Один из волшебников направил палочку на Драко.

Дверь распахнулась, хлопнув о стену, и в дверном проеме возникла раскрасневшаяся, как после быстрого бега, Грейнджер.

Второй волшебник и Поттер, моментально отреагировав, направили на нее какие-то щитовые или сдерживающие чары, и Гермиона так и осталась маячить в дверном проеме, без возможности переступить порог.

А самого Малфоя словно погрузили под воду или отгородили от остальных толстым стеклом, потому что фразы и слова он слышал приглушенно и будто издалека. И время, как по волшебству, замедлилось раз в -дцать.

Драко видел, как бьется о магический барьер Грейнджер, медленно раскрывая рот и крича ему, что передумала, что ошиблась и что-то еще, чего он не может разобрать. Как Поттер что-то коротко отвечает ей, продолжая поддерживать щитовые чары.

Как волшебник, что держал под прицелом самого Драко, медленно открывает рот и буква за буквой произносит Убивающее заклятие. И по мере того, как он говорит, на кончике его палочки формируется зеленая искра, которая все растет и растет, увеличивается, пока зеленый всполох не заполняет своим светом добрую половину помещения и, вырываясь наконец из палочки, ползет в направлении Малфоя.

И Драко чувствует, как сердце колотится от страха, как глаза застилает яркий свет, и жмурится, потому что сил смотреть на бушующую зелень уже нет. И, погружаясь в темноту, он не падает, а кружится, кружится в гигантском водовороте, влекомый все ниже и ниже какой-то неведомой силой. А где-то далеко то ли кричит, то ли рыдает Грейнджер. Зовет его по имени, срываясь на истошный вопль.

И пока вихрь все несет и несет его в неизведанные глубины, надорванный голос раз за разом стучит в ушах.

“Малфой! Малфой! Малфой. Драко. Драко, Драко”.

И по мере того, как фамилия сменяется именем, меняется и сам голос, зовущий его. И вот это уже не отчаянный крик Гермионы, а еле слышный голос матери.

А ослепительная зелень медленно сменяется мягким дневным светом. Таким приятным, что можно даже попытаться открыть глаза.

Драко сделал над собой усилие, пытаясь разлепить веки. И проснулся.

========== 10 ==========

Драко плеснул себе в лицо холодной воды и, оперевшись на раковину, уставился в зеркало.

На него смотрел кто-то отдаленно знакомый и потрепанный, с отросшими светлыми волосами, которые топорщились неопрятными хохолками, нарушая привычную геометрию стрижки. Кожа отливала нездоровым серым оттенком, а вокруг глаз залегли тени.

Пожалуй, чувствовал Драко себя еще хуже, чем выглядел.

Его передернуло. К горлу подкатывала тошнота, стоило хоть мельком вспомнить навязчивый вкус магловских помоев, к которым с такой простотой он прикладывался там. Мерзость.

Нужно быть натуральным извращенцем, чтобы вообразить себе его с чем-то подобным.

Что ж, похоже, этим извращенцем он сам и был. Иначе отчего вдруг его сознание так феерично нарисовало образ чокнутого маглолюба? Который спал с какой-то магловской девкой, жил в домах, лишенных всякой магии, и пробовал всю ту дрянь, что эти недолюди понапридумывали. Черт, и даже сейчас мерещилось, что от рук пахнет дымом и грязью!

Малфой уперся лбом в холодную поверхность зеркала. Что сейчас, что неделю назад, когда он очнулся, его мозги были грамотно и методично вытраханы. Как будто кто-то с упорством маньяка и прилежностью перфекциониста раз за разом имел его бедную голову. И даже сейчас он все еще делил реальность на эту и ту, здесь и там. Хотя на деле было только здесь, никаких “там” никогда не было и быть не могло. Кроме как в его нездоровом воображении.

Как часто бывает со снами — чем больше времени проходит с момента пробуждения, тем менее вероятным и логичным нам кажется увиденное. Малфой уже через пару дней стал воспринимать приснившиеся события не как их непосредственный участник, а скорее как зритель театральной постановки. Где главную роль играет кто-то с его лицом и именем, но при этом с абсолютно другим “содержимым”. Потому что поступки и действия, мысли, чувства, эмоции того Малфоя — все было каким-то чуждым и инородным.

Бравая и толерантная версия собственного “я” казалась утрированной и невозможной. Хотелось выставить руку в предупредительном жесте и скомандовать “Стоп!”.

Потому что сомнительная логика, еще более сомнительные действия и уж совсем сомнительные эмоции — как-то уж слишком. И в концепцию мировосприятия Драко Малфоя не вписываются никак.

У него есть принципы, есть имя. И что бы там ни происходило в мире, быть Малфоем — кое-что да значит. И, что немаловажно, к кое-чему обязывает. И в этот список уж точно не входит стремление напялить на себя сияющие доспехи и вершить подвиги во имя дамы. Дамы с очень спорным происхождением, если уж говорить о принципах.

Но, Мерлин Великий, какой же это ад! Понимая это, встретиться взглядом с ней. И увидеть, что смотрит она на него совсем не как “святая” умница Грейнджер смотрела на Малфоя, Пожирателя Смерти.

А совсем иначе, прямо как там. В ее кабинете, в магловских домах. В деревянной развалюхе. В саду, усыпанном ледышками. На балконе. В Министерстве.

*

Прошло всего несколько дней, а место слева от себя Гермиона уже мысленно называла его местом. Каждый день он приходил и молча садился рядом с ней.

Иногда они отупевшими взглядами смотрели на парк — на бушующую зелень деревьев и травы, на то, как в неизменном зацикленном движении журчит вода в фонтане. На маленьких птичек и белок, которые снуют туда-сюда. Иногда они читали, каждый — свое. А иногда писали письма, каждый — свои.

Они не бросали друг на друга любопытных или опасливых взглядов. Не здоровались и не улыбались.

Гермиона была благодарна Драко за эту тишину. Молчание казалось сейчас целебнее любых самых редких зелий.

Все смешалось в одну тупую неразбериху. Те чувства и эти. События из этого мира и из того. Люди, мысли, переживания, воспоминания, собственное “я” — все четко разделилось на здесь и там.

Гермиона тяжело переносила пробуждение. Слезы сменялись смехом и наоборот, и если бы не прописанные успокоительные, одному Мерлину ведомо, что бы с ней было. Но кризис миновал, она шла на поправку, и теперь даже получила разрешение выходить в парк. Где и встретила его, Драко.

Он был бледен и тощ, одет в идентичную Гермиониной больничную пижаму, и выглядел, наверное, еще хуже, чем она. Малфой ничего не сказал, только молча занял место слева от нее. И на следующий день тоже. И через день. И через-через день.

И в этом молчаливом присутствии, пожалуй, был ответ на вопрос, который она задавала себе каждый божий день, с того момента, как очнулась.

Драко Малфой был с ней там. В ее кабинете, в магловских домах. В деревянной развалюхе. В саду, усыпанном ледышками. На балконе. В Министерстве.

Все это было. Только было не слетевшей с катушек реальностью, а видением, навеянным то ли волшебным сном, то ли магической комой.

Гермиона так толком и не разобралась, как окрестили это явление целители, но, признаться, в ее нынешнем состоянии ей было откровенно безразлично. Название никак не влияло на суть.

Сегодня он снова занял место возле нее. Может, Драко пытался отыскать в ней кого-то, кого на самом деле в их мире нет, и поэтому каждый день словно по часам оказывался рядом.

В конце концов, она совсем не та Гермиона, что так безбашенно ринулась спасать жертву обстоятельств и бывшего Пожирателя в одном лице и упивалась сумасшедшей энергией загадки и опасности, что окружала эту, как оказалось, ненастоящую историю. Настоящая Грейнджер так бы не смогла.

Не смогла бы переступить через друзей, не смогла бы наплевать на прошлые “заслуги” Малфоя, не смогла бы идти против здравого смысла и всех законов морали. И еще с десяток таких же “не смогла”.

Он был и остался для нее Пожирателем Смерти. Неоднозначным, запутавшимся. Тем, кто сделал неверный выбор. Но все же следовал ему до конца. Тем, кого семья обрекла на сомнительный и ошибочный путь. Но все же он шел по нему, и это его, кажется, устраивало.