губами, за холодными серыми глазами, за огромным количеством предубеждений, злого сарказма, надменного равнодушия вдруг промелькнуло еще что-то, к чему ее раньше никогда не подпускали и чего она никогда не замечала.